Ясное дело – это майор подсадил девушку на наркотики и держал ее в плену, как злобный горный тролль нежную беспомощную фею. У богатых свои мерзкие радости. Хурскайнен ощутил, как укол зависти пронзил его грудь. Он заглянул в окно и увидел, чем занимался Ремес.
В поварской были и другие женщины. Ну и гуляка этот майор! Та самая красавица теперь весело болтала с другой, еще более красивой. На обеих было так мало одежды, словно они готовились танцевать в кабаре. Сетчатые чулки, туфли на шпильках, черные бюстгальтеры… Непривычные к подобным зрелищам глаза полицейского Хурскайнена расширились, так он удивился.
Тут дверь кладовки отворилась, и на кухне появилась древняя старуха. Небольшого роста, закутанная в махровый халат. Кого-то она полицейскому напоминала. Старушка после душа – значит, Ремес превратил кладовку в ванную комнату. Хурскайнен заглянул в окно кладовки. Там стояла та самая ванна, которую майор вез по тайге на снегоходе.
Таежный детектив наконец опознал старушку. Это была та самая бабка, которая в ноябре пропала в лесу. Ее фотографии печатали в газетах и показывали в новостях. Получалось, старуха жива и здорова. Да еще и ванну принимает, как все нормальные люди.
Сквозь окно комнаты начальства Хурскайнен увидел наконец и самого майора. Тот с довольным видом сидел за столом и раскладывал пасьянс. Майор, видимо, играл сам с собой на деньги. Вот делать ему нечего, думал Хурскайнен. Когда-то он и сам таким занимался, но всегда проигрывал, порой даже очень приличные суммы. Тратя эти деньги, он испытывал чувство, будто сам себя обкрадывает. Время от времени майор прикладывался к банке с пивом и курил тонкие сигары. Вот ему хорошо! Живет как царь, наверняка дело нечисто. Насколько же глубоко засела в человеке склонность нарушать закон. Все так и норовят обойти правила, а если не получается, то просто плюют на них. Словно в каком-то Нью-Йорке.
Но на этом чудеса не закончились. Возле окна за столом кассира сидел мужчина помоложе, явно городской, с миниатюрным молотком и долотом в руках. Он стучал молотком по куску желтого металла, откалывая от него крошку. На столе стояла бронзовая ступка, почтовые весы, воронка и литровая бутылка. На скатерти лежали желтые зернышки, которые мужчина с помощью увеличительного стекла отбирал и сплющивал.
– Золото! – Вырвалось у полицейского Хурскайнена. – Да тут просто гнездо преступности!
Хурскайнен решил действовать оперативно и в рамках закона. Он зарядил пистолет, подошел к двери, отворил ее ногой и ворвался внутрь.
– Все к стене!
Полицейский проверил всех на предмет наличия оружия. Его не оказалось. У майора с пояса Хурскайнен снял нож. Когда он обшаривал Наску, старуха завелась и со всей силы залепила ему оплеуху.
– Нечего лапать! – гордо выкрикнула она.
– У вас тут, я вижу, даже домашняя тюрьма имеется. Марш туда, – приказал Хурскайнен.
Ему было интересно, зачем майор Ремес построил тут тюрьму. Все выяснится, главное – начать допрос.
Первой Хурскайнен взял в оборот Наску. Выяснилось, что старуха и есть та самая Наска Мошникофф, убежавшая по дороге в дом престарелых. Она ввела власти в заблуждение, на самом деле вовсе не сгинув в тайге, хотя об этом сообщили все газеты и телевидение.
«Это потянет на приличный штраф», – прикинул Хурскайнен. Женщина в возрасте, не стоит ее сажать в тюрьму. Даже короткий срок легко может стать для нее пожизненным. После допроса Наске было разрешено вернуться в камеру.
Затем Хурскайнен допросил девушек. Они оказались шведками и ни слова не понимали по-фински. Вспомнив школьные уроки шведского, полицейский Хурскайнен выяснил, что женщины не отличались высокой нравственностью. Вообще их можно было привлечь за бродяжничество.
«Как там у них по шведским законам? – думал Хурскайнен. – Пусть министр иностранных дел Финляндии с ними разбирается».
Майор Ремес отказался содействовать полиции. Он пригрозил размозжить Хурскайнену челюсть, свернуть шею и завязать узлом ноги. Майор ни в чем не признавался, зато дал понять, что Хурскайнену лучше прекратить трясти пушкой и поскорее убраться восвояси. Здесь и раньше делали вскрытия по живому.
Представив такое, Хурскайнен содрогнулся. Он несколько раз присутствовал на вскрытии. Приказав Ремесу проследовать в тюрьму, стал допрашивать Ойву Юнтунена.
Это было совсем другое дело. Ойва произнес пылкую речь в защиту саамской женщины Наски Мошникофф. Он сам чуть не плакал, рассказывая о бесконечных страданиях, выпавших на долю несчастной старушки и ее кота. Старейшая в мире представительница народа саами пробиралась сквозь метель и ледяную тайгу, с температурой, в полном шоке, когда он и майор Ремес спасли ее и предоставили теплый кров.
– Мы собирались сообщить о ней вам, властям, но старушка была против, вот мы и подумали, что успеем еще это сделать… к тому же у нее нет родственников, никто по ней не плачет. Я прошу вас войти в ее положение, это же бедная старая женщина, как-никак она тоже человек.
Хурскайнену пришлось согласиться с тем, что это было не тяжкое преступление. Но вот откуда золото? Кто он такой, этот Ойва Юнтунен? Имя, место работы, дата рождения?
