Аделина почувствовала, что сердце ее сжалось. Дофр был похож в этот миг на птенца, выпавшего из гнезда.
– Какого свершения?
– Увидеть, как прорастают его собственные семена.
Последнюю фразу он произнес не так, как остальные, более грубо. Аделина поежилась. Он погладил ее по волосам, потом мягко подтолкнул ее голову к своему члену.
Два часа утра. Молодая женщина все крутилась в кровати, не могла заснуть. Найдется ли когда-нибудь место, где она обретет покой? Стереть бы из памяти один час ее жизни, всего лишь один час. Час, который затянулся на неопределенное время и уже наступал на настоящее. Шестьдесят минут, которые наполнили ее ночи кошмарами, разрушили ее жизнь.
Ложь.
Аделина поднялась и прижалась носом к оконному стеклу. Луна светила сквозь ветви деревьев, множила тени. Лес выглядел таким густым, таким враждебным. Сказочный пейзаж, наводящий ужас и в то же время совершенно великолепный. Казалось, на земле не существует ничего более прекрасного, более устрашающего, более далекого от мирской суеты.
Затаился ли там этот сумасшедший Франц, прячась за каким-нибудь деревом, смотрел ли на них, мастурбируя?
Ей захотелось выпить стакан теплого молока, такой, как ей приносил среди ночи ее брат Эрик, когда она просыпалась в слезах. На пороге Аделина остановилась и склонилась над кейсом. Артур записал цифры… Хитрый… Но ее не перехитришь. Уж в кодах-то она разбиралась. Она найдет способ открыть этот кейс.
Аделина осторожно закрыла за собой дверь своей комнаты и, босая, проскользнула в коридор. Заскрипел пол.
Из щели под дверью лаборатории пробивался желтый свет. Тихо играла музыка. «Девушка и смерть». Она подумала о Кэти. Не просто, наверное, целыми днями жить с тем, кто все время имеет дело со смертью: на работе, в романах, в ночных кошмарах… Впрочем, к кошмарам Аделине самой тоже не привыкать.
В гостиной – искалеченный дуб, темнота… эти окна без ставней… Аделина припомнила все фильмы ужасов, в которых группу друзей убивают в лесной чаще, а также всяких духов, типа вуду… и решила сходить к Давиду в лабораторию.
К горлу подступила горечь. Все эти мухи, больничный запах, тусклое освещение… На этажерке – коробка патронов… Стоило лишь подумать, что там, за окном, висели разлагающиеся свиные туши, и… Здесь еще хуже, чем в гостиной.
– Давид? – позвала его Аделина.
Он не отвечал, склонившись над своей «Rheinmetall»[17]. Сошедший с ума пианист, погрузившийся в эйфорию сочинительства. Рядом с Давидом стояла початая бутылка виски «Chivas».
– Я вам не помешаю? – снова обратилась к нему Аделина.
Давид резко обернулся, его зрачки были расширены, в них танцевали блики напечатанных букв. Он потер лоб, отпил глоток из бутылки, затем опять согнулся над машинкой.
– Вы такой разговорчивый… – вновь заговорила Аделина. – Прямо как мой отец…
Ноль реакции. Милейший тип, однако… Она встала у него за спиной.
«Он волок ее за волосы, ее темная шевелюра спуталась. У нее даже не было сил закри… чать», – закончила она про себя мысль Давида, пока тот допечатывал последнее слово. Она посмотрела на банки с мухами. Некрофаги… которых кормят разлагающейся плотью…
«Это, значит, ты заведуешь бойней? – подумала она, склонившись над фотографией одного из ученых. Огромный, бородатый, в солнцезащитных очках, он позировал, стоя между двумя тушами. – Ты не очень-то похож на ученого в этой своей повязочке. Добро пожаловать в „Macabre Land“![18] Что заставило тебя заниматься столь мрачным ремеслом?» А его, Миллера? Таксидермист. Она никогда не смогла бы заснуть рядом с таким типом. А он был чертовски обаятельным. Но что-то скрывалось за этим его обаянием.
Перед уходом она немного замялась у двери. Затем вернулась вглубь комнаты. Фотография… Гигант в маске…
Она вытащила снимок из рамки:
– Давид?
– Секундочку! Секундочку! – Он нервно обернулся. От него несло виски. – Послушайте, Аделина, мне нужно сосредоточиться! Я ненавижу, когда мне мешают во время того, как я пишу!
Она сунула фотографию ему под нос:
– Вы помните Кристиана, водителя?
– Кристиана? Да, и?..
Она указала ногтем на гиганта:
– Посмотрите на правую руку этого парня. Не хватает указательного пальца. Видите? Как у Кристиана…
– Покажите-ка.
Он схватил снимок.
– А вы очень наблюдательны… Хотя от Кристиана тут только рост.
– Еще бы, очки, борода, повязка…
Аделина обиженно забрала фотографию и снова стала изучать энтомолога. Вдруг Давид схватил женщину за руку и выхватил снимок:
– Видели? Там! Сзади!
Аделина наклонилась:
– Ага, дата. И что?
Всплеск адреналина. Давид порылся в документах, он был почти в трансе. Фотография. Череп. Череп второго ребенка.
Он поставил обе фотографии рядом, одну лицевой стороной, другую тыльной. «10–10-05». «101005»…
«10–10-05» – дата на фотографии энтомолога, «101005» – татуировка на черепе ребенка.
– Что это за ребенок? – прошептала, морщась, Аделина. – Как он связан с Палачом, о котором постоянно говорит Артур? С типом, который заставлял отрезать кусочки плоти и взвешивал их на весах? Ужас какой…
Давид погрузился в бумаги, мозг его заработал.
