— Мы договаривались провести здесь еще час, — ответила Мел. — Я думаю… Я думаю, что нам надо убираться отсюда.
— Из леса? — удивился Джон. — У тебя не получится. Ты не сможешь пройти весь этот путь обратно до темноты.
— Почему бы нам просто не остаться здесь?
— Здесь? Здесь человек умер. Хочешь тут ночевать? Рядом с этой могилой?
Мел насупилась.
— Послушай, — Джон Скотт пошел в наступление, — если ты думаешь, что мы можем заблудиться, то это не так. Мы просто будем держаться ленты.
— Нам нужно собрать дрова.
— Соберем по дороге.
Мел покачала головой, закусив нижнюю губу. Я видел, насколько она взволнована. Возбуждение после падения в провал уже оставило ее, но было заметно, что это приключение потрясло ее гораздо больше, чем я считал. Я снова пожалел, что потащил ее с собой на Фудзи. Это был эгоистичный поступок. Постоянно я ловил себя на том, что делаю только то, что хочу сам.
— Я пойду с тобой, Мел, — попытался я успокоить ее. — Мы найдем комнату…
— Вы меня слышите вообще? — встрял Джон Скотт. — Вы не успеете выйти отсюда до темноты.
— Справимся.
— И упадете в еще одну дырищу!
— Ты заткнешься, умник?
— Хватит! — воскликнула Мел. — Эй вы, двое! Хватит уже, черт возьми, бодаться! Она шумно выдохнула. — Мы не пойдем назад. Во всяком случае, не сейчас, не в темноте. И не останемся на этой поляне, возле места гибели. Значит, мы пройдем немного дальше и поставим палатки. Зажжем костер, и все будет хорошо.
Джон Скотт издал очередной идиотский армейский вопль: «Йухху!»
Видимо, и остальные приняли такое же решение.
В японских супермаркетах гораздо больший выбор вкусной и здоровой еды, чем в других странах, в особенности в США. Я вновь убедился в этом, когда каждый погрузился в истребление своих припасов, купленных в магазинчике на станции. Мел налегала на чашку с пшеничной лапшой. У Нила был квадратный поднос с жареной гречневой лапшой в соевом бульоне. Джон Скотт пожирал суши и салат. Томо и израильтяне достали каждый свой бенто-бокс — одноразовую коробочку с ланчем.
У меня была припасена порция онигири — слепленного в комок и завернутого в водоросли риса. Я надеялся, что мне попался онигири с тунцом, но из-за того, что так и не научился читать кандзи, оказалось, что я приобрел умебоши — с маринованной сливой. Это оказалось не очень аппетитно.
— Не понимаю я этого, — промолвил Джон Скотт, с философской задумчивостью уставившись на свое суши. — Самоубийство, и все это…
— Что ты имеешь в виду? — спросил Бен.
— Почему люди кончают с собой? Что настолько плохое может произойти в жизни, что надо вышибать себе мозги? Я имею в виду, все равно всегда найдется какой-нибудь бедолага, у которого дела идут еще хуже. Вы думаете, что вы в заднице, потому что просрочили ипотеку? Хорошо, у меня есть знакомый, которому отрезало обе ноги поездом. И это самый счастливый чувак, которого я знаю!
Бен пожал плечами.
— Я думаю, это зависит от человека. Каждый воспринимает плохие события по-своему. Это зависит от… как это называется? Темперамента.
Джон Скотт покачал головой и сказал:
— Надо просто смотреть в глаза тем проблемам, которые перед тобой стоят. Был один чувак… Это реальная история, я вам не заливаю. Во-первых, он был самым низким в классе. Он всегда был мелкий. А еще у него был девичий голос, и он постоянно использовал такие, знаете, женственные жесты. Если б вы его увидели тогда, вы бы поклялись чем угодно, что он гей. Но нет! Вы будете смеяться, когда я скажу вам его имя. Просто офигеете! Но я вам пока не буду говорить, как его зовут, — сами отгадаете. Короче, вы, наверное, думаете, что хуже уже некуда, да? Сутулый мелкий хрен, у которого никогда не будет телочки, ага? О'кей, тогда добавлю: ко всему, он был черным парнем посреди белого городка в Миннесоте. В общем, если чуваку свезло сегодня не огрести от гомофобов, то его точно обрадуют расисты. Чтобы подвести черту: он ведь прекрасно знал, что никогда не станет выше, белее или брутальнее, да? Идеальный кандидат на то, чтобы прийти в школу с папиным ружьем. Так вот знаете, что он сделал?
Мы безучастно пялились на Скотта.
— Он купил гитару и практиковался круглые сутки. В семнадцать или восемнадцать лет он записал первый альбом. А еще через несколько лет выпустил «Пурпурный дождь».
Мы переваривали эту информацию несколько секунд.
— Это был Принс? — спросила Мел.
— Чувак из «Революции»? — воскликнул Томо.
— Неужели это правда? — удивился Бен.
Джон Скотт ухмыльнулся.
— Правдивей некуда, чувак. Я про это и говорю. Никто никогда не знает, что готовит ему жизнь. Зачем выходить из игры раньше, чем узнаешь финал?
