Лес повешенных
Светлой памяти моего брата Эмиля, казненного австро-венграми на румынском фронте в 1917 году.
ЧАСТЬ I
1
За околицей большого села, под матовым, как запотевшее стекло, куполом огромного осеннего неба, простирая страшную руку свою в бесприютное поле с редкими порыжелыми деревьями, белела новая виселица. Обок нее два немолодых солдата и бородатый с обветренным лицом крестьянин под началом коренастого смуглого капрала, покряхтывая при каждом взмахе киркой, поплевывая на ладони, рыли могилу и выбрасывали из углубляющейся земной раны линкую сырую глину.
Капрал беспокойно озирался, нервно пощипывал усы, хотя всеми силами старался держаться невозмутимо и независимо.
Справа, огороженное колючей проволокой, простиралось воинское кладбище с подогнанными один к одному березовыми крестами, выстроившимися, как солдаты на параде, в длинные шеренги, а слева раскинулся неприхотливый сельский погост с крестами, подгнившими и наклонившимися в разные стороны. Вокруг погоста глухой стеной рос без единого просвета терновник, и, казалось, дорога на это кладбище давно забыта и покойников здесь не хоронят.
Село Зирин, где расположился штаб дивизии и часть артиллерийского дивизиона, застилала густая нелепа не то дыма, не то тумана, сквозь которую с трудом проглядывали верхушки обнищавших листвой деревьев, соломенные крыши домов с дымящимися трубами да пробитая снарядом церковная маковка. На севере виднелась коробка разбитой войной станции и шедшая от нее, заслоняя весь горизонт, железнодорожная насыпь, а с запада огромным, пустынным, унылым полем тянулась широкая шоссейная дорога, пересекала все село и вела прямиком на фронт.
– Никудышная у вас страна, москаль, – неожиданно вырвалось у капрале, и он в упор взглянул на крестьянина, остановившегося передохнуть. Никудышная, говорю, страна... земля ваша... понимаешь, есть некрасивая!.. – пояснил он зачем-то ломаным языком, словно так его можно легче понять.
Крестьянин часто заморгал глазами, неуверенно улыбнулся и что-то тихо пробормотал по-русски.
– Не понимает он по-нашему, господин капрал, ни бельмеса не понимает, – распрямляя спину, пояснил солдат с киркой.
– А он чем виноват, что страна у них такая? – заступился за крестьянина другой солдат, перестав копать и опершись на лопату.
Все трое пренебрежительно смотрели на русского, а тот никак не мог взять в толк, чего от него хотят, и понурившись переминался с ноги на ногу, стоя в неглубокой, по колено, глинистой яме.
– Ну, чего стали! – вскинулся на них капрал. – Ишь обрадовались! Поболтать захотелось?.. Смертника вот-вот приведут, а могилы нету... Лунку выкопали?.. Начешут мне из-за вас холку. Копай, копай давай! Нечего лодыря гонять!..
– Мы и так копаем, господин капрал, – примирительно сказал первый солдат и сильным ударом кирки отколупнул кусок зеленоватой глины. – Дожили... были солдатами, а теперь могильщиками заделались... Ну дела!..
Работа закипела вовсю, капрал остался доволен.
Могильщиками, говоришь, – помягчев, возразил он. – На то и война... Солдат, куда его ни поставь, завсегда солдатом останется... Что в окопе, что в запасе, что в лазарете... Наше дело не рассуждать, а сполнять приказ... Скажи спасибо, что припоздали они... А пришли бы аккурат в четыре?.. Что тогда?.. Э-эх, забодай их петух!.. Сколько лет служу, первый раз вижу, чтобы ввечеру вешали!..
Капрал злобно покосился на виселицу. Стояла она прямая, зловещая и будто грозила своей вытянутой рукой землекопам. Петлю слегка колыхнуло ветром, капрал вздрогнул и отпрянул. Перед глазами чуть не до самого горизонта без конца и без края простиралось воинское кладбище, в глазах зарябило от длинного ряда белых крестов, капрал досадливо отвернулся, но и тут взгляд его уперся в кладбище – неухоженный сельский погост с поросшими бурой травой могильными холмиками. Капрал плюнул и выругался.
– Тьфу, напасть! Куда ни глянь, везде мертвецы да упокойники!..
Со стороны села, подернутого серой пеленой тумана, пахнуло сыростью и холодом, оттуда слышались голоса, скрип тележных колес, рев скотины. Капрал поднял глаза, увидел мутное белесое небо да пробитую снарядом луковку сельской церквушки, и такою тоской сжало вдруг сердце, что и жить ему не захотелось. Не заметил он даже приближающегося офицера, который, шагая по тропке, направлялся прямо к ним, а заметив, тут же встрепенулся и хрипловатым, непрокашлявшимся голосом поторопил землекопов:
– Живей, живей, братцы, их благородие пожаловало... Того и гляди, смертника приведут... Скорей бы все позади! А и верно, не солдатское это дело!..
Офицер шел какой-то странной, упирающейся походкой, будто идти ему не хотелось, а ветер насильно толкал его в спину, тянул за полы длинной шинели. Был офицер невысокого роста с коротко подстриженной темно-русой бородкой, ни дать ни взять ополченец, хотя молодой, лет тридцати – тридцати пяти, не больше. Приблизившись, он пугливо воззрился на виселицу огромными навыкате карими глазами, сиротливо торчащими из-под глубоко надвинутой на голову каски, пухлые мальчишеские губы его скривились страдальческой гримасой, руки повисли как плети.
