ейчас он боялся признаться себе в этом и судорожно готов был ухватиться за какую-нибудь иную, первую попавшуюся причину. Он подошел к кровати, стал машинально перебирать книги на полке и даже громко выразил недовольство, что не находит того, что ищет... На глаза ему попалась карта фронта, которую он когда-то долго и кропотливо изучал, и он обрадовался, уверяя себя, что именно ее он и искал.
– Вот она!.. Нашел, нашел! – повторял он счастливый, стараясь подавить в себе неприятное чувство лжи.
Он разложил карту на столе, невидящими глазами глянул на красные карандашные пометки и, сложив, сунул карту в карман. Илона все еще стояла, выжидающе глядя на него. «Надо бы ей объяснить», – решился он, но язык будто присох к гортани, губы слиплись, не в силах разомкнуться. Впрочем, и слов у Апостола подходящих не нашлось бы, хотя в голове мысли роились, кишели, как муравьи в муравейнике. В конце концов неловкость, жалость, стыд преодолел его упорство, определившись в твердую решимость.
– Илона... – произнес он и тотчас умолк: «Как я ей все объясню?»
– Я все тропки, каждую кочку в горах знаю, – шепотом сказала девушка, будто проникнув в его мысли. – Все, все знаю... каждый овражек, ручеек... Я тебя куда хошь выведу!..
– Нет-нет! Что ты! – испугался он. – Тебе нельзя! Никак нельзя! Я сам...
Голос у него дрогнул. Он умолк, сглотнув слюну, и лишь спустя некоторое время снова заговорил спокойней и уверенней:
– Я тебя обязательно заберу отсюда... Ты мне веришь?
– Верю! – эхом откликнулась девушка, глядя на него сияющими, полными любви глазами.
Болога надел каску и еще раз огляделся. Комната, казалось, еще жила сладостным воспоминанием счастья. Илона тихо подошла к Апостолу, и он нежно-нежно коснулся губами ее губ...
Уже в сенях он вспомнил, что надо бы одеться потеплее, взять с собой револьвер, но возвращаться не стал – не будет удачи, да и не стоит пугать Илону. У ворот он напоследок оглянулся. Девушка стояла на крыльце, а в окне его комнаты, изгибаясь, очевидно от сквозняка, трепыхался огонек свечи. Вздохнув, Апостол зашагал дальше. Вдруг ему почудилось шлепанье босых ног, он резко обернулся: Илона стояла уже возле калитки. До него донесся едва слышный, бередящий душу шепот, но различил он лишь одно-единственное слово: «Бог...» Перекрестившись, Апостол вышел из переулка на улицу. Несмотря на темень, он шел твердо и уверенно, будто ведомый провидением. Крестное знамение, казалось, осветило путь огнем веры...
11
Возле моста через бурную речушку, что, извиваясь и клокоча, текла со стороны фронта, Апостолу преградил путь поезд. Паровоз пронзительно острым глазом обшарил Апостола с ног до головы, но тот, погруженный в свои мысли, не почувствовал ни беспокойства, ни неуюта, лишь вспомнилось ему, как когда-то давным-давно стоял он с матерью на переезде, выжидая, когда промчится мимо товаро-пассажирский поезд из Быстрицы.
«Я даже не знаю, который теперь час, – попрекнул он себя, глядя на пробегающие мимо вагоны и прислушиваясь к громкому стуку колес. – Наверно, уже часов девять, а может, и больше. Впрочем, времени предостаточно... Только бы бог не оставил...»
Перейдя мост, он двинулся вдоль сварливой, рокочущей речки, казалось, по-старушечьи ворчащей на кого-то. С холмов изредка посвечивали окошки одиноких хат. Речка тоже нет-нет да и посверкивала металлическим холодным блеском.
Хотя Апостол шел этой дорогой только однажды, все здесь было ему знакомо. Так уверенно он, вероятно, шагал бы но улицам своего родного города среди бела дня. Усталости он не чувствовал, душой его владело лишь одно-единственное желание: как можно скорее добраться до цели. Маршрут он хотя себе и не наметил, но приблизительный путь по карте определил еще тогда, в самый первый день, когда после возвращения из отпуска с ней знакомился.
Дорога поднялась вверх, оставив справа от себя речушку. Над острием самой высокой вершины в горной цепи, точно луч надежды, сияло несколько бледных звезд.
«Вот бы у Клапки глаза на лоб полезли, явись я к нему сейчас!» мелькнула у Апостола озорная мысль: он как раз взбирался на холм, где располагалось хозяйство капитана.
Сюда, как видно, туман не дополз, но светлее без него не стало. И здесь густела непролазная темень. Апостол подумал, а не наведаться ли ему и впрямь к капитану, но тут же отогнал эту мысль – нет, нельзя терять времени. Ориентировался он в темноте хорошо, и сам этому удивлялся. Он вспомнил, что где-то чуть левее проходит дорога, ведущая на левый фланг дивизии, где окопались спешенные кавалеристы, а по правую руку, метрах в пятистах отсюда, должна проходить дорога, ведущая к пехотным частям. По ней то ему и следовало двигаться... «Вот тут меня и подкарауливает поручик Варга», – почему-то вспомнил он и улыбнулся.
Дорогу он нашел быстро и стал спускаться по ней в суходол.
«Как бы мне и в самом деле не нарваться на патруль», – подумал он отстраненно, без всякого страха, словно дело касалось не его самого, а кого-то постороннего.
