Ева безнадёжно махнула рукой.
— Давно это было, лет пять назад. Мы после того случая договорились перед проблемными рейдами обязательно оставлять в Норе «выручайки».
«Выручайками» егеря называли запечатанные пакеты с надписанной датой. Пакет отдавали Хранителю Норы, и вскрывали по истечении контрольного срока. После чего — собирали спасательную партию. До сих пор Виктору ни разу не приходилось этого делать — невостребованные же пакеты вернувшиеся в срок владельцы самолично сжигали в камине общего зала Норы. Такую осторожность Виктор вполне понимал — не всякий из этих убеждённых одиночек спешил оповещать друзей-коллег о своих планах.
— Значит, вы больше ничего не узнали об этом месте?
Виктор поймал себя на том, что ему очень важно получить ответ на вопрос. Вот с чего бы? Идти им в другую сторону, ничего особенно неотложного здесь не просматривается…
Чуйка, как говорит Серёга-Бич. Причём — весьма настойчивая. А чуйке в Лесу принято доверять.
— Откуда нам знать? Говорю же — никто туда не заходит. — Еву, похоже, тяготил интерес супруга к «нехорошей» пустоши. — Есть один-единственный человек, который что-то знает наверняка — это Мартин, тот, что живёт в ГЗ. Бич рассказывал, что его как раз здесь Зелёный Прилив застиг — ещё тогда, тридцать лет назад. Так и шёл отсюда до Воробьёвых гор со стаканом своим знаменитым. Только он почему-то об этом никому не рассказывает. Спросишь — трясётся, заикается и замолкает. А потом уходит в запой дня на три. Видать, хлебнул лиха мужик…
О Мартине, настоящем кладезе лесных баек и легенд, живой достопримечательности Гласного Здания, прижившейся под крылышком завлаба экспериментальной микологии, Виктор уже был наслышан. По большей части — от того же Сергея-Бича.
Где-то он сейчас? Вроде бы, на каком-то толковище, затеянном предводителями самых влиятельных группировок Московского Леса. Ну, им виднее, конечно…
— Ладно, не рассказывает — пусть его. Мы и сами заглянуть туда можем. Сколько меня лешаки у себя продержат — неделю, две? Вот на обратном пути и посмотрим, что это за невидаль…
— Это ты брось! — немедленно встревожилась Ева. — Тоже мне удумал — в мёртвые кварталы лезть! Не надо тебе туда. И никому не надо. И даже смотреть туда не надо!
Виктор с удивлением посмотрел на супругу, обычно спокойную и ироничную.
— Да я же шучу… — попытался он сгладить свою промашку. — Подумаешь, сказал…
— Вот и думай, когда говоришь! — Ева никак не могла успокоиться. — И вообще, хватит болтать, идти пора. Гоша, небось, услышал, как мы подъехали, ждёт. Давай, поворачивайся, помогу рюкзак надеть…
2054 год, осень
Измайлово,
Запретный Лес
— А по эту сторону от МЦК, в сам парк — что, тоже никто не ходит?
Виктор зябко повёл плечами — неуютно здесь было, нехорошо. Глухая, напитанная зеленью и влагой тишина, какая-то неживая, мертвенная — хотя и по-другому. Не так, как на мёртвой пустоши Соколиной Горы.
— Никто. — отозвалась Ева. — А как сюда ходить? Если углубиться в Запретный Лес то шагов через двести-триста он становится не то, чтобы непроходимым, не пускает дальше и точка! Эта тропка — исключение: позвали нас сюда, пригласили. Да и зашли-то мы всего ничего, Круглый Пруд у самой границы. Там нас ждать и будут — на дальнем берегу, где раньше была лодочная станция.
Виктор огляделся. И правда, подлесок был непривычно густ для такого леса — сплошь состоящего из кряжистых дубов, клёнов и грабов. И дышалось здесь непривычно тяжело. Он сделал вдох полной грудью и тут же пожалел об этом. Вроде, и нормально пошло, и лёгкие полны… ан нет, не полны! Пусто в них, и только под черепом ночной бабочкой «мёртвая голова» шуршит, бьётся мысль — «назад, идиот, возвращайся, пока не подох!..»
Одно слово — Запретный Лес.
В просвете между деревьями мелькнула стоячая, затянутая сплошной ряской вода. Дальше тропка вела по берегу. Впрочем, тропка — одно слово, подошва мягко вязла в толстом слое прелой листвы, неутоптанном, нехоженом. Этому Виктор не уставал удивляться — деревья, считай, вечнозелёные, если не брать, конечно, золотые ясени Воробьёвых гор, а листва всё равно обновляется. Фокус в том, что листопад здесь не сезонный, а такой… вялотекущий.
Ещё одна удивительная особенность Леса.
Глаз зацепился за скрытую под пластами мха почерневшую кирпичную кладку. Руины небольшого здания, прямо возле воды. Может, это и есть та самая лодочная станция, где и должно состояться рандеву?
— Сюда даже почтовые белки предпочитают не заглядывать. — продолжала тем временем объяснять Ева. — Яська как-то рассказывала: они пытались пройти вглубь поверху, но тоже не выдержали, повернули. Многие верят, что, в самой глубине Измайловского парка, обитает та самая сила, что властвует над Лесом — над растениями, животными, даже погодой. Бич тоже как-то попытался пробраться вглубь. Пошарил в Измайловском Кремле, потом поднялся по Серебрянке примерно на километр. И повернул — нет, говорит, дальше не хочу. Нечего там людям делать, не наше это…
— Но лешаки-то здесь обитают? — спросил Виктор. — И, похоже, вполне комфортно здесь себя чувствуют, раз уж нас пригласили?
