От слез майора на пять градусов потеплело, снег растаял вокруг влюбленных. Затем кашлянула Агнета. Пришло такси и умчало мирскую радость прочь. В Куопсувара майор вернулся в молчании.
В Стокгольме девицы без устали рассказывали о чудесной поездке в Лапландию, о нежных волосатых мужчинах в тайге, о девственной тишине, которую лишь волки нарушали унылым воем – аж мороз по коже. Девушки говорили, что по весне вновь отправятся туда, если только лесные герои их позовут, в чем они не сомневались.
Слухи о приключениях девиц дошли до убийцы-рецидивиста Хеммо Сииры. С того самого момента, как его помиловал придурковатый король Швеции, он все свое время и силы тратил на то, чтобы выяснить, где скрывается Ойва Юнтунен. Он ездил в Вехмерсалми и во Флориду, выспрашивал, вынюхивал, но пока все было напрасно. Злость Хеммо Сииры на коварного подельника росла день ото дня. Убийца-рецидивист постоянно носил с собой оружие вовсе не для самообороны, а чтобы пристрелить на месте гнусного предателя, как только представится случай. Пять бесконечных лет в разных тюрьмах – кто угодно обозлится. Тут убийца-рецидивист Сиира ничем от других не отличался. Ярости в нем накопилось больше, чем в тысяче феминисток.
Устами детей и проституток порой глаголет истина (хотя чаще совсем наоборот). Сиира решил набиться к Агнете в клиенты. На это он потратил свое последнее социальное пособие. Игра стоила свеч. Сиира прошелся по турфирмам, стал искать зимнее спортивное снаряжение.
Проводив гостей, Наска затеяла большую стирку. Нужно было перестирать мужские подштанники, скатерти, шторы, гору постельного белья. А грязных простыней за время пребывания дам набралось полторы дюжины. Наска носила грязное белье в баню, целыми днями кипятила его в котле, вмурованном в печь, и слышать не хотела о покупке автоматической стиральной машины.
– Стирка – это мое дело! Вы, мужики, охотьтесь на лисиц, а я буду тереть простыни, – отшучивалась Наска.
Большая январская стирка все же подкосила силы старухи, хотя она и не подавала виду. Маленькими, посиневшими от холода руками с синими венами Наска развешивала чистое постельное белье на заледеневшую бельевую веревку на пронизывающем морозном ветру. Она хлопотала на улице и в бане. Когда наконец большая стирка закончилась и в бельевом шкафу до самого потолка были сложены изумительной чистоты благоухающие простыни, Наска слегла. Она простыла, вечером температура поднялась до тридцати восьми и трех.
Два дня промучилась старушка с температурой. Ремес вновь стал готовить и убираться в доме. Он варил Наске мясной бульон, а Ойва Юнтунен кормил больную с ложечки. Мужчины были молчаливы и опечалены так, словно слегла их собственная бабушка. Они подходили к кровати Наски, укрывали ее, щупали ее горячий лоб. Шторы в комнате больной опустили и старались поддерживать постоянный уровень тепла. Ермаку запретили громко мурлыкать. Когда Наске потребовалось помыться, Ремес набрал полную ванну горячей воды. Вместе с Ойвой Юнтуненом они выкупали бабушку и обтерли.
Но ничто не помогало. Температура все поднималась. На третий день Наска стала бредить. Казалось, ее интересовал только Боженька, да еще с Киурелием нет-нет да парой слов перекинется.
Мужчины тихо обсуждали, как вызвать к бедной старухе врача. Надо где-то раздобыть лекарства, пенициллин или что-то такое. Когда старики простужаются, это всегда серьезно. Их стали беспокоить тревожные мысли о смерти.
Они решили: если Наске станет хуже, ее нужно будет любым способом доставить в больницу.
– Я поеду в Пулью и вызову армейский вертолет, – заявил майор Ремес. – А ты спрячься на это время в тюрьме. Не можем же мы оставить Наску здесь умирать!
Ойва Юнтунен был того же мнения. Если состояние старушки ухудшится, он убежит из Куопсувара. Уйдет на лыжах в Норвегию. Сейчас главное, чтобы Наска поправилась. Нужно сделать для этого все возможное.
– Если с вертолетом не получится, тогда закажи самолет на лыжах. Если будет облачно, я разожгу на Куопсуянкке несколько костров, чтобы вы видели, где сесть. И давай попрощаемся – вдруг мне придется бежать в Норвегию и завтра мы не успеем пожать друг другу руки.
Мужчины с серьезным видом обменялись рукопожатием.
Наска, в бреду от высокой температуры, слушала их бормотание. Она различила несколько слов. Было похоже, что они говорили о больнице, об армии и вертолете. Старушка была возмущена. Опять ее, что ли, хотят отдать в лапы властям? Может, простыни выстираны недостаточно чисто?
Из последних сил несчастная встала с кровати, оделась и принялась подметать пол. При этом она тихо напевала. Когда мужчины, к своему удивлению, увидели, что больная принялась за работу, они попытались уложить ее обратно в постель. Однако Наска заупрямилась и стала готовить обед. Она зашла так далеко, что принесла из сарая дров.
– Я уже здорова, – убеждала она мужчин, пытаясь выглядеть бодрой.
