Сидеть у костра было уютно, огонь дарил тепло и ограждал нас от окружающей лесной чащи. Мы подкидывали собранные по пути палки и обсуждали все, что обнаружили за день: ленты, одинокую кроссовку, поляну. Джон Скотт, сидя с банкой пива в одной руке и сигаретой в другой, сочинил целую историю о Юми, полностью в своем стиле. Она была журналисткой, утверждал Джон, и явилась в лес, чтобы написать репортаж о людях, которые совершают самоубийство, и о юрэй. Она планировала провести здесь пару ночей, вот откуда смена белья и предметы гигиены. В какой-то момент Юми столкнулась с мужчиной, который пришел сюда покончить с собой. Это был один из сомневающихся. Она попыталась взять у него интервью, он разозлился и убил ее. Нет, еще лучше, продолжил Джон Скотт. Мужчина решил, что хочет ее. Никто ведь не узнает. Даже если ее найдут. К тому же он все равно собирался покончить с жизнью, так какая разница? Поэтому он ее насиловал целый день, затем повесил на ветке дерева и повесился рядом сам.
— Тада-а-м! Это объясняет все! — гордо заявил Джон Скотт. — Белье и отсутствие тела.
— А что насчет уничтоженных документов? — спросил я.
— Каких документов?
— Ох, черт, — расстроился Томо. — Я тебе не показал.
Он вынул из кармана маленькие кусочки пластика и передал Джону. Бен и Нина склонились над ними.
Джон Скотт присвистнул:
— Вот это телка!
— Да, — согласился Томо. — И зачем такая горячая штучка кончает жизнь самоубийством?
Бен предположил:
— Может быть, это старое фото. Может, после этого она побывала в аварии и ее собирали по кусочкам врачи.
— Или у нее нашли воспаление мозга, — добавила Нина.
Я поглядел на Нину. Она молчала весь день, и мне казалось, она сейчас впервые заговорила по-английски. У Нины были аристократические черты лица: упрямые брови, римский профиль, аккуратный рот. Волосы собраны в конский хвост, единственная прядка спускалась к лицу. Она поймала мой взгляда. У нее были большие коричневые глаза, светящиеся в полутьме, как кошачьи, и в них играл скрытый огонек — озорства? кокетства? или мне просто привиделось?
Бен задумался:
— А я вот гадаю, какой способ суицида самый лучший?
— Порезать запястья, — ответила Нина мгновенно. — Сидя в теплой ванне.
— Ни фига! — возразил Джон Скотт. — Во-первых, это для слюнтяев. Во-вторых, это занимает много времени. Если ты хочешь покончить с собой, ты должен сделать это немедленно. Ты не захочешь сидеть в остывающей ванной и ждать, пока из тебя все вытечет. Так можно несколько часов прождать. Я считаю, лучше зарядить целую обойму в «глок» и нажать на спусковой крючок.
Я покачал головой.
— Большинство тех, кто это пробовал, просто калечили себя, избавившись от кусочка мозга, и проводили остаток дней в инвалидной коляске.
Джон Скотт недобро глянул на меня.
— И что ты предложишь, начальник?
Я обвел рукой окружающий лес.
— Повеситься, очевидно.
— Ага, и если ты завяжешь петлю неправильно или веревка не выдержит, у тебя ноги отнимутся.
— Я знаю! — включился в разговор Томо. — Прыгнуть перед поездом. Шлеп, и тебя уже нет.
— Это прикольно для тебя, — ответил Нил. — Но тогда ты перекладываешь ответственность за свою смерть на других людей, которым потом будут всю жизнь сниться твои размазанные потроха только потому, что ты не способен покончить с собой самостоятельно. Я уж молчу про железнодорожную компанию, которая повесит на твоих выживших родственников иск за то, что ты нарушил расписание поездов. В Японии уж точно.
— И что тогда? — спросил я, желая услышать вариант от Нила.
— Спрыгнуть со здания.
— Это так старомодно, — протянул Джон Скотт. — Знаете, почему никто так сейчас не делает?
— Ну давай, поясни мне, — сухо поинтересовался Нил.
— Доказано, что большинство меняет свое решение, пока летит вниз, вот почему.
— И как это можно доказать? — выразил я сомнение.
— Это доказали, чувак. Просто проверь.
— Что насчет передозировки? — предложила Мел. — Это ведь безболезненно?
— Это ненадежно, — парировал Джон Скотт. — Ты теряешь сознание, потом тебя рвет таблетками, в итоге ты жива, лежишь в луже своей блевотины, а рядом твоя предсмертная записка, что выглядит совсем уж непотребно.
Тем временем костер угасал. Я огляделся вокруг в поисках сушняка, но не обнаружил ничего.
— А дрова еще есть?
— Мы их быстро истратили, — ответил Бен.
— Но нам нужен костер, — заметил Томо.
— Конечно, нужен, — согласился Нил. — Уже холодает.
Я поругал себя за то, что заснул и не собрал дров раньше. Встав, я потянулся за фонарем.
— Я схожу.
— Я с тобой. — Бен поднялся с земли.
— Я тоже, — присоединилась Нина.
— Погодите, в такой темноте? — забеспокоилась Мел. — Вы же потеряетесь!
— Мы будем двигаться вдоль веревки.
Я видел, как в ней борются «за» и «против». Похоже, мечта об уюте одержала верх над осознанием опасности вылазки, поскольку она передала свой фонарик Бену.