Он прошагал по полю минут пятнадцать. Вдруг впереди послышался топот сапог по утрамбованной, каменистой тропе и легкое позвякивание шпор, похожее на нестройную трескотню кузнечиков. Апостол понял, что забрал слишком круто влево, и снова повернул, чтобы держаться ближе к пехотинцам. Прошло еще полчаса. Чувство радости охватило Апостола, можно было не сомневаться, что он прошел уже все окопы, просто проскользнул между ними. «Я и впрямь родился в рубашке! Клапка прав!»
Дававшую себя знать усталость сразу как рукой сняло; ему хотелось скакать, смеяться, бежать вприпрыжку. Дорога опять потащилась в гору. Апостол утер рукавом пот с лица. Он вышел на огромную поляну, окруженную полукружьем леса. Дорога внезапно пропала.
«Где-то здесь она должна была раздваиваться», – вспомнил Апостол карту, но, сколько он ни склонялся к земле, ничего различить не мог.
Черные верхи сосен кривой ломаной линией оттеняли мрачное, заволоченное тучами небо. Апостол направился к лесу, вспомнив, что от него ведет спуск в долину; неожиданно на опушке он набрел на тропу твердую, хороню утоптанную. Обрадовавшись, он решил сделать передышку, достал из кармана платок, вытер вспотевшее лицо и шею и вдруг испуганно замер: совсем близко послышались тяжелые шаги нескольких ног. Апостол юркнул за дерево, притаился. Шаги приближались, послышалась чужая, невнятная речь. Две тени прошли мимо дерева, за которым спрятался Апостол. Шаги звучали все глуше, глуше и вскоре совсем затихли... Апостол выждал еще немного, вышел из-за дерева. Сердце учащенно билось. «Если пехотные части находятся на тех двух холмах, то где-то здесь внизу начинаются румынские позиции... – вспомнил он опять карту. – Неужто я миновал и их, зашел в тыл противнику? Вот это удача! Господи, благодарю тебя за все! Не оставь меня и впредь!..» – и широко перекрестился.
Сердце его ликовало. Он зашагал дальше по тропинке, надеясь, что она-то уж приведет его куда нужно. Пройдя шагов двадцать, он неожиданно налетел на трухлявое бревно, будто нарочно брошенное посреди дороги. Апостол обошел его. Шагов через десять он опять чуть не упал, наткнувшись на такое же бревно. Он с досады выругался и пошел осторожнее. Это его и спасло, потому что еще через несколько шагов путь ему преградила колючая проволока, густыми рядами натянутая между стволами сосен. Апостол хотел было пролезть под ней, но не тут-то было. В загородке не было и маленькой узкой лазейки: кто-то постарался на совесть. Апостол двинулся влево вдоль проволочного заграждения в надежде найти в нем хоть какую-нибудь прореху. Ему повезло. Шагов через сто наткнулся на огромную дырищу и возблагодарил бога. Он пролез через нее и двинулся обратно, чтобы вернуться на ту же тропу, по которой шел, но, увы, сколько ни искал ее, найти не мог – тропа словно сквозь землю провалилась. Тогда Апостол двинулся напрямую, без тропы, однако шагов через тридцать опять напоролся на проволочное заграждение.
«По-видимому, это все-таки ничейная полоса, вся она заколючена и завалена чем ни попадя», – догадался Апостол.
Он опять пошел влево вдоль заграждения, надеясь и на этот раз найти какую-нибудь лазейку, но на этот раз его постигла неудача: проволока тянулась плотной, густой сетью. Боясь сбиться с пути в этом проволочном лабиринте, Болога повернул обратно и возвратился на то место, откуда начал путь. Теперь он двинулся направо. Проволочный забор шел в гору, все выше, выше. Лес с каждым шагом густел, молодые сосенки то и дело цепляли Апостола за одежду, мешали идти. Апостол задыхался, пот лил с него градом, ноги немели от усталости, а гора все шла и шла вверх, и проволока не кончалась. Апостол остановился передохнуть, вытер носовым платком нот, катившийся по лицу из-под каски, волосы у него взмокли и слиплись, пот струился за шиворот, тек по спине. Апостол промок насквозь. Казалось, на нем не осталось ни одной сухой нитки.
Вдруг лес опять стал редеть, проволочное заграждение кончилось так же внезапно, как началось. Апостол стоял на краю обрыва, высокого и почти отвесного. Наискось по крутому склону шла тропинка. Апостол постоял немного, набрался сил и стал медленно спускаться вниз. Спуск занял минут пять. В самом низу Апостол оказался зажатым между кручей, с которой только что спустился, и густой стеной соснового леса; тропинка бежала по этому узкому темному коридору. Апостол уже валился с ног от усталости, все эти подъемы и спуски вымотали его вконец. Голова гудела как котел, каска больно сдавливала виски. Апостол снял ее, голове стало немного легче. Держа каску за ремешок и размахивая ею в такт шагам, Апостол медленно двинулся по тропинке. Вдруг каска ударилась обо что-то твердое и громко, чуть ли не на весь лес, громыхнула. Болога обомлел и остановился. Пошарив рукой, он нащупал смолистый сосновый пень, рука испачкалась в липкой противной смоле... И вновь перед ним как призрак возникло проволочное заграждение, густое, плотное, как рыболовецкая сеть. Болога встревожился, уж не попал ли он в ловушку? Вот на таких узких тропах лучше всего устраивать засады. Такое место и патрулировать не надо, достаточно западни...