— Если бы эта вылазка проходила так, как мы задумывали, — объяснила Мел, — мы бы спустились с Фудзи еще вчера вечером. Каори наверняка ожидает звонка от Нила. Ты же знаешь, он пунктуален до невозможности, и если он не позвонил вчера, Каори должна была обеспокоиться. Когда он и сегодня не перезвонил, Каори, наверное, запаниковала и точно позвонила в полицию. Так что они должны знать, что мы в серьезной передряге.
Я лишь кивнул в ответ. Вне зависимости от того, позвонила Каори в полицию или нет, у копов осталось меньше часа на то, чтобы явиться сюда.
Так или иначе, мы здесь одни.
Когда до полудня оставалось четверть часа, я решил, что нам больше не следует надеяться на волшебное прибытие спасателей.
— Нам надо выдвигаться, — сказал я.
Никто не поддержал меня, но и не возразил.
— Нил может идти? — спросила Мел.
— Нет.
Нина напряглась.
— Как мы понесем троих?
— Нам нужны вторые носилки.
— Да, но их трое.
— Мы не можем нести Бена, прости, Нина.
На секунду наступило молчание.
— Но мы не можем бросить Бена! — взорвалась она.
— Нас только четверо, — ответил я. — По двое на носилки.
— Тогда мы положим Томо и Бена на одни носилки, — решила Нина.
— Мы не сможем их унести.
— Вы с Джоном Скоттом сможете.
— Только на очень короткое расстояние. А мы не знаем, где находимся. Нам придется идти несколько часов. И нам нужно быстро передвигаться, чтобы преодолеть как можно большее расстояние.
— Значит, мы все будем тащить.
— Нина…
— Мы не можем оставить тело Бена здесь!
— Мы оставим метку или что-нибудь в этом роде. Полиция придет и заберет его. Я пойду с ними.
— Я не оставлю его тело с этим… с этим человеком в лесу.
— Нина, он не интересуется трупами. Он их вешает, чтобы мы смогли их найти. Он скорее за нами вслед пойдет.
— А животные? Что, если…
— Ты тут видела животных? Я нет. Ни одного за двое суток. — Я, конечно, не упомянул оленя, но он не в счет, мы же говорили о хищниках.
— Почему Бена? Почему не Томо?
В ее взгляде читалось обвинение: «Потому что это твой друг!»
— Потому что Бен уже сутки как мертв. Он разлагается. Он… воняет.
— Он меньше, легче.
— Они одного роста.
— Это нечестно!
— Ты хочешь, чтобы мы проголосовали?
— Заткнись, господи! Просто заткнись!
Она отвернулась и заплакала.
Мы соорудили вторые носилки для Нила, использовав одежду Томо и Джона. На удивление, Джон Скотт молча пожертвовал своей курткой, прорезав отверстия с помощью копья.
— Что? — ответил он на мой удивленный взгляд.
— Ничего, — ответил я, покачав головой.
Закончив, мы положили Томо на одни носилки, укрыв спальником, а Нила на другие. Нил молчал и ничего не спрашивал.
Мы было попытались вырыть временную могилу для Бена, но почва оказалась лишь тонким слоем дерна поверх застывшей магмы: начав рыть яму камнями, мы уже через тридцать сантиметров уперлись в твердое основание. Наши палатки мы тоже решили бросить, чтобы разгрузиться. Нам следовало беречь силы.
— Мел, Нина, вы понесете Томо, — сказал я. — Мы с Джоном Скоттом понесем Нила.
— И в какую сторону нам надо идти? — поинтересовалась Мел.
Я поглядел на Джона Скотта.
— Все еще хочешь залезть на дерево?
Я ожидал, что в ответ он мне нахамит, как обычно, но он лишь кивнул и спросил:
— Какое?
— Ты хочешь залезть на дерево? — удивилась Мел.
— Небо затянуто, поэтому мы не можем ориентироваться по солнцу, — ответил Джон Скотт. — Но если я заберусь на дерево, я увижу Фудзи, которая должна быть от нас на востоке, правильно?
— Ага, — ответил я.
Мел запрокинула голову и оглядела кроны над нами.
— Мне не кажется, что это хорошая идея, — с сомнением сказала она.
— Я хорошо лазаю, — заверил он. — Так какое?
— Самое высокое, — ответил я.
28
После пары минут поисков мы остановили выбор на сосне неподалеку. Она не была самым высоким деревом в округе, однако, в отличие от нескольких более внушительных кедров, крона этой сосны доставала почти до земли, а значит, на нее можно было забраться без веревок и кошек (которых у нас, конечно же, не было). К тому же ветви росли перпендикулярно к стволу и расходились веером, что еще больше облегчало задачу. По моим прикидкам, основная масса деревьев дотягивала лишь до отметки в тридцать метров, а сосна заканчивалась на сорока. Форма кроны у дерева не была конической, как у меня дома в Висконсине, а сужалась и расширялась в тех местах, где позволяли соседние деревья.
— Готов? — спросил я у Джона Скотта.
Он кивнул.
— Подкинь меня.
Я сцепил ладони и подтолкнул Джона вверх. Он ухватился за нижнюю ветку и начал размахивать ногами, пытаясь залезть на нее. Я получил ботинком по голове, выругался и, немного отойдя, продолжил наблюдать, как он, словно большой головастик, корчится на дереве. Джон Скотт закинул левую ногу на ветку, и на секунду показалось, что он сейчас залезет на нее, но пятка соскользнула. Пару секунд Джон еще повисел, отказываясь сдаваться, затем спрыгнул на землю.
