– Ужасно!..
– Ага! Ужасно! Так точно! – с привычным, должностным испугом повторил фельдфебель и тут же, перестав ухмыляться, отвернулся.
Но Апостол уже был в себе не властен. Страшное наваждение опять овладело его душой. Перед глазами мельтешили повешенные, их было видимо-невидимо. Это был уже не просто лес повешенных, это был лес, который простирался во все стороны, без конца и края... И у всех у них были одинаковые лица, у всех глаза горели диким, лихорадочным огнем, как у солдат во время атаки... Апостола колотило от ужаса. Он был на грани безумия. Повешенные, повешенные, повешенные окружали его со всех сторон, и все были похожи друг на друга как две капли воды. Глаза их выражали немой укор, немой упрек... «За что? За что мы казнены? За что вы нас повесили?..» И вдруг Апостол узнал это лицо, да он никогда и не забывал его. Это было лицо подпоручика Свободы! Он смотрел в упор на Бологу, как бы напоминая ему тот день, когда Болога подписал ему смертный приговор, и не просто подписал, а еще хвастливо этим гордился и в припадке служебного рвения примчался на место казни раньше других, чтобы проверить, все ли сделано как надо, хотя это уже не входило в его обязанности; как он ухватился рукой за веревку, чтобы проверить, выдержит ли она. Ужасно! Ужасно!.. Он и сейчас ощущал ладонью ее шершавость. Ужасно!.. Мучительный стыд и раскаяние охватили его душу с такой нестерпимой болью, словно он стоял уже на страшном суде перед самим господом... Наваждение это длилось всего лишь один миг, одно короткое мгновенье, но этого было достаточно, чтобы боль проникла в основу основ, в самую сердцевину его души!..
Видение давно исчезло, растаяло, словно его и не было, душа погрузилась в сладостный покой. Взгляд опять скользил по холмам, долинам, лазурному небу... Когда дорога шла под уклон, шофер на время выключал мотор, и тогда слышался издали глухой шум буковых лесов и тихий позванивающий шелест хвои. Темная зелень лесов удивительно хорошо сочеталась с нежной голубизной неба...
9
Машина остановилась перед широко распахнутыми воротами огромного двора. Поручик Болога вышел из машины и подождал, пока из нее выберется долговязый фельдфебель, но тот еще давал какие-то наставления шоферу и лишь после этого присоединился к Бологе. Они вместе вошли во двор, а машина умчалась, по-видимому, за кем-то еще.
В огромном дворе на расстоянии друг от друга стояли два солидных дома. Справа дом в пять комнат, три из которых занимал командующий дивизией генерал Карг, а две других оставались за хозяевами, местным старостой и его женой. Дом этот был чистенький, ухоженный, с цветником под окнами. Что же касается другого дома, того, что стоял слева, то принадлежал он зятю старосты, мужу его сестры, местному учителю, погибшему год назад на итальянском фронте. Когда в ее доме расположился штаб, вдова с пятью детьми перебралась на жительство к кому-то из родни.
Двор, который с первого взгляда поражал своими необъятными размерами, по сути дела, состоял из двух дворов – когда-то между двумя хозяйствами стоял забор, но его снесли солдаты и на его месте уныло и одиноко торчал журавельный колодец. В дальнем конце двора виднелись новые постройки, а за ними, до самого склона холма, поросшего низкорослым густым ельником, тянулся цветущий сливовый сад. У дощатого сарая, по-видимому недавно построенного и служившего, очевидно, гаражом, блистая на солнце никелем, стояло в ряд несколько мотоциклов, и человек пять солдат, вооруженных тряпками и ведрами с водой, усердно мыли два автомобиля. У крыльца штаба толпилось в ожидании распоряжений несколько военных разных родов войск; ожидаючи, они прохаживались вокруг дома – одни о чем-то разговаривали вполголоса, тихонько посмеивались, дабы не вызвать гнева его превосходительства, который не переносил шума.
У колодца, посреди двора, стоял капитан-претор и разговаривал с каким-то сугубо штатским человеком лет пятидесяти, розовощеким, мягким и кротким, одетым наполовину по-городски, наполовину по-деревенски. Пузатый претор разглагольствовал, неистово жестикулируя, а кроткий штатский смотрел на него не то испуганно, не то удрученно и временами озабоченно вздыхал и покачивал головой.
– Вот и вы, голубчик вы мой! – радостно приветствовал претор появление Бологи. – Фу! Гора с плеч!.. Представьте, поручик Дарваш свалился в лихорадке, а завтра как раз слушается весьма важное дело... Я был в отчаянье! Его превосходительство запретил нам привлекать людей с фронта. Мы были как без рук!.. Спасибо, голубчик! Хорошо, что генерал вспомнил о вас!.. Ах, как вы вовремя!..
Здороваясь с ним за руку, Апостол мрачно спросил:
– Меня только затем и вызвали?
