– Что вы хотите, Эмма? – холодно спросил он. – Где Аделина? Почему вы держите нас взаперти? Где наша дочь? Отдайте нам нашего ребенка!
Не опуская оружия, Эмма поставила поднос на кровать.
Принесенный шприц чуть откатился в сторону.
Давид думал было прыгнуть на Эмму. Их разделял лишь матрас. Она не успела бы среагировать. Давид задержал дыхание, незаметно согнул ноги в коленях. Два метра. Всего два метра.
Он уже начал выпрямлять ноги для прыжка, когда Эмма ответила:
– Клара играет с Артуром… Он очень нежен с детьми.
И Давид резко передумал.
– Кстати, если будете себя хорошо вести, девочка скоро вернется к матери. Но если попробуете… обмануть меня или… Ну, сами понимаете. – Казалось, она была смущена. – Артур может причинить ей вред… Мне просто надо… крикнуть… У Артура ужасно сильные пальцы. Когда я была маленькой, он приносил нам орехи и раскалывал их просто так, в кулаке!
Стиснув зубы, она продемонстрировала левой рукой, как именно Дофр это делал.
– Чего вы хотите от меня? – спросил Давид.
– Просто… поговорить… Или я многого прошу?
В коридоре скрипнул пол. Эмма резко обернулась, бросила взгляд на дверь, кинулась к ней, широко распахнула, потом закрыла, повторив это движение десять раз. Выверенное до миллиметра движение, сделала то же количество шагов, те же маленькие паузы. «Обсессивно-компульсивное расстройство», – подумал Давид. Сцена продолжалась больше минуты.
– Не выношу, когда долго нахожусь в комнате за закрытой дверью, – призналась она со страхом в голосе. – Вы… вы, наверное, считаете меня сумасшедшей…
Она задрожала. Давид не мог пошевелиться.
– Нет, Эмма. Я так не думаю.
– Артур объяснил мне, что это идет из детства. Что-то там произошло… Но я в психологии не разбираюсь, просто знаю, что ненавижу двери и ставни. Если бы меня заперли, мне было бы жутко страшно…
– А мне, Эмма? Как вы думаете, что чувствую я? Ведь я заперт!
Она опустила глаза:
– Знаю, Давид, мне очень жаль. Но вы не оставили мне выбора… Вы причинили мне боль. Вы хотели уйти… Бросить меня, трус!
Давид приблизился к ней. Она взвилась.
– Даже не думайте! – приказала Эмма, прицеливаясь.
Он замахал руками, чтобы попытаться ее успокоить.
– Эмма… Вы не имеете права удерживать меня тут против моей воли. Так я вас никогда не полюблю…
Она пожала плечами:
– Я знаю, что вы обожаете Клару, что не хотите ранить ее своим разводом с женой. Но я ее тоже обожаю! И я девочке по душе! Вы бы видели, как мы вчера играли! Она очень быстро забудет вашу… свою мать!
– Слушайте, Эмма…
– Я понимаю, конечно, что вы не осмеливаетесь рассказать мне всего, – прервала она Давида, – что это тяжело… Но… но я видела, как вы смотрели на меня, когда я появилась в шале. С удивлением и восхищением. Потом вы пришли ночью ко мне в комнату, хотя дверь была закрыта…
– Но… все было не совсем так. Вы же сами только что сказали, что не выносите, когда остаетесь в запертом помещении!
Казалось, это замечание не особо ее задело.
– Да, да… Вы скользнули ко мне… Ваше тепло, ваша нежность… Потом вы меня поцеловали… А вы это умеете…
– Я никогда не целовал вас, Эмма!
– Знаете, это было так странно. Я так давно ждала этого момента… Давид Миллер, только мой… Мой… тот, кто писал мне чудесные мейлы. Я все их помню наизусть…
Во взгляде Давида читалось отвращение, но Эмма этого словно не замечала.
– И потом уже здесь… вы выбрали меня, чтобы идти к Францу, пока… пока эта чертова рыжая кукла не заняла моего места… Видите, я ничего не забыла! Еще я помню о том ужасном дне, когда вы отправились в лес на поиски моей машины. Я думаю, что никогда не любила вас сильнее, чем в тот миг, когда увидела, что вы возвращаетесь, весь в снегу. Ваш взгляд, я все еще помню ваш взгляд… – Она задержала дыхание. – Сейчас вы можете мне признаться…
Он тряхнул головой, не в состоянии больше сдерживать слова, которые жгли ему губы.
– Да вы просто сумасшедшая. Сумасшедшая и озабоченная!
Он слишком поздно осознал, что не должен был давать волю своим эмоциям. Когда Давид увидел улыбку, появившуюся у нее на лице, он понял, что она была вполне способна мучить его снова и снова. Или даже убить. Убить, чтобы он наконец полюбил ее.
– Мне не хватает сигарет, вы даже не представляете, до какой степени! Артур должен был положить их в чемодан, но забыл. А он никогда ничего не забывает. Как будто… не знаю… как будто специально…
Она быстрым движением потеребила себе губу.
– Я же вас предупреждала, что я из-за этого нервничаю! А вы меня оскорбляете!
Вулкан, готовый к извержению вулкан.
– Артур говорил, что вы попытаетесь меня ранить… Что… ваша броня прочна… Но я к этому подготовилась, Давид… Я начинаю привыкать к вашему презрительному тону… И я буду держаться столько, сколько понадобится…
Она открыла рот и медленно выдохнула: «Х-ха-а-а-а-а». Потом снова, но уже громче. «Х-ха-а-а-а».
– Эмма, прекратите! Прошу вас!
– Знаете, что произойдет, если я и правда закричу?