Весь атлетический балаган продолжался меньше минуты.
— Оно того стоит? — усомнилась Мел.
— Подкинь меня еще раз, — попросил Джон Скотт, проигнорировав замечание.
Мы повторили процедуру, и теперь ему удалось добиться результата с большим изяществом.
— Осторожно! — предупредила Мел.
Джон начал карабкаться. Несколько нижних ветвей выглядели неживыми из-за отсутствия внизу солнечного света. Он выбирал те, что были покрыты иголками. Ветки росли близко, что одновременно и помогало и мешало движению. Джон с легкостью находил опору, но вынужден был изворачиваться из-за отсутствия свободного пространства.
Втроем мы стояли, задрав голову и наблюдая за его продвижением. Не скажу за остальных, но я чувствовал одновременно и восхищение и страх. Если Джону Скотту удастся залезть достаточно высоко, мы будем знать, в какую сторону следует двигаться, и сможем выбраться из этого проклятого узилища. Но если он рухнет… Черт, он уже залез метров на пятнадцать, падение будет фатальным.
— А он не врал, — пробормотала Мел. — Он хорошо лазит.
В тревожном ожидании она прижала ко рту ладони.
— Ага, — отсутствующим тоном ответил я.
— У него получится.
— Должно.
Джон поднимался все выше и выше, хотя уже заметно медленнее. На такой высоте, видимо, ветки уже сильно истончались.
— Видишь что-нибудь? — крикнул я.
Пауза.
— Еще нет!
— Смотри на ветки! Они могут быть гнилые!
Джон не ответил.
Его почти не было видно, только время от времени просвечивала сквозь густую зелень его белая толстовка. Казалось, он застрял на одном уровне.
— А теперь? — спросила Мел.
— Нет еще!
— Что случилось?
— Ветки слишком тонкие!
— Может, лучше спуститься?
— Еще чуть-чуть!
Еще движение, и вдруг — громкий хлопок, как от стартового пистолета на стадионе, и вслед за ним целый оркестр звуков. Ветки тряслись и ломались, будто на сосне очутилась стая воинствующих макак.
Господи, он падает! Боже, нет!
Нина и Мел закричали одновременно.
Джон Скотт не рухнул мешком на землю, он падал зигзагами, как шарик в автомате для пинбола, задевая по пути ветки. Он пролетал два-три метра, обрушивался на большую ветку, скатывался с нее вправо или влево и падал дальше, до следующего крупного сука.
Джон не издавал при падении ни звука, и я не мог сказать, в сознании он или нет. Нам было видно лишь мельтешение его рук и ног.
Вдруг каким-то чудом он остановился в шести метрах над землей.
— Джон! — верещала Мел. — Джон!
Он не отвечал.
— Джон!
— Подкинь меня, — сказал я. — Я его сниму.
Мел не слышала меня. Она глядела вверх, зрачки были расширены от ужаса, лицо побледнело. Она зажимала рот обеими ладонями, будто ребенок, который нечаянно произнес нехорошее слово в присутствии мамы и папы.
— Джон!
— Ох… — раздался в ответ слабый звук, скорее стон, чем речь.
Живой!
— Можешь двигаться? — спросил я.
— Не…
— Я сейчас! — Я повернулся к Мел. — Мне надо…
Но тут снова раздался короткий хруст — ветка, на которую приземлился Джон Скотт, не выдержала. Падение продолжилось, хотя теперь все окончилось мгновенно: он пролетел двадцать футов сквозь оставшиеся ветки и упал на землю с глухим стуком, какой издает боксерская груша, которую уронили на пол спортзала.
Я услышал, как Джон непроизвольно охнул, когда удар об землю вышиб воздух из его легких. Одновременно с этим я услышал сочный, неприятный звук ломающихся костей.
А потом Джон Скотт начал кричать.
Множество порезов на руках и лице, толстовка порвана в нескольких местах и покраснела от крови. Джон Скотт выглядел так, будто его протащили через колючий куст ежевики. В сущности, так оно и было, только куст был огромный и стоял вертикально.
Но хуже всего дело обстояло с левой ногой, той самой, которой Джон так долго пытался зацепиться за нижнюю ветку. Нога изогнулась под таким невообразимым углом, что казалось — колено выскочило из сустава. Но дело было в другом, о чем свидетельствовала странная выпуклость чуть ниже колена. Я понимал, что это значит. К горлу подступила тошнота.
— Господи, — визжала Мел, — посмотри на его ногу!
Я с трудом различал ее голос, потому что Джон Скотт продолжал кричать, как от боли, так и, думаю, от осознания всей серьезности травмы.
Меня словно парализовало, и я не мог решить, что нужно делать в первую очередь. Ранение было намного серьезнее, чем какое-нибудь рассечение брови на баскетбольной площадке на заднем дворе школы, которое врач зашивал за пару минут.
Черт подери! Нога, натурально, сложилась вдвое!
Я в растерянности повернулся к девушкам, надеясь, что кто-нибудь из них что-то предпримет. Но Мел, показывая трясущимся пальцем на ногу Джона Скотта, только и могла, что приседать и выпрямляться на одном месте, будто ее спустя сорок лет нагнала истерия битломании. Нина отвернулась, подавляя подступившую к горлу тошноту.