расплакалась, думая, что уже носит его ребенка.
Сбившись вокруг костра, мы кое-как провели ночь. С рассветом один из детей — тот, которого грибы подкосили первым, — уже пришел в чувство и был способен на коммуникацию с Осимой. Мы спросили, знает ли он, где находилась хижина Хироши, и может ли он туда нас отвести. Он сказал, что знает и проводит нас.
Дорога заняла двадцать пять минут. От сторожки, конечно, остались только черные дымящиеся камни фундамента.
К нашему великому облегчению, на руинах мы встретили полицейского. Он обработал нехитрыми средствами из аптечки мои раны на спине и отдал по рации команду свернуть поисковую операцию.
Большинство вышедших из леса полицейских отправились вместе с мальчиком к логову Акиры, а двое сопроводили нас до автодороги, о которой я впервые услышал от Хироши. Автомобильный подъезд действительно обрывался всего в десяти минутах ходьбы от хижины, и там уже было припарковано несколько полицейских машин.
Нас привезли в госпиталь Яминаси на окраине Кавагушико. Меня, Мел, Нину и японку развели по разным комнатам, где нас долго осматривали врачи и без остановки допрашивала полиция. Я повторил всю историю нескольким сотрудникам и позже мужчине, который, кажется, работал на японскую разведку. Мне сказали, что Джона Скотта и Нила вертолетом отправили в Токио. С ногой Джона было все в порядке, а вот Нил пока еще оставался в критическом состоянии.
Когда меня наконец оставили в покое, я заснул. Проснулся я от собственного крика посреди ночи. Вспомнить кошмар, который мне приснился, я не смог даже в общих чертах. Я лежал с открытыми глазами в темной больничной палате, обуреваемый мыслями о Бене, Томо и всех тех событиях, что произошли за последние два дня.
Закрыв глаза, я попытался заснуть, но перед внутренним взором снова и снова вставало увиденное. И второй раз в жизни где-то на границе сознания пронеслась мысль о самоубийстве как единственном спасении…
Эпилог
Холодный сезон в Калифорнии даже близко не напоминает зимы в Висконсине, но бывают дни, когда на улице стоит настоящий мороз. Это был как раз такой день. Ветер бился в окна гостиной, отдельные порывы тяжко сотрясали оконные рамы. Небо было серым и безжизненным. До Рождества оставалось несколько дней, но без снега на улице праздничного настроения не ощущалось. Я не горевал по этому поводу — привык к бесснежным зимам за несколько лет жизни в Токио.
На часах было без четверти восемь. Я сидел у маленького старого телевизора в доме матери Мелинды и коротал вечер за просмотром документального фильма о дикой природе. Хотя мысли мои то и дело возвращались к Японии и событиям в Аокигахара Дзюкай.
После нашего возвращения из леса меня, Мел и Нину продержали в заключении две недели. Японские власти и не собирались нас благодарить за то, что мы пресекли деятельность самого безумного серийного убийцы за всю историю страны. Наоборот, нам предъявили обвинения, следователи допрашивавшие нас, они были убеждены, что мы находились в безопасности до убийства Акиры, и расценивали битву в лесу не как необходимую самозащиту, а как жестокое убийство.
Я не могу сказать, сколько они собирались нас продержать и собирались ли они действительно упечь нас за решетку. Спасли нас в конце концов мои родители, за что мы навсегда у них в долгу. Когда меня пустили к телефону, я смог им все рассказать, и они передали нашу историю местному телеканалу.
Сенсация быстро разнеслась по всем федеральным новостям. Столкнувшись с угрозой международного скандала, следователи (или политики, дергающие их за нитки) решили сохранить лицо и выпустили нас из страны. Мел, Нина и я улетели первыми же рейсами в Лос-Анджелес, Тель-Авив и Нью-Йорк соответственно. Проведя пару недель на семейной ферме (где я постепенно приходил в себя), я сел на междугородний автобус и прикатил через Сан-Франциско в Сент-Хелину, где меня встретила Мел.
Домик ее матери расположился в паре километров от города на пяти акрах холмистых угодий. Мне понравились спокойная обстановка и тишина, царившие здесь. Я провел несколько солнечных деньков, поглощенный стрижкой газона, мелким ремонтом крыши и забора и прочей милой ерундой. Правда, как и следовало ожидать, я быстро заболел «каютной лихорадкой», как это называют моряки. Симптомы в виде раздражения и головных болей усиливались тем, что я не имел заработка. К новому учебному году местная школа начала разыскивать учителей, но наши с Мел резюме нам вернули через неделю без объяснения причин, хотя объявления в газетах печатались еще добрых два месяца.
Не могу сказать, что меня это сильно удивило. По возвращении в Штаты все СМИ окрестили нас героями, а телеканалы атаковали приглашениями на прямые эфиры и интервью, от которых мы раз за разом отказывались. Все-таки мы были не из той когорты героев, которые, скажем, спасли ребенка из горящего здания. Мы были героями, которые творили страшные вещи ради выживания.
Другими словами, мы не были теми людьми, которым родители (особенно в маленьких городках, где все тесно связаны друг с другом) доверили бы своего ребенка. Например, когда мы оказывались в супермаркете или кинотеатре, можно было подумать, что мы страдаем проказой — так от нас шарахались некоторые особо впечатлительные соседи.
