— Так вот… — Бич поковырял в зубах щепкой, извлекая остатки ужина — О ЦВЛ никто почти ничего толком не знает, одни слухи и соображения. Ну, живут у себя в Древобашне, ну рассылают по всему Лесу агитаторов и проповедников, а к себе, наоборот, никого не пускают. Негусто, сам понимаешь.
Егор кивнул. Он не раз встречал фанатичных проповедников Церкви Вечного Леса, обитающих в огрызке Останкинской телебашни — и, как и многие, недолюбливал их. Но, если бы его спросили, что он знает об этой чуть ли не самой закрытой группировке Леса — то рассказ ограничился бы двумя-тремя общими фразами.
— А раз так, — продолжал егерь, — Следует, прежде чем что-то решать, собрать кое-какую информацию. Для этого мне сейчас надо бы смотаться до ВДНХ и кое с кем там перетереть, благо, здесь недалеко…
— Кое с кем — это с Пиндосом, что ли? — понимающе усмехнулся Егор.
— В корень зришь, Студент. Давно следовало с ним по душам поговорить, да я всё откладывал. Теперь — не могу. А тут это письмо. Нутром чую: дело мутное, разобраться с ним надо со всем душевным пониманием, а попросить некого. Нет, есть, конечно наши егеря — но они в ГЗ, считай, чужаки, так, захаживают изредка, с Мартином толком не общались. А него, сам знаешь, какие тараканы в голове: запросто может отказаться говорить с незнакомцами, а то и просто пошлёт подальше.
Егор снова кивнул. Он, как только прочёл письмо, сразу понял, чем закончится беседа.
— Хочешь, чтобы я с ним разобрался?
— Так некому ж больше! Ты с этим поцем на короткой ноге, бухали вместе — тебе он всё выложит, как на духу! Ну, да и сам не новичок, если что, справишься, разрулишь.
Эти слова Бича Егору польстили. Не так уж давно он был в Лесу — и вот, уже: «не новичок»… Услышать такое от матёрого егеря — это дорогого стоило. Да и проблемка наклёвывалась, по всему видать, интересная до крайности.
— Ладно, что с тобой поделать. Тем более, я и так в ГЗ собирался на днях завернуть. Надо показаться у Шапиро, я ж у него, как-никак, числюсь в лаборантах…
— Вот и хорошо! Обрадовался Бич. А я, как с Пиндосом поговорю, сразу в ГЗ. Лишнего часа не задержусь, клык на холодец! Добираться-то как думаешь?
Егор прикинул.
— Лёха-Кочегар с сетуньцами только что тут проходили — направились на Маленковскую, паровоз у него там стоит. Пока погрузятся, пока спрыснут окончание конференции в узком кругу, пока пары разведут — часа полтора пройдёт, не меньше. Если пойти прямо сейчас — можно упасть им на хвост. К завтрашнему утру буду на Воробьёвых.
— Спрыснут, говоришь? — егерь не скрывая иронии. — Нет уж, лучше плыви-как ты с Эчемином. Оно, конечно дольше выйдет, но мне так спокойнее.
Егор удивлённо поднял брови.
— Мимо Чернолеса-то — спокойнее?
— Поверь, так будет лучше. Заодно сделаешь по пути одно дело…
Он покопался в нагрудном кармане штормовки и извлёк небольшую, длиной в указательный палец, латунную капсулу с плотно завинченной крышкой.
— Эту штучку надо оставить в приметном месте под быками Большого Москворецкого моста. Я объясню где, не ошибёшься.
— Послание для кого-то из Кремля?
— Догадливый… — ухмыльнулся Бич. — Только уж постарайся больше ни с кем этой догадкой не делиться, а то нам устроят вырванные годы…
— Кто устроит, кремлёвцы? — уточнил Егор.
— И кроме них сыщутся желающие. Был бы человек — а статья найдётся, слыхал?
— А насчёт Эчемина — не опасаешься? Увидит же всё, а он не дурее меня…
Егерь мотнул головой.
— Коля, конечно, то ещё трепло — но знает, когда можно болтать, а когда лучше замолчать свой рот. Я ему доверяю.
— Ну, тебе виднее… — Егор спрятал капсулу под куртку. — так я пошёл?
Бич встряхнул баклагой — там громко плеснулись остатки шмулева имбирного пива.
— А добить?
2054 год, осень
Московский Лес,
Терлецкое Урочище
Ложе — вытесанную жёлобом колоду — выстилал изнутри толстый слой красновато-бурого мха. Трое лешаков приволокли и установили его возле ствола особо кряжистого дуба. Прямо напротив ложа его кору — корявую, узловатую, тёмно-бурого цвета — рассекала глубокая трещина. Виктор вгляделся — внутри не было ничего, кроме зеленоватого мрака, в котором нет-нет, да проскакивали золотистые и изумрудные искорки.
— Укладывайся. — Гоша показал на колоду. — Та ты не бойся, Хранитель, ничего дурного с тобой не случится. Даже больно не будет.
Виктор хотел ответить, что боли он не боится, но смолчал — подобное хвастовство вдруг показалось ему неуместным мальчишеством. Вместо этого он улёгся на ложе и поворочался, устраиваясь. Было мягко — словно на настоящей деревенской перине. Когда-то, в детстве, ему приходилось спать на такой.
— Руку вытяни… — скомандовал Гоша. Виктор послушно отставил культю в сторону. К его удивлению, под слоем мха в краю колоды оказалось углубление, в котором рука и угнездилась.
— Удобно осведомился лешак. — Спецом для тебя растили, по мерке. Цени!