Эта возня отняла у нее последние силы. Вечером несчастную стошнило перед плитой, и она упала на пол. Мужчины отнесли ее в кровать и вытерли пол. Когда измерили температуру, ахнули: столбик поднялся выше сорока градусов. Дыхание Наски стало затрудненным, сердце едва билось в ослабевшей груди, из глаз текла желтоватая жидкость. Наска попросила положить ей в ноги Ермака. Кот был серьезен. Он не мурлыкал: явно чувствовал, что дела у хозяйки плохи. Ермак лизнул сухую руку и смиренно взглянул старухе в глаза. Кот тоже все понимал.
Майор Ремес и Ойва Юнтунен дежурили у постели больной. Они постоянно измеряли ей температуру. Готовили горячее питье и вливали его в рот. Размалывали таблетки от гриппа в порошок, растворяли в горячей воде и поили Наску. Она вся горела, дыхание стало хриплым, голова больше не поднималась с подушки. Силы совершенно ее оставили.
Ночью Наска уснула. Мужчины не посмели включать свет, лишь зажгли перед иконой свечку. Майор Ремес периодически выходил покурить.
В три часа утра Наска очнулась. Чистым голосом она поблагодарила Ойву Юнтунена и майора Ремеса за все хорошее, что они для нее сделали.
– Я замолвлю за вас словечко перед Господом. Живите по-человечески.
Мужчины держали старую Наску Мошникофф за руку, когда она умерла. Майор Ремес закрыл ей глаза. Ойва Юнтунен скрестил на груди ее худые руки, натрудившиеся на своем веку. Мужчины накрыли покойницу чистой, ею самой выстиранной простыней. Майор Ремес зажег перед иконой новую свечу. Мужчины утирали слезы и скорбно покашливали.
Кот запросился на улицу.
Утром обитатели избушки нашли возле крыльца мертвого Ермака. Он замерз во сне. Старый кот навеки перестал мурлыкать.
Глава 30
Ойва Юнтунен и майор Ремес отнесли легкое тело саамской старушки в тюрьму, ставшую теперь покойницкой, и закрыли за собой двери. Ойва Юнтунен принес из поварской целлофановый мешок, в который положил труп кота. По мнению майора Ремеса, это было не совсем правильно.
– Ермака мы в мусорный мешок точно не бросим.
Ремес завернул кота в чистое банное полотенце, отнес в покойницкую, положил под покрывало старухе в ноги, туда, где кот провел большую часть своей жизни. Мужчины стали думать, как поступить с умершей старухой и ее бездыханным котом. Может, стоит известить о случившемся власти? Нужно, чтобы тело Наски было погребено на кладбище… Следовало организовать похороны, отправить некролог в газету «Народ Лапландии», купить гроб, заказать зал для поминок, найти могильщиков, подобрать надгробный камень…
– Ты займешься похоронами, – сказал Ремесу Ойва Юнтунен. – Увезешь тело и все организуешь.
Майор устало вздохнул. Ему еще не приходилось никого хоронить. Солдат убивают, а уж похоронами занимаются в тылу. У майора не было ни малейшего опыта и в организации поминок.
– Опять заставляешь меня везти Наску в Пулью?
– Да. Я тебе за это и плачу.
– Если мы исполним волю покойницы, нам не придется ее отсюда никуда вывозить. Ты же помнишь, что Наска не хотела в город. Она уже при жизни считалась пропавшей. Никто не будет искать тело. Никогда.
Ойва Юнтунен задумался. Если Наску похоронить в тайге, то не придется возиться с бумажками, не будет допроса в полиции. Правда и то, что Наска не хотела в город. Вряд ли она расстроилась бы, узнав, что ее похоронят, например, в Юха-Вайнан Маа[7]. Наоборот, покойница была бы этому несказанно рада.
Решение оказалось простым и естественным. Зачем тащить тело старухи и труп кота в Пулью и потом дальше, незнамо куда? Лучше всего похоронить Наску здесь вместе с котом.
– Только земля тут неосвященная, – раздумывал Ойва Юнтунен. Ремес же считал, что вся планета – освященная и имеет божественное происхождение, если подумать. Господь создал и эту глухомань, и кладбище в Инари. И Ватикан.
– Я могу выстругать хороший гроб, – пообещал майор Ремес.
Ойва Юнтунен размышлял насчет религиозного обряда:
– Батюшку я что-то боюсь звать на отпевание… он может настучать, что хороним без разрешения. Что сказала бы Наска, если бы узнала об отказе от услуг батюшки?
У Ремеса и на это был готов ответ. Наска при жизни была православной. Грех вызывать ей на отпевание лютеранского каналью. Кроме того, майор сказал, что знает целых два печальных псалма. Если уж на то пошло, он может их исполнить.
– Если мы сами будем хоронить Наску, то сделаем это, как подобает. Если отвезем ее в Инари, то за гробом пойдут какие-нибудь два несчастных работника из соцзащиты и похмельный пономарь. Мы провели вместе с Наской так много времени, что просто обязаны проводить ее в последний путь. Позаботимся о ней до конца.
Так и порешили. Майор Ремес срубил несколько сухих деревьев и принялся мастерить гроб.
Работа отняла несколько дней. Мужчины, горюя о Наске, были немногословны. Каждый день они ходили смотреть на тело, садились на несколько минут на край яслей и вздыхали. Их горе было искренним и глубоким. Казалось, они потеряли дорогого родственника. Аппетит у обоих пропал, посуду они мыли и полы подметали без особого усердия. Майор, сколачивая гроб, ударил по пальцу молотком, но даже не выругался – был в трауре.