Мы двинулись в путь, как только закончили с едой. Я надеялся, что отдых и пища развеют тяжелые мысли, которые породили найденные нами вещи Юми. Но я ошибался. На самом деле я помрачнел еще больше, и меня вновь начала волновать возможность заблудиться в этом лесу. Если мы не найдем новую ленту и не сможем вернуться к той, белой, мы окажемся в затруднительной ситуации. У нас очень мало еды и воды. Если мы не отыщем основную тропу, то без дождя сможем продержаться максимум пару дней. Я считал, что мы движемся на юг, но это было лишь моим предположением, поскольку лес не менялся на протяжении всего пути. Только становилось все больше немыслимо искривленных деревьев, зигзагообразных корней и острых осколков скал. Возможно, белая лента могла незаметно повернуть на юго-запад или юго-восток. Черт подери, да ведь она могла заворачиваться петлей, и тогда мы сейчас шагаем на север. Густой лес обманчив и коварен.
Через некоторое время, когда я уже уверился в том, что мы потерялись окончательно, мы увидели новую ленту, красного цвета. Она начиналась в пятнадцати метрах левее нас и вела в том же направлении, куда мы двигались.
— Мы, похоже, немного отклонились, — сказал Нил, почесывая щетину. — Неважно, мы уже недалеко.
Он повернулся и зашагал к ленте, остальные гуськом двинулись за ним. Для своего возраста Нил был в хорошей форме и не показывал никаких признаков усталости. Нина, Бен и Томо тоже оставались бодры и держали его темп. Они оторвались от меня, Мелинды и Джона Скотта на несколько метров.
Мел всегда была стройной и подтянутой. Каждый, кто ее видел, наверное, думал, что она пропадает в фитнес-зале каждый день, но единственной физической нагрузкой у нее были уроки сальсы раз в неделю. Она была явно не в той форме, чтобы выдерживать такие длительные нагрузки. Собственно, поэтому я и планировал разделить восхождение на Фудзи на два этапа. Я знал, что одолеть весь подъем без отдыха ей будет сложно.
Как и большинство армейских, Джон Скотт был мускулистым качком. Об этом свидетельствовали его походка, бычья шея, движения рук. Но он дымил, словно паровоз. Я слышал, как напряженно он дышит. Он хрипел и часто кашлял, распространяя вокруг себя капли мокроты.
А я? Почему я тащился в хвосте? Я попросту очень большой парень. Мне надо передвигать большой вес. При росте в шесть футов я весил двести десять фунтов. Это как минимум на двадцать фунтов больше, чем надо. К счастью, из-за крупного телосложения лишнего веса было почти незаметно, но Мел часто предупреждала меня о том, что она называла «невидимым жиром».
Когда я начал набирать вес? Я точно не знал. В детстве мы с Гэри были одинаково атлетично сложены. Мы оба играли за лучшие хоккейные команды — в своей возрастной группе. У нас было поровну забитых шайб и голевых передач. Гэри заслужил звание «Самый ценный игрок» в тринадцать лет. Я обогнал его и получил эту награду в одиннадцать. Потом, в старших классах, я начал сдавать позиции. Я уже не был самым быстрым или самым точным. В пятнадцать лет меня поставили на левый фланг. В семнадцать тренер настоял на том, чтобы я попробовал себя в обороне. Из-за крупного телосложения я прекрасно подходил на эту позицию, но мой уровень опустился до среднего.
Гэри же продолжал развиваться, зарабатывать очки, продолжал привлекать к себе всеобщее внимание. Он подписал контракт с «Вашингтон Кэпиталз», начал играть в НХЛ. В том же году он встретил Шерил, их познакомила девушка его товарища по команде. Они поженились через полгода в той же церкви, куда мы с братом ходили в детстве на службы. Я был шафером. Шерил забеременела практически сразу, и на свет появилась Лиза.
Шерил позвонила мне один раз, через две недели после похорон. Я был в жесточайшей депрессии и почти ни с кем тогда не общался. На следующий день мне нужно было идти на пары, но я не спал. Вообще ложился очень поздно. Говорят, при депрессии хочется только спать. Я же не мог спать из-за ночных кошмаров. В те дни я включал телевизор и сидел перед ним до поздней ночи, пока глаза сами не закрывались.
Я посмотрел на экран телефона и увидел имя. Я не ответил. Я не хотел с ней разговаривать. Я тогда вообще ни с кем не хотел общаться. Мне нечего было сказать. Я не желал никого утешать, не желал, чтобы меня утешали. Это мое горе, и я не буду делить его ни с кем.
Так или иначе, Шерил перезвонила мне через десять минут, потом еще через десять. В конце концов я понял, что с ней, вообще-то, могло что-то случиться, и поднял трубку. Но как только я услышал ее голос, то понял, что сделал ошибку. Хотя она была грустной, в ее голосе не было и тени отчаяния. Сначала она несколько минут расспрашивала меня о моих делах, учебе, общежитии, будто мы были друзьями. Но мы никогда не были друзьями. Она была женой моего брата. Мы встречались иногда на чьих-то днях рождения. Я чувствовал себя не в своей тарелке во время этого разговора. Я даже не знал, зачем она звонит. Ей удобно со мной разговаривать, подумал я. Она осталась одинокой. Я тоже. Гэри соединил нас своей смертью.
Больше мы никогда не разговаривали.
Сейчас она с кем-то встречается. Родители сказали мне об этом. Это открытие разозлило меня, хотя я понимал, что не прав. Гэри давно нет. У Шерил своя жизнь. Тем не менее я воспринимал это как предательство. Если у них с этим парнем все сладится, однажды он станет ее мужем и отцом для Лизы.