– А зачем же еще?.. Его превосходительство, по своему обыкновению, желает сам вас проинструктировать, – пояснил претор с живостью и энергией удивительной в столь тучном человеке. – Надо во что бы то ни стало покончить со шпионажем!.. Здесь почва кишит шпионами, Болога! Стоит нам что-нибудь задумать, об этом тут же узнает неприятель. Пора с этим покончить! Раз и навсегда! На днях, как вы знаете, готовится важная акция, а мы окружены предателями, шпионы орудуют под самым нашим носом! Куда это годится?.. Конечно, не моя вина, я давно докладывал его превосходительству, что патриотизмом тут и не пахнет. Но он не придал этому значения, думал, что я преувеличиваю. Считал, что мы у себя на родине... И вот вам, нате! Вчера вечером жандармы задержали в лесу целых двенадцать вредителей, они якобы пасли скотину вблизи от линии фронта... Как это вам нравится? Целая диверсионная группа! Что скажете? Вот я как раз до вашего прихода толковал об этом с местным старостой. Призывал его к бдительности! Настоящее осиное гнездо!..
Поручик Болога нетерпеливо перебил:
– А я зачем вам понадобился? Сами бы и управились, меня оставили в покое!..
Староста вздохнул и опять покачал головой, а претор с еще большим жаром накинулся на поручика:
– Вот все вы так! Норовите увильнуть от дела! Трибунал для вас нечто третьесортное. А если уж хотите знать, то все ваши подвиги полностью зависят от нас! Да-да! Войну невозможно выиграть одними пушками да беготней с криками «ура!». Такие времена прошли! Теперь дело решают не столько руки, сколько мозги. Из-за подобного отношения в нашей дивизии до сих пор нет постоянно действующего военного трибунала, хотя он предусмотрен по штату. Всякий раз приходится на аркане тащить людей. Нехватка офицеров – вовсе не оправдание! Трибунал должен быть! Если бы каждый из вас трудился так же, как я, у нас был бы трибунал. Совмещаю же я две должности – и претора, и следователя. А если бы каждый так? Разумеется, работаешь на износ, как вол... Все бы так!.. Знайте, что без постоянного военного трибунала нам не добиться полной победы!..
Претор, хотя и был кадровым военным, офицером, панически боялся смерти, дрожал при каждом взрыве снаряда, испуганно затыкал уши. Ему все время казалось, что штаб находится чересчур близко от линии фронта, и потому он подыскивал для своей канцелярии самые укромные и безопасные уголки, вроде глубоких подвалов, куда и самому мощному снаряду не пробиться. Постоянно дрожа от страха, претор внушал себе, и другим, что несет на себе тяготы самой ответственной и опасной службы, поэтому презирал окопников и называл их про себя «варварами». Поняв, что Болога его не слушает, а занят разглядыванием двора с постройками и толкущимися кучками людей, претор обратился к стоящему за спиной поручика – подчиненному, сухопарому облезлому фельдфебелю, излив свое недовольство властным и высокопарным призывом:
– За работу, фельдфебель, нам некогда бездельничать... Такая уж наша служба! Нужно сегодня допросить еще пятерых, завершить следствие, потому что завтра у нас сложный день!
Бросив на Бологу презрительный взгляд, он, покачивая животом, направился в свою канцелярию, а за ним неотступно, как тень, вылезшая из преисподней, шел его верный помощник.
Апостол был рад, что избавился от неприятного собеседника и, вздохнув с облегчением, вежливо спросил у старосты:
– Вы не знаете, где мне найти генерала? Меня вызвали...
– Они спят, – поспешно ответил тот. – В это время они завсегда отдыхают часа два-три, после обеда... Но скоро должны проснуться, потому как уже вечереет...
Болога решил найти адъютанта, поговорить с ним, но вдруг увидел в воротах входящего могильщика Видора, тот тоже сразу заметил Апостола и недоумевая спросил:
– И вы тут, господин поручик? Давно прибыли?
– Нет, недавно, – тихо ответил Апостол. – Меня вызвали в трибунал.
– Боже праведный! – испугался могильщик. – Да за что же?
– Судьей назначили! – мрачно усмехнулся Болога.
Видор трижды осенил себя крестом и объяснил старосте, что «их благородие и есть жених Илоны». Староста тут же расцвел, сразу переменил тон, в голосе его исчезли нотки официальности и подобострастия.
– Будьте уверены, господин поручик, устроим вас по-родственному! На улице ночевать не оставим! Вон, видите избушку...
Он указал на маленький бревенчатый домишко с крохотными окнами и небольшой дверью, с маленьким крылечком в три ступени, пристроенным прямо к большому дому наподобие гигантской собачьей конуры.
– Да я там не умещусь, – усомнился Апостол, разглядывая этот необычный домик.
– Как же не уместитесь?.. Очень даже уместитесь, человек там запросто умещается, – почему-то обиженно проговорил староста. – Вот уж семь лет, как я ее выстроил для внучки, своими руками все делал... Теперь она уже большая, внучка, то есть, почитай, невеста... Приставала она ко мне: построй да построй, дедуля, избушку для моих кукол, проходу не давала. Я и построил. Лесу кругом хоть завались, и все даровый лес, отчего ж не построить. И обставили избушку честь но чести, там и кроватка, и столик, и стульчики имеются... Все, что для избы требуется. А при случае там и человека уместить можно... Надумали господа офицеры там офицерскую тюрьму сделать, да вот пока пустует. Правда, прошлой осенью стояли тут боснийцы, и заперли они в ней своего знаменосца, уж и не знаю за какие такие провинности. Недельку продержали и выпустили. А больше никого не сажали...