— Хорошо, только не отходите далеко, — согласилась Мел. — И не свалитесь в одну из этих дыр.
10
В Аокигахаре и днем-то довольно тягостно, а уж ночью, да еще в стороне от костра, который дает хоть какой-то эффект защищенности, это ощущение возрастало во много раз. Темнота давила, мы как будто ощущали ее физически. Пытаясь перебороть ее светом фонарей, мы лишь выхватывали из небытия кусочки хаоса вокруг нас: лианы, свисающие наподобие петель, изогнутые под самыми невообразимыми углами деревья, корни, пузырящиеся под ногами и словно готовые схватить ни о чем не подозревающую жертву. Все вокруг было окутано мертвенной тишиной. Звуки наших шагов столь громко разносились по лесу, что, кажется, мы могли разбудить и собрать вокруг себя всех юрэй, обитающих в радиусе километра.
Я возглавлял нашу троицу, за мной шла Нина, а Бен прикрывал тыл. Мы следовали вдоль веревки на запад, как я полагал, передвигаясь по неисследованной территории. Каждый взял рюкзак, чтобы собирать валежник (я использовал рюкзак Мел). По дороге я уже положил туда несколько палок и большую ветку, которую мне пришлось ударами ноги разломить на три части.
Ровная поверхность сменилась резким подъемом. Я стал карабкаться, цепляясь руками за скальные выступы и стараясь не порезать ладони об их острые края и не соскользнуть. Добравшись до пологого места, я посветил фонариком вниз, чтобы Бену и Нине было легче подниматься по склону.
Вдруг слева от меня раздался какой-то звук. Я перевел луч фонарика в ту сторону, но ничего не увидел.
— Что там? — зашептала, подходя ближе, Нина.
Я поводил фонарем по сторонам, но тщетно: вокруг лишь призрачные стволы деревьев.
— Мне показалось, я что-то слышал.
— Какое-то животное? — присоединился к нам Бен.
— Не знаю.
— Какое животное? — спросила Нина.
Я покачал головой.
— Лисица?
— Что, возвращаемся назад?
— Но мы еще не собрали достаточно дров, — заметил Бен.
— Это был какой-нибудь грызун, — сказал я. — И Бен прав, нам нужно собрать больше дров.
Мы двинулись дальше, только теперь я старался поддерживать беседу. Звук голосов успокаивал и обнадеживал. Кроме того, я хотел отпугнуть то, что могло быть в чаще около нас.
Бен, кажется, был рад поболтать. Он рассказал, что родился в Хайфе, его родители — франко-алжирские евреи — переехали в Тель-Авив, когда ему было восемь. Он третий из пяти детей в семье, окончил университет со степенью бакалавра экономики, а последние пару лет служил в израильской армии. Каким-то образом мы начали обсуждать Вторую мировую войну, и Бен рассказал, что его прадед сгинул в концлагере, а прабабушку укрывали монашки в Чехословакии.
— Чем ты хочешь заняться после армии? — спросил я.
— Перееду в Нью-Йорк.
— Он хочет стать актером, — пояснила Нина.
— Что, правда?
Он кивнул.
— Много израильтян работает в Голливуде, ты знаешь. Но они всегда меняют гражданство. А я останусь израильтянином!
— Тогда тебе лучше ехать в Лос-Анджелес, а не в Нью-Йорк.
— Ты думаешь, так будет лучше?
— В Нью-Йорке сосредоточены театральные деятели. Бродвей и все такое. Если ты хочешь сниматься в кино, тебе лучше ехать в Лос-Анджелес.
— Спасибо тебе, Итан. Я имею в виду, за то, что ты не спрашиваешь: «Зачем тебе становиться актером?» и не говоришь: «У тебя не получится». Мне все это говорят.
Для Бена это была, кажется, болезненная тема. Он замолчал.
— Расскажи ему, зачем тебе становиться актером, — предложила Нина.
— Ради славы, конечно, — ответил Бен. — И ради денег. Я смогу перевезти родителей в Лос-Анджелес, подальше от этих ракет и обстрелов.
— Он хочет жениться на красивой американке, — добавила Нина. — Он мне рассказал однажды.
— Не говорил я такого!
— Говорил. Он сказал, что хочет сохранить израильское гражданство, но женится на американке. Я не знаю, что с ним делать. Чокнутый, да и только!
— Я на тебе женюсь, — ответил Бен.
Нина фыркнула.
— А ты что делаешь, Итан? — поспешил сменить тему Бен. — Ты ведь учитель?
— Откуда ты узнал?
— Джон Скотт рассказал.
Я нахмурился.
— И что еще он рассказал?
— Ничего. Только то, что ты учишь детей.
— Детей?
— А разве нет?
— Я учу взрослых, — ответил я и зачем-то добавил: — Менеджеров крупных компаний в основном.
Детей, м-да… Что за черт? Зачем Джон Скотт это сказал? Он же ничего не понимает в этом.
— Время от времени, — продолжил я, чувствуя, что надо подкрепить свои слова еще чем-то, — я даю мастер-классы в международных компаниях: «Сони», «Ракутен», «Роше».
— Ого, — удивился Бен.
Я заткнулся. Кажется, я выставлял себя дураком.
— Ты еще долго собираешься здесь жить? — спросила Нина.
— Я думаю, это последний год.
— И куда ты поедешь?
— Наверное, обратно в Штаты.
— Продолжишь преподавать?
— Да, мне нравится.