Из металлических недр поднимался слабый свет.
Давид тряхнул головой, чтобы убедиться, что он не спит и не видит кошмарный сон.
Нет, тощая брюнетка и правда сидела в нескольких метрах от него. Она сжигала отпечатанные листы, плотно стиснув зубы, несмотря на опухший рот. На шее у нее вздулись огромные вены. Она была одета в свой порванный свитер и джинсы, слишком широкие для столь худых ног.
Чистая реинкарнация мифологического монстра.
– Можете ничего не говорить, – резко произнесла она, не глядя на него. – То, что вы сделали, непростительно.
Вокруг женщины лежали смятые бумажные страницы, разложенные один за одним на равном расстоянии друг от друга, как совершенно лишнее проявление нездорового внимания к деталям. Рядом – стопка бумаги.
– Но я не понимаю, почему вы на меня ополчились, даже принимая во внимание ваше жалкое состояние, – таким же ровным голосом добавила она. – Я вам сделала что-то плохое?
Давид протер глаза. Слова Эммы болью отзывались у него в висках. На часах было два с четвертью ночи.
– Что вы тут забыли… – пробормотал он, безрезультатно пытаясь придать фразе вопросительную интонацию. – Убирайтесь… и побыстрее…
Она не ответила. Наступила ужасающая тишина. Душевное спокойствие перед невиданной бурей.
Давид откинулся на спинку. События безжалостно всплывали в мозгу. Кэти… Аборт… Их ссора в спальне. Как он сходил с ума, сидя перед пишущей машинкой. Кажется, приходила Аделина… У нее в руках – фотографии детей. Под кроватью – его героиня Марион… Сапоги Палача… Сдернутый матрас… Потом пустота. Он заметил бутылку виски и понял, отчего ничего не помнит.
Он посмотрел направо. На свою кипу бумаг. Они исчезли. Наконец Давид сообразил, что происходит.
Она жгла его книгу!
– Идиотка! Что вы делаете! – заорал он, резко выпрямившись.
Он уже хотел вцепиться ей в глотку. Но остановился.
Как будто ему дали под дых.
В десяти сантиметрах от правого колена Эммы лежало ружье. Блестящее ружье. Черное дуло нацелено прямо на него.
Давид мгновенно протрезвел и инстинктивно перестал паниковать.
Она продолжала уничтожать страницы его романа. Пламя становилось все более густым.
– Послушайте, Эмма… я… предполагаю, что у вас есть веские причины перечеркнуть всю мою работу, но… Артуру ваша идея, вероятно, не понравится. Это его книга.
– Артур в курсе… – ответила она.
– Что?
– Эта замечательная мысль родилась именно в его голове. У Артура всегда отличные мысли.
Ее распухшие губы разошлись в клоунской усмешке.
– Нет! Артуру нужен только роман! Он бы никогда так не поступил!
– Поступил бы!
Она лгала! Она точно лгала! У него на глазах исчезал весь его труд. Палач превращался в пыль. Как Артур мог позволить ей это?
– Мы внимательно прочитали и перечитали ваши последние страницы, – продолжила Эмма. – Которые вы написали сегодня ночью. И мы невероятно расстроены.
– Этой… ночью?
Эмма начала двигаться. Она сидела в позе лотоса и покачивалась взад и вперед.
– Да, этой ночью. Вы не представляете, как вы нас обидели.
– Я… ничего не понимаю… Я не помню, чтобы… что-нибудь сегодня печатал, – пробормотал Давид. – Я сильно напился и…
– А! Алкоголь, значит, виноват! Надо нести за себя ответственность, господин Миллер! Никто не заставлял вас напиваться!
Повсюду на ее теле вздувались вены. Давиду показалось, что перед ним сидит пациентка сумасшедшего дома, каким-то образом сбежавшая из-под присмотра.
– Вы пытались меня убить! Если бы я… сделала, как хочу, я… я бы вам уже давно пулю в голову пустила!
Давид почувствовал, что теряет равновесие. Эмма могла выйти из себя в любой момент. Она была так же нестабильна, как нитроглицерин.
– Эмма… я… не совсем понимаю. Как вы можете такое говорить? Убить вас? Но…
Эмма положила ладонь на приклад ружья. Давид хотел было отпрыгнуть в сторону, но сдержался. Эта психованная была ловка и быстра, как заяц.
– Послушайте, Эмма… может быть, это как-то связано с тем, что я написал, но… но это же вымысел! Эти персонажи не реальные люди!
– А я тогда что? Чернила на бумаге? Вы специально заменили имя Марион на мое! Чтобы сделать мне больно!
– Я… я ничего не соображал, – нашелся он. – Я был в шоке… из-за того, что узнал… о жене. Я… рассердился на вас с Артуром и поэтому…
Она резко разогнула ногу и попала по ведру, то откатилось в сторону. По комнате разлетелись черные хлопья.
– Рассердились на меня? За то, что я открыла вам правду, что ваша жена вам изменяет? Что она сделала аборт за вашей спиной? Но… вы должны были бы мне спасибо сказать! Должны были бы полюбить меня за это!
– Полюбить вас?! Но, Эмма!
Ее лицо исказила ярость. На губах выступила пена. Эмма подняла ружье, потом опустила на пол. И так несколько раз.
Наконец она решилась. Взяла ружье. Направила его в сторону письменного стола.
Давид понял, что у него остаются считаные секунды, чтобы спасти свою жизнь.
– Эмма! Эмма! Вы… вы правильно сделали, что все мне рассказали! Эмма… вы были правы!
Она по-прежнему держала ружье нацеленным на Давида.