Капрал вытянулся перед офицером, отдал честь и даже прищелкнул каблуками, а тот в ответ лишь молча кивнул, продолжая смотреть на виселицу.
– Когда казнь? – тихо спросил он.
– Обещались в четыре, господин капитан! – ответил капрал, да так громко, что офицер, поморщившись, повернул голову и укоризненно посмотрел на него. – Да уж пятый пошел, а что-то не идут...
– Да, да, не идут... – машинально повторил капитан и перевел взгляд на копающих.
Те как заведенные орудовали лопатами.
– А кого казнить будут? – поинтересовался капитан уже более громким и окрепшим голосом.
– Не могу знать, ваше благородие! – снова отчеканил капрал и, спохватившись, уже тише добавил: – Сказывают, какого-то господина офицера, а так ли, нет ли, неведомо...
– А за что? – войдя во вкус, допытывался капитан и строго, чуть ли не враждебно, взглянул на капрала.
Капрал слегка оробел и, заискивающе улыбнувшись, ответил:
– Нешто нам докладывают, ваше благородие? – и, помолчав, философски, добавил: – Человек на войне ровно цветок беззащитный, опалило его огнем, срезало пулей под корень – и нету... Господу-то ведомо, отчего он людей наказывает, а людям чего неймется, чего они все... лютуют?..
Капитан еще раз поглядел на капрала, пристально, долго, будто слова его чем-то поразили его, и замолчал, больше уже ни о чем не расспрашивая. Взглянув вверх, он вновь увидел перед собой болтающуюся петлю и невольно отшатнулся, словно повстречал кровного своего врага.
Из оцепенения его вывел резкий голос, донесшийся с тропинки, что вела из села:
– Капрал? У вас все готово?..
– Так точно, готово, господин поручик! – откликнулся капрал и взял под козырек.
Поручик в плотно облегающей его венгерке с серой меховой оторочкой шел торопливой походкой, чуть ли не бежал.
– Молодцы!.. Старайтесь! Осужденного уже ведут... А фельдфебель где? Нету? Ему что, особое приглашение требуется?.. Как? Его и не было? Я, значит, тут, а его нет? Будто мне, а не ему поручено за всем проследить... Безоб...
Поручик осекся, заметив незнакомого старшего чином офицера, привычным жестом козырнул и продолжал распекать капрала:
– А скамейка?.. Где скамейка? Что ж ты молчишь как пень? Отвечай, тебя спрашивают! Куда прикажешь встать арестанту?.. Что за халатность? Из-под земли достань, а чтобы скамейка была, ясно? Марш в село, живо! Пошевеливайся, олух! Что на меня уставился? Совсем распоясались, безобразие!..
Капрал затрусил по тропинке в село. Поручик, украдкой взглянув на капитана, молча наблюдавшего за ним, продолжил ворчливым, но уже совсем не грозным голосом:
– Вот и извольте с таким нерасторопным народом Европу защищать... Никакой ответственности!..
Он обошел кругом виселицу – гладко отесанный сосновый столб с перекладиной; заглянул в могильную яму, недовольно буркнул что-то, потом встал под уныло свисавшей петлей и вдруг, ухватившись за нее, с силой потянул вниз, точно проверял, выдержит ли она висельника. Капитан с ужасом посмотрел на него. Поручик несколько смешался, выпустил веревку из рук и, подойдя, с независимым видом представился:
– Поручик Апостол Болога.
– Клапка, – произнес в ответ капитан и протянул поручику руку. – Отто Клапка. Только что прибыл с итальянского фронта. На станции мне сказали, что тут у вас... готовится... и вот... сам не знаю отчего...
Капитан смущенно улыбнулся и даже как-то виновато повел плечом; чувство неловкости передалось и бравому поручику, он тоже пришел в замешательство, но тут же взял себя в руки и деловито спросил:
– Переведены в нашу дивизию?
– Да... в артиллерийский дивизион пятидесятого полка.
– Как? Прямо-таки к нам? – просияв, воскликнул поручик. – Ну, добро пожаловать!
Искренняя радость поручика оказала на капитана благотворное действие, он подумал, как обманчиво бывает первое впечатление: чуть было не счел доброго малого за бессердечного службиста.
Оба радушно улыбались друг другу, излучая взаимную приязнь.
– Кто этот несчастный? – спросил капитан, кивнув на виселицу.
Глубоко запавшие голубые глаза Апостола Бологи полыхнули леденящим холодом.
– Чех... подпоручик Свобода... – брезгливо оттопырилась нижняя губа. – Замарал офицерскую честь, негодяй. На всем полку несмываемое пятно... Задержан при переходе линии фронта, имел при себе карты, бумаги... Словом, пойман с поличным! – жестко отрубил он и требовательно взглянул на капитана, ища не поддержки – одобрения.
Капитан ничего не сказал. Его молчание, отчужденное, холодное, лишь подхлестнуло строптивого поручика, и он заговорил еще напористей, резче:
– Я был в составе трибунала, и никто, заметьте, никто не воздержался, вынося негодяю смертный приговор... Он и не отпирался. Впрочем, мудрено отпереться при стольких уликах... Но вел себя вызывающе, не отвечал на вопросы председателя... всех презирал, всех ненавидел... Нет, таких людей мало вешать... Когда патруль задержал его, он хотел застрелиться, но ему не дали. Вот вам еще одна улика!.. Не думайте, я человек не кровожадный, не мстительный... Но можно ли было поступить инач