– Он делал числовую татуировку на детях жертв. Номера… Нет, подождите, это невозможно… Совпадение… Всего лишь совпадение…
Аделина приблизилась и положила руку ему на плечо.
– Давид… Вы меня пугаете.
Давид схватил другой снимок. Маленького мальчика. Часть черепа скрыта татуировкой. Номер. Шесть цифр, которые он знал наизусть.
– Вот! Черт! Нет! Как я был слеп!
Он бросился в гостиную. Свет. Стремянка, он взял ее в кладовке за кухней. Дуб. Аделина в панике последовала за ним.
– Да объясните же, что происходит, черт возьми!
Давид второпях взобрался по ступенькам лестницы наверх. Его мокрая от пота рубашка выбилась из джинсов.
– Отметина, вверху ствола! Помните дату?
– Не помню. 1700 какой-то?
Давид потрогал пальцами надпись, в которую залили серебро, за века окислившееся и ставшее черного цвета.
– Ну? – не утерпела Аделина.
– «Oktober 1703»! 101703! Число, вытатуированное на первом ребенке! Сыне Паскаль и Жоржа Дюмортье!
Молодая женщина некоторое время не могла произнести ни слова.
– Так, ладно! Без паники! Вы же не хотите сказать, что номера, которые серийный убийца придумал набивать на черепах детей более двадцати пяти лет назад… находятся… находятся здесь, что они спрятаны в этом шале?
– Не спрятаны! Они у нас под носом! И идут по порядку! Сначала вот этот, Кэти заметила его, когда мы приехали. Потом дата на фото энтомолога… Второй ребенок…
Давид спустился и потер руки. Малыши, которых оставили в живых… Удары сердца… Номера… Искалеченный дуб…
– Черт, вас что, это не пугает? Что все это значит? – заорала на него Аделина. – Отвечайте! Отвечайте же!
В глубине древесного ствола раздался ужасный треск, кровля по всему шале заходила ходуном. Давид вздрогнул. Аделина почувствовала в груди ком. Сейчас он разрастется и ей нечем будет дышать. Астма…
– Идите спать, – посоветовал ей Давид, прижимаясь ухом к ледяной на ощупь коре, как врач, слушающий больного с помощью стетоскопа. – Не знаю, что тут происходит, но эти числа… Мне кажется, вы должны о них забыть… О них нужно забыть…
И он остался один, вокруг царила ночь.
Он улыбался.
От страха не бегут. Его проживают.
Он это обожал.
16
Скрючившись за деревом, Эмма зажала себе рот рукой. Главное – не заорать! «Только крикни… Крикни хоть раз, и конец…»
Разогнуть, согнуть. Разогнуть, согнуть. Чтобы кровь побежала по пальцам. Разжать, сжать. И уйти.
«Ты должна уйти. Уходи, иначе сдохнешь. Следы шин… Иди по следам шин… Твои следы. Он выследит тебя. Поймает. Пустит кровь!»
Упорная борьба организма с враждебной ему средой. Страх.
Белое холодное солнце на фоне уходящего в бесконечность горизонта из голых стволов и спутанных ветвей.
Лес ночных кошмаров.
Эмма снова остановилась, на ее губах выступила пена. Ледяной воздух раздирал легкие. Боль была сильнее звука, сильнее слепящего света. Страдание, разрушающее все на своем пути. Эмма была готова все бросить, позволить неведомому существу ее догнать. Несколько минут назад Нечто внезапно возникло перед ней и попыталось вонзить в нее свои огромные стальные когти. Оно промахнулось. Теперь Нечто мчалось за ней по пятам.
«Neun, acht, sieben, acht, vier… 98784… 98784…»[19] Эта последовательность цифр не переставая крутилась у Эммы в голове. Именно эти цифры она видела на спидометре в момент аварии. Из-за них она врезалась в дерево.
«98784».
Почему она решила свернуть на своей старой машине на ту скользкую дорогу? Время хотела сэкономить. Теперь ей дорого придется заплатить за свою неосмотрительность.
Следы шин… Слава богу, снег не полностью их засыпал. Они точно куда-нибудь да приведут. В какой-нибудь охотничий домик, быть может, в гостиницу.
Перчаток нет. Штаны намокают от снега, он липнет к ботинкам. Волосы покрывает иней. Сколько времени она еще продержится?
Хруст. Она повернулась, рот у нее приоткрылся, воздух со свистом вышел из легких, как у заядлого курильщика.
– Давай! Сюда! Чертов ублюдок! – Она развела руки в стороны и заорала: – Сюда!
Ничего. Нечто шло за ней, выслеживало, но не нападало. Жестокая игра кровавого хищника.
Эмма перешла на шаг, она больше не могла бежать. Больше не могла. Даже несмотря то, чем грозила ей эта остановка.
«98784… 98784… 98784…» Стучало в висках… Ей хотелось расшибить голову о камни…
«Думай… Где ты находишься? Так… Так… Шварцвальд… Вильдзеемор. Самое сердце Вильдзеемора. Мертвая земля. На краю света. Чертова земля».
Эмма умирала.
«Эмма! Тебя зовут Эмма Шильд! Эмма Шильд! Эмма Шильд! Тебе двадцать девять лет! Ты продаешь страховки, отвратительная работа, тебе постоянно надо ходить пешком! Ты все время ходишь пешком! В школе ты была чемпионкой по бегу! Были медали! Полумарафоны! Вот и сейчас – беги! Грейся! Главное, чтобы тело сохраняло тепло… Чего бы это ни стоило…