«..Растили?…» Виктор едва удержался от вопроса — колода выглядела так, словно была вытесана из цельного бревна.
«Впрочем, какая разница…»
— Он ценит. — сказала Ева. — Мы оба ценим, спасибо тебе, Гоша.
— Благодарить потом будете. — ворчливо отозвался лешак. А сейчас — лучше отвернись. Когда ростки из дуба в руку врастать начнут — зрелище такое будет… словом, не всякий выдержит. Ещё запаникуешь, вырываться начнёшь — а оно нам надо?
— Не начну. — буркнул Виктор. — Что в меня, мало трубок всяких медицинских вживляли? Тем более, сам говорил, что больно не будет.
— Ну, воля твоя. — сговорчиво кивнул Гоша. — Готов, что ли? Тогда начнём, помолясь.
Удержаться Виктор не смог.
— Интересно, кому это вы, лешаки, молитесь?
— Отче-Дереву, кому ж ещё? — Гоша со скрипом вздёрнул брови, похожие на густые полоски мха, выросшие на выступах коры. — Но ты молись, кому хочешь, это роли не играет.
— Помолюсь. — кивнул Виктор. — А вы начинайте уже. Терпеть ненавижу ждать на носилках в операционной…
— Экий ты быстрый…. — проскрипел лешак — будто это не он только что торопил Виктора. — Вот, выпей-ка сперва… Только голову не поднимай…
Давай я ему подам! — встрепенулась Ева. Лешак без слов отдал ей деревянную, всю в тёмных прожилках, чашу.
Гладкий, пахнущий можжевельником край сосуда, ткнулся Виктору в губы. Он сделал глоток — по пищеводу полилось что-то тёплое, пузырящееся, словно шампанское, наполняющее тело блаженной лёгкостью.
— Во-о-от… — довольно проскрипел Гоша. Теперь вдохни и выдохни раза три, глубоко, как только сможешь.
Виктор послушно втянул в себя воздух, задержал дыхание и выдохнул. В глубине трещины, от которой он не мог оторвать взгляд, что-то зашевелилось, заклубилось, и на свет появились ярко-зелёные, словно майская листва, ростки. Именно ростки — с почками, крошечными проклюнувшимися листиками — а не бледные, полупрозрачные нити грибницы, оплетавшие тела жертв Порченого в том страшном подвале. Пока Виктор переваривал эту жутковатую аналогию, ростки дотронулись до кожи — и в от мест прикосновений по культе и дальше, по плечу, по телу распространялось расслабляющее тепло. Слух его заполнил низкий хор лешачиных голосов — Гоша и его соплеменники завели какую-то мантру, состоящую из повторяющихся скрипучих и гулких звуков. По зубам снова застучал край можжевеловой чаши.
— Глотни ещё, болезный! Заснёшь, а во сне всё и сделается, ты и не почувствуешь. Проснёшься — рука уже будет на месте. древесная, ясное дело, как у лешака. Захочешь скрыть — перчатку носить придётся.
Ева поспешно ответила, что это не беда, и они обо всём знают, но Виктор уже не слушал. Перчатка — не перчатка, какая разница… Он глотнул, свежая волна лесной весенней свежести снова прокатилась по телу — и это было последнее осознанное ощущение перед тем, как разум провалился в золотисто-изумрудный туман, в звенящее, искристое небытие.
Ева с усилием заставила себя отвести глаза от мужа. Тот спал на своей колоде-ложе глубоким сном — грудь мерно вздымалась, крылья носа подрагивали в такт дыханию. Руку, освобождённую от рубашки, до самого плеча, покрывала путаница шевелящихся ярко-зелёных ростков — они змеились из трещины в коре дуба, оплетали культю, ныряли в моховую подушку, на которой устроился пациент, чтобы врасти в тело где-то в районе рёбер. Два отростка, сплошь усаженные крошечными, дубовыми листиками, проникли прямо в ноздри — точь-в-точь, трубки кислородного прибора из больничной реанимации. Ещё два, потолще, покрытые полупрозрачными пузырящимися наростами, уходили в рот, у самых уголков губ.
— Он теперь спать, пока лечение не закончится. Сообщил Гоша. — Дней пять, не меньше.
— Что же, он так и будет лежать без движения? — забеспокоилась Ева. — Надо же его поворачивать, протирать, чтобы пролежни не возникли.
— Какие ещё пролежни? — недоумённо проскрипел лешак. — Небось не ваша, людская медицина — моховое ложе всё сделает, кожа будет ровная, чистая, как у младенца. Так что можешь идти, если есть какие дела. Тут тебе всё равно делать нечего. Ложе не только о пролежнях позаботится, оно и кормить-поить его будет… ну и всё прочее.
Ева с сомнением оглядела недвижное тело мужа, оплетённое «лечебными» ростками.
— Точно?
— Точнее не бывает.
Тогда, если можешь — выведи меня той же тропой, к станции «Соколиная гора». Хочу осмотреться в Чёрных кварталах, хотя бы по самому краю — когда ещё такой случай выпадет?
Лешак покачал головой — жест этот сопровождался громким скрипом.
— А стоит ли, тем более, в одиночку? Место нехорошее, нелюдское. Многие туда лезли, да немногие выбрались наружу.
Значит, всё-таки кто-то выбирался.
— Ну… случается, особенно в последнее время. — ответил лешак, и Ева заметила, что говорит он крайне неохотно. — Появляются целыми группами — в длинных, до пят, плащах, лица такие… серые, словно жиром намазаны. Глаза выпученные, носы длинные, вытянутые, острые. На крыс похожи.