Она спокойно поставила ружье перед Давидом, скрестила на груди руки, потом обернулась к комнате Кэти и громко пролаяла:
– Вы тоже знаете? Знаете, да? – Она коварно рассмеялась. – Шея у детей такая тонкая… Хрясь, и все! – Лицо ее исказила ненависть. – Ну что, Давид, не возьмете ружье? Давайте! Давайте, слюнтяй чертов!
Давид сделал два шага назад, словно просил ее успокоиться.
– Держите ружье, грязная свинья!
Он не мог пошевелиться.
– Думали, конечно, что меня так просто провести! – Она наклонилась за шприцем. – Полагаю, вы знаете, как им пользоваться!
– Эмма, прошу вас. Нет…
– Берегитесь, Давид… Я закричу…
Давид схватил шприц и поднес к своей правой руке.
– Эмма… Мне… мне очень жаль. Я хочу поговорить с вами. Я…
– Естественно… После того, как оскорбили меня! А ведь можно было этого всего избежать. Думаю, вы запомните сегодняшний урок. Вы умный, вы быстро соображаете.
– Я больше не…
– А! А-а-а-а-а-а!
Он вонзил иглу в руку, не вводя жидкость.
– Скажите хотя бы, что там!
Кэти кричала и молила из другой комнаты.
Пожертвовать собой, или его дочь умрет…
Жидкость исчезла в организме.
Эффект наступил незамедлительно. Туман. Давид хотел погрузиться в сон, но освобождение не наступало. С ног до головы его окутала отвратительная серая дымка. Он чувствовал себя вялым, уязвимым. Затем, по-прежнему с широко раскрытыми глазами, он упал на кровать.
Когда Эмма ласкала его, он был в сознании. Ноздри защекотало от зловонного дыхания. Она поцеловала его в губы.
Несмотря на все усилия, Давиду не удавалось пошевелиться.
Она зашептала ему на ухо:
– Я знаю, что ты любишь, когда я так на тебя смотрю… Смотри же и ты на меня, смотри… Ты полюбишь меня, Давид… Знаю, полюбишь…
Ему показалось, что она повторила эти слова сто, тысячу раз, повторила совсем рядом. Он почувствовал пальцы Эммы у себя на спине.
Горячий мускул проник в его раскрытые губы и обволок язык. Ему чудилось, что этот тошнотворный поцелуй длился часами.
Потом, когда она спустилась к ширинке, он дернул головой и в отчаянии посмотрел на закрытую дверь комнаты напротив.
39
Давид проснулся весь в поту. Мысль, что ему просто приснился дурной сон, быстро исчезла. Кошмар был не в голове, он был вне его, там, за дверью.
Он поискал выключатель за кроватью и зажег свет.
Бросил взгляд на часы. Пять утра. В шале ни звука.
Он с жадностью выпил оставленный у кровати холодный кофе и проглотил тосты. Ему не очень хотелось есть, но он жаждал избавиться от ощущения грязи на губах. Она поцеловала его, унизила, изнасиловала. Он помнил о вони, которая проникла в него, когда он не мог пошевелиться под действием наркотика. С отвращением вытирая рот, он сплюнул на пол.
Бесшумно поднялся и, преодолевая легкую тошноту, безуспешно попытался открыть дверь. Приложил к ней ухо. Может быть, Артур там, сидит, скрючившись, в кресле?
Давид начал ходить кругами. Он должен был найти средство, как убраться отсюда, чего бы ему это ни стоило. Разбудить Клару и Кэти и как можно быстрее сбежать… Потом они спрячутся, согреются, прижмутся друг к другу. Дойдут до джипа, а потом побегут к дороге. Освобождение. И вызовут полицию, всю полицию в мире…
Что же делать? Убить Эмму, когда она заявится к нему в следующий раз, пока не заорала? Слишком рискованно. Шаг в сторону – и Артур свернет Кларе шею. Эта сволочь так и сделает.
Что связывает его с этой психопаткой? Дофр знал ее еще ребенком. Возможно ли, что… они родственники? Может, он ее психолог? Или он организовал эту ужасную западню, потому что оба они сумасшедшие? Чтобы Эмма, полная надежд и иллюзий, освободилась от своих страданий?
Давид вспомнил тот вечер, когда они все вместе надолго засиделись у камина. Вспомнил немой ужас, который, казалось, наполнял Эмму, когда Артур отдалялся от нее, как будто он бросал ее навсегда. Постоянное желание Эммы, чтобы ее поддерживали и направляли.
Отец и дочь или хозяин и рабыня? Кто из них был более свихнувшимся? Давид подумал о Сцилле и Харибде, мифологических чудовищах, которые сжирали моряков, оказавшихся между их скалами. Артур был опасен, но Эмма могла быть опасна вдвойне. Если в следующий раз что-то пойдет не так, Давид знал, она не станет раздумывать ни секунды, чтобы сделать ему больно. Очень больно.
До чего они могут дойти? И где Аделина? Вдруг она…
Больше всего на свете ему сейчас хотелось сжать в объятиях жену. Забыться. Начать все сначала. Попросить прощения за свою невнимательность, за эгоизм. Он привез их сюда, не подстраховавшись, и все это ради… мечты о славе, о деньгах.
Он сам стал косвенной причиной гибели Кэти и Клары. Их кровь на нем.
Давид опустил кулаки на дверь, его захлестнула волна ярости и бессилия.
На комоде лежало личное дело Палача. Развязка всей этой дьявольской игры. Или просто очередная ловушка, чтобы отвлечь его? Вне себя, Давид схватил и бросил папку на пол. Из нее высыпались листы бумаги, фотографии. Жертвы смотрели с них на Давида, кричали; даже спустя двадцать пять лет они, казалось, по-прежнему молили: «На помощь! Помогите! Ради бога!»