– Оно заряжено, если что, – прорычала Эмма. – Четыре пули, раз-два-три-четыре.
Давид прикинул, что можно сделать. До сумасшедшей ему не добраться, надо обойти стол. Схватить пишущую машинку и запустить ей в голову? Но еще раньше она снесет ему башку.
– Я знаю, что была права, – ответила женщина, не опуская дула. – Но вы не в состоянии этого понять. Вы просто чертов эгоист!
– Эмма! Я никогда не хотел причинить…
– Откройте ящик!
Давид послушался. В ящике оставалось несколько листов.
– Возьмите нижнюю страницу и прочитайте последние строчки!
– Эмма! Ваш немецкий акцент! Куда он дел…
– Чита-а-ать!
– Я… Нет, Эмма! Я не хочу читать. Это… Плохая мысль.
Она опустила палец на курок.
– Хорошо! Хорошо!.. «Дофр умер, задохнувшись, с собственным членом во рту. Эмма… тоже умерла, держась за член Дофра. Конец. Посвящается Артуру Дофру и Эмме Такой-то. Ваш покорный слуга, Давид Миллер».
Давид дрожал. Он положил перед собой страницу, не спуская глаз с фурии. Ее лицо ничего не выражало, но стиснутые зубы и конвульсивно работающие челюсти выглядели пугающе. Словно пробудившийся вулкан. Дьявол в фарфоровом тельце.
– Когда собака срет дома, ее тычут носом в собственное дерьмо, чтобы убедиться, что она не станет так больше делать.
Эмма замолчала и выключила лампу. В следующее мгновение Давида ослепил луч фонаря, направленный ему прямо в лицо. Он зажмурился, стараясь защитить глаза от яркого света.
Эта девица – настоящая сумасшедшая, с неудержимой тягой разрушения вокруг себя всего и всех. Но пока что она его не убила… Свет фонаря в лицо… Мрачное предзнаменование… Она будет его мучить.
В этот момент Давид отчетливо понял, что с его семьей случилась беда. В доме слишком тихо. Почему ни Кэти, ни Клара не реагируют на крики Эммы? Где Аделина?
– Эмма… Скажите что-нибудь… Прошу вас… Чего вы… чего вы от меня хотите?
Как найти верные слова, жесты, чтобы не задеть ее? Как утихомирить ее бушующую ярость?
Ослепленный, он различал лишь черный силуэт.
– Эмма, я сейчас встану, возьму ведро и… сам все сожгу. Я… я должен сам… Я сделаю это… чтобы доказать вам, что искренне сожалею о случившемся. И я перепишу свой роман. Только для вас. Он вам обязательно понравится…
– Это было бы слишком легко, – жестко ответила она. – Вы должны в полной мере ощутить каждое написанное вами слово. Так что эти семь страниц гадостей, вы их сожрете, сожрете все до последнего клочка.
– Нет, Эмма! Я…
В доносившемся из темноты голосе послышался металл.
– Совет – закройте рот и выполняйте. Вы сами виноваты. Только вы! Мы не в ответе за ваш дебилизм.
Казалось, Эмма вот-вот взорвется. Давид знал, что она полна решимости, что пойдет до конца.
Если он не послушается, то непременно умрет.
Он взял со стола лист бумаги, разорвал его на мелкие кусочки и засунул себе в рот. Вкус чернил был отвратительным. Он стал жевать бумагу, пока та не пропиталась слюной, и затем, морщась, проглотил первый комок.
– Прошу вас, Эмма… Это отвратительно. Я не…
Свет фонаря запрыгал. Эмма поднялась. Давид почувствовал дуло ружья у своего виска.
Она пододвинула к нему чистый лист:
– Еще слово – и количество увеличивается на одну страницу.
– Нет, Эмма! Нет! Я…
Вместо ответа поверх оставшихся шести страниц, которые Давиду еще предстояло проглотить, легла дополнительная.
– Поверьте, мне вовсе не приятно поступать с вами таким образом. Но если мы не выработаем определенные правила, через месяц тут будет царить полная анархия. Надо много работать, чтобы у нас все получилось, Давид Миллер, но мы сможем. Уверена, сможем…
О чем она говорит? Эмма совсем слетела с катушек. Какая работа? Что сможем? Месяц! Месяц! Она не собиралась его убивать! Она собиралась помешать Давиду уйти! Хотела любым способом удержать его в этой тюрьме. Кристиан! Возможно, он вообще никогда не приедет!
Давид порвал второй лист и проглотил отвратительную смесь чернил и целлюлозы. Эмма снова отошла, держа его на мушке.
Почему Артур позволил ей сжечь рукопись? Разозлился? Но ведь он так желал эту книгу!
Давид чего-то не понимал, туман в голове еще не полностью рассеялся. Одно было ясно – Артур использовал Эмму, чтобы удержать его, сделать своим узником, как он использовал ее, чтобы убить Гринча. Манипулировать же самой Эммой он мог благодаря ее психологической неуравновешенности и приступам сумасшествия, контролировать которые умел только он. Так Эмма стала его ногами и руками.
Лучше, чем в любом романе.
В изодранной одежде, обессиленная, Эмма появилась в шале, в этом всеми забытом месте, очень вовремя. Шизофреничка оказывается нос к носу с психологом… Но теперь Эмма говорила на чистом французском, даже без намека на акцент…
В мозгу Давида появилась ужасная мысль. Появилась и исчезла… В горле пересохло. Ему казалось, что язык не помещается во рту. К жажде, вызванной алкоголем, теперь добавилась еще одна пытка. Ему нужно было выпить воды. И немедленно.