Пердун Витторм выгрузил во дворе чемоданы и прочую поклажу. Тут в голове майора Ремеса промелькнула догадка, что это и есть заказанная им «посылка». Ремес вспомнил, как звонил из «Похьянхови» в Стокгольм, и уши его зарделись от стыда.
Скоро выяснилось, что женщин действительно прислал Стиккан. Они передали Ойве Юнтунену привет.
– Ой! Хи-хи, – смеялись девицы. Пердун Витторм занес чемоданы в избу. Ойва Юнтунен рассчитался с ним за доставку и прочие услуги. Вышла кругленькая сумма – Витторм уверял, что ему пришлось три дня проблуждать с женщинами в тайге и провести две ночи в Сатталомавара – снегоход сломался.
Когда проводник уехал, Ойва Юнтунен приказал майору пройти с ним в тюрьму.
– Что все это значит? – строго спросил он.
– Я это… с пьяных глаз, наверное, позвонил Стиккану…
Ойва Юнтунен разозлился не на шутку. Он сразу понял, кто к ним приехал: красивые, молодые, дорого одетые, то есть проститутки.
– И как это тебе пришло в голову заказать сюда шлюх?!
Майор Ремес кашлял и что-то мычал: мол, осенью ему было так одиноко, особенно в пору проливных дождей и штормовых ветров.
– Я подумал, что женщины бы тут не помешали… как-то так… взял да и позвонил этому Стиккану… стукнуло в голову. – В сумраке каталажки майор с надеждой смотрел на начальника. – Да вообще я о тебе больше думал: молодой мужик… Наска-то, если честно, уже сильно в возрасте. А ничего так, красивые, да?
Да, красивые, тут Ойва Юнтунен с ним согласился. Но для тех, кто прячется в лесу, затея со шлюхами могла выйти боком.
– За такую шутку тебя надо в тюрьму на полгода засадить, – ворчал Ойва Юнтунен, когда они вышли во двор. Наска уже выбежала на лестницу их звать. Женщины сразу обустроились как у себя дома: на стол выставили пять высоких бокалов. По центру – огромную бутылку шампанского. Агнета, брюнетка с тонкими чертами лица лет двадцати пяти, бросила рулон серпантина прямо на свитер Ойве Юнтунену. Кристин, блондинка, года на два старше, привычным движением открыла бутылку шампанского и разлила по фужерам пенный напиток. Наска залпом осушила свой.
– Ой, ну вы бы сказали, что у вас есть жены, я хоть бы оделась поприличнее! Да еще по-шведски говорят. Переведи-ка, Ойва, что они сказали!
Избушка золотоискателей стала теперь двуязычной. Ойве Юнтунену и майору Ремесу пришлось выступать в роли переводчиков между гостьями и Наской. Трудились они дни напролет – женщинам надо было многое обсудить. Сначала Наска удивлялась, что девушки ни слова не знали по-фински, но, видимо, так принято в высших кругах. В детстве Наска слышала, что при дворе царя Николая тоже говорили не по-русски, а по-французски.
– Я-то старая уже, поздно мне шведский учить. В Суоникюля учила немножко норвежский, да и то все позабыла. И по-русски не умею, разве что пару псалмов.
Бокал за приезд согрел душу и желудок Ойвы Юнтунена. Что ни говори, а компании молодых женщин тут как раз и не хватало. Наска – душа-человек, но безнадежно стара.
Майор Ремес провел для Агнеты и Кристин экскурсию. Осмотрели ванную, от которой гостьи пришли в полный восторг. Заглянули в кладовку, ломившуюся от съестных припасов, осмотрели груды постельного белья, сходили к колодцу, завернув по пути в баню и на конюшню. Женщины пощупали решетку на отверстии для выбрасывания навоза и поморщились:
– Фу, тюрьма!
Ойва Юнтунен продемонстрировал стереосистему. Посмотрели заставку цветного телевизора. Женщин поразила роскошь дома. Восторженные похвалы тешили самолюбие Ойвы Юнтунена.
Договорились, что Наска, как человек одинокий, перейдет из комнаты для поваров на кухню. Майор Ремес с «женой», в данном случае с Кристин, поселится в поварской. Агнета переедет к Ойве Юнтунену в жилую часть. Простыней хватило на всех, ибо майор Ремес накупил целую кучу во время поездок в Рованиеми. Да и туалетной бумаги оставалось больше сорока рулонов.
Наска относилась к девушкам чуть ли не как к невесткам. Очень хорошо, что в доме появились молодые женщины. Теперь ей не придется одной прибирать большую избу и готовить на двух прожорливых мужиков. Особенно Наску радовало то, что молодухи будут помогать ей со стиркой.
Агнета и Кристин вытрясли свои чемоданы в шкафы. С собой у них оказалось видимо-невидимо легких нарядов, которые они с готовностью демонстрировали Наске. Чудесные ночные сорочки, бюстгальтеры и чулки в сеточку, множество туфель на шпильках и тьма-тьмущая красных подвязок. Наска думала, что только у принцесс бывают такие роскошные туалеты и украшения. А еще у каждой с собой было огромное зеркало и дорожный утюг.
«Хозяйственные барышни, – отметила про себя Наска. – А сколько у них мыла пахучего да одеколону всякого!»
Обветренные ноздри Наски лопались от обилия ароматов. Кристин подарила ей целый флакон самых дорогих духов. От Агнеты Наске достался прозрачный розовый пеньюар до пят. Совсем невесомый, приходилось даже смотреться в зеркало, чтобы убедиться, действительно ли он надет. Агнета и Кристин были готовы подарить Наске красивый рыжий парик, но ту устраивали собственные седые волосы.
