Я попросил Мелинду разбудить Томо, а сам отнес виноград Нилу. Когда я только встал, я сразу обратил внимание, насколько он плохо выглядел. Сейчас, при ясном дневном свете, впечатление лишь усилилось. У него появились синяки под глазами, мертвенно побледнели щеки, рот ввалился. Нил весь съежился, словно мумия.
— Эй, приятель, — обратился я к нему. — Ты проснулся?
Нил открыл глаза. Глазные яблоки красные, взгляд не фокусирован.
— У меня есть немножко еды. Ты голоден?
Он что-то ответил, но столь тихо, что я не расслышал ни слова.
Я опустил голову ниже.
— Что ты сказал?
— Вода…
— У нас не осталось. Но полиция скоро будет здесь. Они принесут воды.
Он закрыл глаза.
— Хочешь поесть?
Еле заметный кивок головы.
— Съешь виноград. В нем много влаги.
Ответа не последовало.
— Нил?
— Нет…
— Вот.
Я поднес виноградину к его губам. Он раскрыл рот, и ягода провалилась внутрь.
— Жуй, Нил. Ее надо пережевать.
Он медленно задвигал челюстями. Струйка сока потекла по щеке.
— А теперь глотай, хорошо? Глотай.
Нил закашлялся, перевернулся на бок, и его стошнило, хотя единственным содержимым желудка сейчас была раздавленная виноградина. За ней последовало еще несколько спазмов. Нил издавал неприятные, режущие звуки.
Я не отходил, переживая, что ничем не могу ему помочь.
Джон Скотт звал Томо. Я с изумлением оглянулся на него через плечо. Джон ходил по лесу вокруг лагеря.
— Томо! — крикнул он.
Нил снова лег на спину и закрыл глаза. Щеки у него были мокрыми от слез.
— Я сейчас вернусь, — сказал я Нилу и поспешил к костру. — Что случилось?
— Томо заигрался в индейцев, — ответил вернувшийся Джон Скотт.
— Что?
— Он пропал, — ответила Мел. — Его нет в палатке.
Меня будто обухом по голове ударили. Я взглянул на его палатку. Сейчас вход был раскрыт, внутри ничего, кроме рюкзака и спальника.
— С ним все хорошо, — произнес я машинально. — Он проснулся раньше и отправился на разведку.
Но я не верил сам себе даже в тот момент, когда говорил это. Я уже больше часа на ногах, проснулся еще до рассвета. Где Томо могло носить все это время?
— Томо! — заорал я.
В ответ я услышал только эхо собственного голоса.
— Это уже полная задница, — пробормотал Джон Скотт.
— С ним все в порядке, — повторил я, не в силах сказать что-то еще и противостоять нараставшему внутри меня чувству страха. Только не Томо. Ну же! Дай мне чертову передышку! Только не Томо!
— Куда он мог пойти? — спросила Мел. — И почему он вообще куда-то пошел?!
— Может, он ищет ленту.
— Никому ничего не сказав? Он так никогда не делает.
— Хорошо, как ты думаешь, куда он пошел?
Мел не ответила. Но я прочитал ответ в ее взгляде.
— Он не мог повеситься.
— Бен…
— Бен был под кайфом!
— Так, все успокоились! — вмешался Джон Скотт. — Сейчас все успокоятся, и мы пойдем его искать. Он где-то здесь, поблизости.
Мы нашли его десять минут спустя.
26
Я заметил что-то красное в тридцати метрах впереди. Это был тот же темно-красный насыщенный цвет, что и у вертикальных полосок на мотоциклетной куртке Томо. Я бы, возможно, и не заметил его, если бы это багровое пятно не выделялось посреди изумрудных зарослей. Сначала я надеялся, что это игра воображения. Проекция. Я просто ожидал увидел тело Томо, свисающее с ветки. Я убедил себя в этом, пока он не откликался на наши крики, и вот мое подсознание теперь играет со мной в прятки, и я принимаю куст малины за куртку своего друга. Но я не прекратил движения вперед, ломая и отгибая ветки у себя на пути.
Это не было игрой воображения. Это был Томо. Он висел спиной ко мне на шарфе фирмы «Луи Вюиттон».
Я сломал последнюю ветку и остановился в метре от него. На этот раз никаких героических попыток спасти Томо. Когда мы нашли тело Бена, в первый же миг я понял, что он мертв, и тем не менее поддался помутнению и тщетно бросился на помощь. Но сейчас… Я уже был приучен к ужасам, творящимся в Аокигахара, и верил в их реальность.
Волосы у японца даже после смерти производили впечатление элегантной растрепанности. Ворот куртки поднят, как у байкера из сериала «Счастливые дни». Мы вместе ходили в ретролавочку близ станции Китидзедзи, и я уговаривал его не покупать эту куртку: мне не нравился огромный, во всю спину орел с американского герба, на которого я взирал сейчас. Над птицей была надпись «Live to ride», ниже — «Ride to live»[11]. Мы с Дереком несколько недель после приобретения называли Томо Беспечным Ездоком, но прозвище не прижилось. Томо то ли игнорировал наш сарказм, то ли вовсе его не понимал.
Кед с левой ноги Томо слетел, обнажив ярко-желтый носок. Обувка от «Конверс» из голубой ткани мучительно напоминала найденную на тропе одинокую кроссовку.