Я начал донимать Мел разговорами о переезде в Лос-Анджелес или куда-нибудь еще. Я считал, что в большом городе легче остаться неузнанным, найти работу и обустроить жизнь. Но мои надежды разрушились, когда с матерью Мел случилось несчастье. Она чистила бассейн и случайно распылила химический обеззараживатель возле старой мазутной печки, вынесенной из гостевого домика. Смесь вспыхнула. Женщина получила ожоги третьей степени и оказалась прикована к постели.
Удивительные стойкость и самообладание, которые выказывала Мел после всего, произошедшего в Лесу Самоубийц, мгновенно покинули ее. Случившееся будто стало последней каплей, соломинкой, переломившей хребет верблюду.
Она впала в глубокую депрессию и перестала чем-либо заниматься, лишь спала, прибирала в доме и сидела с матерью. Даже нежданная беременность не вывела ее из этого продолжительного пике. Мы с Джоном Скоттом уговаривали ее почаще выбираться из дома, видеться с друзьями, не отказываться от помощи, но Мел игнорировала все наши попытки.
Да, заговорив о Джоне Скотте, должен сказать, что мы виделись регулярно и крепко сдружились после всех событий. Когда его выписали из больницы в Токио, он перевелся из Окинавы в Форт-Брэгг в родной Северной Каролине. Он получил звание сержанта и начал встречаться с симпатичной официанткой из сетевого ресторана. Он по-прежнему убеждал меня, что я должен поторопиться с предложением руки и сердца Мел. Я был морально готов к этому, но… как только найду работу и наскребу денег хотя бы на кольцо.
Как обстояли дела с остальными? Нил оправился от отравления и остался в Японии, где местные сделали из него практически икону. Его героическая физиономия пестрела в журналах, он рекламировал сеть кофеен вместе со стареющим Томи Ли Джонсом. Нина жила с родителями и училась на модельера. В последнем письме она спросила меня, как дела у «моей девушки», и пообещала когда-нибудь приехать в США. Я ответил, что она может в любой момент заглянуть в гости в Калифорнию, хотя и сомневался, что она когда-нибудь решится на это. Что, в общем, и к лучшему.
В дверь постучали.
Я обернулся. На пороге стояла Мел в тренировочных штанах и огромной футболке, которой она маскировала изрядно выросший живот.
— Привет! — улыбнулся я. — Что делаешь?
— Да ничего особенного. — Она грустно улыбнулась в ответ.
— Хочешь телек посмотреть?
— А что идет?
— Фильм «Нэшнл джиогрэфик» про гепардов.
— Не, спасибо. Пойду посуду помою. — Она замолчала. — Знаешь, он… он пинается.
Я вскочил на ноги.
— Серьезно?
— Ага. Недавно почувствовала.
Я подошел и положил руки ей на живот. Как странно, подумал я, с тех пор как Мел забеременела, я начал замечать, как быстро меняются приоритеты в жизни. Год назад я даже слышать не хотел о ребенке. Теперь мысль о том, что у нас ожидается пополнение семейства, наполняла меня радостью.
— Ты смотрел еще вакансии?
Я покачал головой.
— Есть местечко в баре в Оаквилле. Но они сказали, что мне нужна лицензия на разлив алкоголя.
— А почему ты не пройдешь курсы?
— Надо бы. Но я хочу для начала дождаться ответа от строительной фирмы в Разерфорде.
— Итан, у нас заканчиваются деньги. И ребенок на подходе.
— Я знаю, Мел, — мягко ответил я. — Я знаю. Я ищу каждый день. И скоро найду что-нибудь. Но выбор тут очень невелик.
— Черт! — встрепенулась она. — Я забыла приготовить маме ее таблетки. Она же скоро проснется.
Я проводил ее взглядом, а потом вернулся в кресло, чтобы досмотреть передачу.
Только я углубился в происходящее на экране, как Мел закричала.
Я опрометью бросился на крик, в спальню ее матери. Переступив порог, я застыл, будто врезавшись в невидимую стену. Мне показалось, что я попал во временную петлю. Мать Мелинды висела на старом крюке для люстры, ее шею стягивал оранжевый удлинитель. Голова завалилась набок, пижамные штаны были мокрыми, а шея — пурпурного цвета.
— Боже мой… — только и смог я выдохнуть.
Попытки успокоить Мел ни к чему не привели, и я спустился вниз, к телефону.
Разговаривая с диспетчером, я словно со стороны слышал свой голос: я говорил, что не знаю, почему мама Мелинды повесилась. Это, конечно, было неправдой. Если твоего возлюбленного убивает бывший муж… Если твоя дочь оказывается изгоем в родном городе… Если твое лицо до неузнаваемости изуродовано шрамами… Конечно, я знал, почему она покончила с собой. Тем не менее я не испытывал ни жалости, ни сочувствия. Лишь нарастающую злость.
Почему старая дура выбрала именно этот способ, прекрасно зная, через что прошла ее дочь?!
Я повесил трубку и вернулся в комнату. Мел больше не кричала, она сидела на краешке кровати, спокойно держа руки на коленях. В руках у нее был черный револьвер. Ее матушка приобрела его после того, как бывший муж задушил парня, с которым она встречалась. Пистолет всегда лежал в ее тумбочке.