– Негоже нашему брату в искусственных волосах ходить-то. Да и Боженьке не понравится, как увидит на мне чужие космы… У Христа все цифры спутаются, говорят же, что у нас все волосы сочтены. Нет, ни к чему старой голове лишние патлы.
Договорились о рабочей части. Такса была определена – тысяча крон в день. Без вычета налогов и социальных выплат. Рабочая одежда за счет девушек. За косметику и духи Ойва Юнтунен платил пятьсот крон в неделю. Обсудили также вынужденные простои в «критические дни» и их компенсацию. Для начала договор заключили на несколько недель, то есть до Крещения.
Женщины передали Ойве письмо, которое Стиккан прислал из Стокгольма.
Послание было кратким и содержательным. Стиккан сообщал, что было трудновато найти им женщин, но в конце концов удалось. Жизнь в Стокгольме текла по-прежнему: секс-бизнес шел слабо, с кабаре масса хлопот, порнорынок перенасыщен, зато игорный бизнес процветал как никогда. На жизнь хватало, грех жаловаться.
«Как ты, наверное, знаешь, – писал Стиккан, – коммерс Хеммо Сиира вышел на свободу. Пару раз он заглядывал ко мне, спрашивал, где ты прячешься. Он был страшно зол. Говорил, у вас с ним счеты. Болтают, что он вынес тебе смертный приговор. Сиира может. Плохо дело, да? Кстати, Сиира ездил в Вехмерсалми и во Флориду. Здесь его недели две уже как не видно. Посадить его не посадили, где-то шатается».
Ойва Юнтунен тяжело вздохнул. Убийца-рецидивист идет по следу. Надежно ли он спрятался в тайге или теперь надо ожидать, что Сиира нагрянет в Куопсувара? В ту ночь Ойва спал плохо, и виной тому была не только Агнета.
– Кто рано встает, тому Бог подает! – закричала Наска Агнете и Кристин, которые до полудня нежились в постели. Старуха саами привлекла девиц к домашним делам. Немного непривычные они к работе, но Наска была терпеливым учителем. Буквально держа за руку, она показывала им, как подметать полы, как заправлять специями соус, как кипятить простыни в банном котле перед стиркой. За это Агнета и Кристин каждый вечер расчесывали Наске волосы. Они учили ее пользоваться термобигудями и выщипывать брови. Хотели даже покрасить ей ногти, но она воспротивилась.
– Кто ж пальцы на руках красит! – возмущалась старушка, но разрешила Агнете покрыть красным лаком ногти на ногах – в ботинках все равно не видно. Кристин набросила на серебристые волосы Наски легкую ткань с золотыми нитями. Наска засмеялась, посмотрев на себя в зеркало:
– Видел бы меня Киурелий!
Глава 26
Ремес совсем потерял голову от любви. Его суровое, будто покрытое колючей темной оболочкой «я» исчезло. Он превратился в рассеянного, деликатного гиганта: говорил нежно, открывал женщинам двери, то и дело снимая пред ними фуражку и целуя ручку. Вместе с объектом своей страсти он часто катался на лыжах в Юха-Вайнан Маа, с особым упорством прокладывая лыжню. Если Кристин изъявляла желание отдохнуть, Ремес тут же снимал шубу и стелил ей на поваленной сосне, чтобы у нее попочка не замерзла. Ремес был так влюблен, что его глаза время от времени увлажнялись. Походка бывшего пьяницы стала тверже, солидное пузо скрылось под ремнем, напряглось, там и оставшись. Офицерское сердце отчаянно билось из-за совершенных пустяков, особенно когда майор оказывался к любимой ближе, чем обычно. Кристин отвечала на чувства майора со всей нежностью и страстью, которые она, как профессионал, была способна продемонстрировать.
Ремес уже задумался о разводе с женой. Та вряд ли была бы против. Плохо лишь то, что Кристин была проституткой, ведь на таких даже пропойцы-солдафоны не женятся. Ремес описывал ей прелести возвращения к учебе и смены профессии, но его тирады не нашли отклика. По мнению Кристин, было поздно и безрассудно возвращаться к детской невинности и ее вечной спутнице – бедности. Все сразу становилось понятно, когда Кристин рассказывала о своих юных годах. Ей и правда пришлось хлебнуть лиха.
Девушка была немкой по происхождению. В Берлине времен Веймарской республики только что построенные каменные дома заселяли бедными многодетными семьями – свежеоштукатуренные стены были влажными, что вредно для здоровья порядочных людей. Семья Кристин обжила и высушила таким образом несколько десятков домов, каждый раз по полгода или по году. Это было «человеческое отопление» для немецких буржуа. В награду «сушильщики» получали бесплатное жилье, чахотку, коклюш и ревматизм. Родители Кристин бежали в результате в Данию, но и там оказалось не лучше: подагра навечно поселилась в костях ее родителей. Семья жила бедно, и как только у Кристин появилась грудь и достаточно округлились бедра, она уехала в Копенгаген, где устроилась официанткой в баре. Бородачи с пивной пеной на усах намекали ей о некой легкой и приятной возможности заработать. Этой возможностью бедная милая Кристин незамедлительно и воспользовалась. Из чувства стыда она перебралась в Стокгольм, где могла заниматься новой профессией, не боясь, что родители узнают. Она берегла своих больных близких как могла. До сих пор ежемесячно отправляла им в Данию тысячу крон на еду.