Говорят, когда оказываешься на пороге смерти, перед глазами проносится вся жизнь. Может, так оно и есть, во всяком случае, в этот момент я испытал нечто подобное, только видел не свою жизнь, а жизнь Томо. Я вспомнил наше первое знакомство, когда мы с Дереком встретили его возле железнодорожной станции с банкой пива в руках, и он поприветствовал нас идиотским «Хай, чуваки!». Потом выяснилось, что он набрался этого от своего знакомца из Австралии. Я вспомнил вечеринку в честь его двадцать второго дня рождения. Он почему-то решил провести ее в мутном барчике, где тусовались лишь потные танцующие нигерийцы и школьницы в объятьях потных танцующих нигерийцев. Томо со своими друзьями-японцами чувствовали себя там как рыбы в воде, а вот мы вдвоем с Дереком явно были не в своей тарелке и чуть не огребли просто за то, что мы белые. Я вспомнил про якиторию в Симо-Китадзаве, куда он меня водил. Там я, к величайшему удовольствию Томо, сам того не зная, налегал на свиные печень, сердце, язык и матку.
За те несколько секунд, которые, казалось, тянулись целую вечность, я успел вспомнить о десятках встреч с Томо и о том дне, который провел с ним и его младшей сестрой. Меня поразило, насколько терпеливо и нежно он помогает девушке с аутизмом. Это напомнило мне о его будущем, вернее, об отсутствии будущего. Он уже никогда не начнет работу в больнице, не станет практикующим психиатром, никогда никому не поможет. Никогда не женится и не заведет детей. Никогда не побывает за границей. Никогда не будет нянчить внуков. Никогда, никогда, никогда… Он ничего этого уже не сделает и не сделает многого другого. Он мертв. Все. Финиш. Занавес.
Я коснулся его плеча. Тело медленно повернулось вокруг своей оси, будто коровий бок на крюке в мясной магазине. Глаза были открыты и пусты. Как и у Бена, кожа на лице побледнела и покрылась красными точками капилляров. К моему ужасу, из приоткрытого рта вылез жук и деловито стал карабкаться вверх.
Это, наверное, сон, говорил я себе. Я сплю. Это не может быть реальностью. Это сон.
Я понял, что Мел стоит у меня за спиной. Она не кричала, не плакала, не шевелилась, никак не реагировала. Я подумал, что если она закричит, я закричу вместе с ней. Но Мел молчала. Наверное, у нее шок. Наверное, у меня тоже шок. Наконец с нее слетело оцепенение, и она крепко обняла меня, уткнувшись лицом в плечо.
Боже правый, как же невыносима порой жизнь!
Когда подбежали Джон Скотт и Нина, я все еще обнимал Мел. Джон, не останавливаясь, подошел к телу и перерезал натянутый шарф острым камнем, который принес с собой. Я удивился его подготовленности: откуда он знал, что Томо повесился на дереве? Шарф поддался с треском, и Томо мешком упал на землю. Это, пожалуй, было самое ужасающее зрелище: видеть, как твой друг бесформенной кучей валится оземь. Это напоминало о том, что он перестал быть человеком, теперь он просто тело, кусок сырого мяса, все равно что поросячьи тушки в мясном отделе супермаркета.
Я отпустил Мел и присел рядом с Томо. Я бережно перевернул его на спину и пальцами сомкнул ему веки. Раньше я видел такое лишь в фильмах, и ощущение было не из тех, что хотелось повторить. В следующую секунду меня охватила безумная ярость. Я хотел понять, кто сделал это с Томо, и заставить его поплатиться за это.
Я встал, сжимая кулаки. Мел прикоснулась к моему плечу, но я лишь отмахнулся.
— Кто это сделал? — вскричал я. — Кто это, черт возьми, сделал?!
Никто не ответил, и я понял, что выгляжу нелепо.
Я глубоко вдохнул, отступил на шаг и спокойно произнес, чуть подняв руки:
— Томо не мог себя убить.
— Бен тоже, — тихо ответила Нина.
Я взглянул на нее. Она уверенно глядела мне в глаза. Я хотел было напомнить, что Бен был под действием наркотиков, и в этом разница… Но потом осознал, насколько глупо это прозвучит. Два самоубийства за сутки. Конечно, они связаны. Их смерти неотделимы, как плоть и кости.
— Хорошо, — ответил я.
Нина стояла, прикусив подрагивающую нижнюю губу. Я почувствовал, насколько неуместно прозвучал мой ответ и как он мог задеть Нину. В последний день она была словно сама по себе. Никто не верил в то, в чем она была твердо убеждена — Бен не совершал самоубийства. В один момент это стало очевидным, как и то, что Томо кто-то убил.
Какими же придурками мы были по отношению к ней!
— И кто же это мог быть? — спросил Джон Скотт. — Кто это мог сделать? Мы же тут в одиночестве.
— Мы не можем быть так в этом уверены, — ответил я.
— Ты кого-нибудь видел?
— Кто-то убил Бена, кто-то убил Томо. Значит, тут кто-то есть.
Нина не сводила с меня глаз. Я знал, о чем она думает.
— Нина, нет.
— Почему, Итан? Почему ты не…
— Да потому что нет никаких, черт возьми, привидений!
— Как можно заставить кого-то повеситься? Мы бы услышали крики, шум.
— Проверь, — тихо подсказала Мел.
— Что?
— Нина права. Невозможно было повесить Томо без шума и драки. Проверь следы.