— Лешаки — дело другое. У них на дальней окраине Измайлова, в Терлецком урочище что-то вроде святилища, о нём ещё три века назад слухи ходили, что там-де родина всех леших. Присловье даже было тогда в ходу: «Леший Перовский зовёт Куликовского в гости, на родные кости». То есть, перовские, терлецкие то есть, лешие померли и в землю легли раньше прочих своих сородичей. Да про леших здешний ещё Яков Брюс был в курсе — тот, чернокнижник, который при царе Петре Сухареву башню, построил. Он хотел Терлецкое урочище занять и леших под себя подгрести — однако обломился, ни с чем ушёл. Не хотят лешаками никому подчиняться, будь он хоть трижды колдун…. Потом и ученик Брюса, граф Терлецкий, перерыл всё урочище в поисках секрет эликсира бессмертия — и, вроде как что-то отыскал. Но, видать, находка та ему боком вышла, потому как граф с тех С тех пор и появляется там со своей чёрной собакой. Вот и лешаки его там видели, рассказывали…
Метрах в пяти от берега вода вспучилась пузырями, заклокотала. Виктор едва не споткнулся — повернулся на каблуках, нашарил рукоятку «терминаторского» обреза и ловко — зря, что ли, столько практиковался в Норе? — клацнул скобой Генри. Но неведомое чудище не спешило всплывать под сноп картечи — ворочалось себе в глубине, пуская пузыри, остро воняющие сероводородом.
Ева тоже среагировала на неведомую опасность — припала к земле, вскинув к плечу пятизарядный охотничий карабин, своё излюбленное оружие. Ладонь на шейке приклада, палец чуть подрагивает, готовый, чуть что, лечь на спуск. Сейчас её было не узнать: черты лица сразу высохли, заострились, словно лезвие боевого ножа, в глазах — недобрый, опасный огонёк.
— В кого пулять-то собрались, егеря? — раздался из-за спины ворчливый голос. — В пруду нашем ни кикимор нет, ни разных-прочих окаянных тварей. А что болотный газ иногда попузырится — так чего ж вы хотели? Сколько уж не чистили, заросло всё, заилилось. Скоро вместо пруда будет сплошная болотина.
Виктор снова обернулся и снова чуть не упал — на этот раз от удивления. Из-за ствола средних размеров клёна (пять метров — разве ж это размер по меркам этого дремучего уголка Леса?) высовывалась невообразимая физиономия.
Врубелевский Пан — вот что пришло ему в голову в первую очередь. Только без старческих кудряшек вокруг лысины — их, как и куцую бородёнку, заменяют клочья зеленовато-бурого мха. Кожа тёмная, корявая, изрезанная трещинами, словно кора столетнего дуба, кое-где в белёсых пятнах лишайников. Но это не производило отталкивающего впечатления, какое производит, например, запущенная кожная болезнь. Удивительное создание гармонично вписывалось в окружающее: казалось, ожил обычный пенёк — ожило, отряхнулся, повязал на чресла драную тряпку — и отправился прогуляться по тропинке запретного Леса, пока не встретило незваных гостей. или званых? Ведь их сюда, как-никак, пригласили…
Физиономия ухмыльнулась — дружелюбно, с хитринкой. Ярко-изумрудные глаза, запавшие в глубоких трещинах «коры», играют золотыми искорками.
— Гоша! — с Евы мигом слетела предбоевая «заострённость». — Как здорово! Вот уж не думала, что это ты!
Да это же лешак, ошарашенно подумал Виктор. Ну да, точно, именно так ему их и описывали. Сам-то он толком не видел представителей этого странного племени — если не считать Лешачонка, встреченного ещё в Грачёвке. Но тогда Виктору было не до разглядываний даже самых экзотических обитателей Леса: смертная хватка друидского яда только-только разжала свои когти, и он не то, что соображать — шевелиться толком не мог, валялся в отключке.
Ева тем временем повисла у Гоши на шее — для этого ей пришлось подпрыгнуть, поскольку тот оказался на полметра выше даже Виктора. Лешак в ответ скрипел что-то приветственное и поглаживал женщину по спине корявыми, словно корешки, пальцами.
— Долго же вы… — пробурчал он. Я уж с самого утра жду, притомился. Идтить пора, только сначала вот что…
Он осторожно стряхнул себя Еву, обернулся к клёну и трижды постучал по стволу ладонью. И дерево ответило: с протяжным скрежетом, словно распахивалась разбухшая за зиму оконная рама, в стволе на уровне лица Виктора возникла глубокая узкая щель.
— Давайте-ка сюда все железяки ваши. Ружья, ножи, патроны — всё.
— Что же нам, через Измайлово безоружными идти? — спросила Ева. Для порядка спросила, отметил Виктор, явно и в мыслях не имея спорить с «проводником».
— Всё, до последнего патрончика, здесь придётся оставить. — серьёзно ответил Гоша. — Иначе тропа не пропустит, кружить начнёт. А то и чего похуже сотворится — там, в самой чащобе.
Женщина сняла с плеча карабин и неохотно протянула лешаку.
— Сотворится, говоришь? И всё-то у вас, лешаков, не в простоте, всё с выдумкой, с подвывертом!