Ойва Юнтунен сразу сообразил, что дело пахнет жареным. Он сообщил имя, а про дату рождения, страховой номер и профессию наврал. Затем пожалел, что назвался настоящим именем, и попытался сказать, что он младший сотрудник Асикайнен. Но это не произвело никакого впечатления на таежного детектива, решившего доставить обитателей Куопсувара в Киттиля любой ценой.
– Начальство вас всех допросит. Я доставлю вас в участок по одному. Закон – и в тайге закон.
Ойва Юнтунен попытался снизить накал страстей:
– Ну, здесь вопрос скорее в толковании содеянного, нежели в нарушении закона. Проявите гибкость, взгляните на это нашими глазами. Да, тут действительно находятся две иностранки, но разве это преступление? Из-за этого, что ли, вы нас арестуете? И золото есть, немного… можно, кстати, и вам отломить. Так, между нами, сейчас лучше всего в золото инвестировать.
Хурскайнен вспомнил свой развод полтора года назад. Жена ушла и забрала с собой детей. Алименты 845 марок в месяц. Это огромная сумма для полицейского. А теперь еще и долг за полгода висит. Машину пришлось оставить без антикора – денег-то нет. С другой стороны, она и так была ржавая. А чтоб на новую поменять, надо еще тысяч тридцать доплатить. Хурскайнен вздохнул. А кто-то вот так запросто говорит о золоте…
– Даже если дадите мне тридцать пять тысяч, все равно не закрою на это глаза, – холодно констатировал полицейский.
– Тут же не о тридцати пяти тысячах идет речь, вовсе нет! – игриво отмахнулся Ойва. – Я заплачу вам чистым золотом пятьдесят, если позволите нам вести тихую скромную жизнь в тайге и дальше. Мы же никому не мешаем, правда? Кого мы можем заинтересовать? Мы ничего не скрываем, я имею в виду, преступного. Мы просто немного странные… позади разводы и всякое такое. Иногда просто хочется одиночества и тишины. Мы оставили коварный мир далеко позади, пусть так и будет, чего бы это нам ни стоило. Пятьдесят тысяч – грош. Я готов выплатить их вам по-дружески сию же минуту.
Хурскайнен задумался. Если сразу погасить долг по алиментам, купить новую машину, к ней резину «Нокиа» девятой модели… это составит 44 000 марок. А оставшиеся шесть тысяч на что? Можно купить дубленку и электронные часы, как у водолазов, музыкальный центр, пошить костюм. В ресторане отеля попробовать мясо белой куропатки и в шутку пригласить официантку Ильзе на Канары.
– И речи быть не может, – неуверенно произнес Хурскайнен. Пятьдесят тысяч все-таки было слишком мало.
– Поверьте, вы получите семьдесят. Это же хорошие деньги за небольшую уступку, – не отступал Ойва Юнтунен.
Хурскайнен стал думать уже с позиций гражданского. Чего ради он всю жизнь вкалывает в полиции, да еще в Лапландии, где даже несчастные оленекрады над ним насмехаются? Можно все бросить. Хватит, намерзся у костра на ветру. За полтора года дважды лицо обморозил. До пенсии нос еще раз двадцать отмерзнет, не меньше. А полицейское управление разве это волнует? Все знают, что такое пенсия полицейского.
– Ну, а если чистым золотом, скажем, сто тысяч?
Ойва Юнтунен тут же согласился:
– Договорились! Сто тысяч марок золотом либо, если хотите, банкнотами. Майор съездит в Рованиеми и обменяет. Нам вы можете доверять.
– Я лучше возьму золотом. У вас же есть почтовые весы. Но это не должно всплыть. И без меня в мире скандалов со взятками хватает.
Ойва Юнтунен заверил, что все будет строго конфиденциально. Он попросил полицейского сдать табельное оружие и отвел его в арестантскую, где женщины и Ремес ожидали результатов допроса.
– Еще один задержанный, – объявил Ойва Юнтунен, закрывая за Хурскайненом дверь. Затем он достал из колодца необходимое количество золота, поездил на снегоходе по окрестностям, чтобы запутать следы, и спустя некоторое время выпустил узников из тюрьмы.
Ойва насыпал в бутылку золота на сто тысяч. Хурскайнен дал расписку. Юнтунен взял с Хурскайнена слово, что тот будет вести себя как ни в чем не бывало и производить впечатление бедного человека, несмотря на сто тысяч марок в кармане. Хурскайнен заверил, что сумеет сохранить секрет. Он рассказал, что когда-то с успехом играл в самодеятельности бедного Юху[5] и за это получил больше похвал, чем актер, сыгравший Шемейку.
– Хорошо, поверим. Принеси-ка, Ремес, нам гуталин.
Ойва Юнтунен смазал пальцы Хурскайнена и приложил отпечатки к расписке. У Ойвы в этом деле был большой опыт. Он испытал огромное блаженство, что теперь сам прокатывал пальцы полицейскому. Что ж, и так бывает.
– Это чтобы тебе не вздумалось вдруг потребовать еще пару кило золота, – пояснил Ойва. Он поставил отпечатки пальцев и на других предметах – на бутылках с золотом, на задней обложке военного билета Ремеса, на женских туфлях и пряжке на ремне.
Хурскайнен так обрадовался бутылке с золотом, что тут же засобирался в дорогу. Ночевать он не остался, хотя обитатели избушки и предлагали ему поесть и выспаться в теплой постели. Счастливый таежный детектив летел на снегоходе через Лес повешенных лисиц в сторону Пулью. Он решил, что обязательно высыплет на голову своему начальнику корзину с мусором, как только вернется из Рованиеми, продав золото, и попросит перевести его на юг. По самые уши натянет корзину шефу.