Когда последняя из чаш заняла своё место, вожак крысолицых прошёлся вдоль них, наливая в каждую какую-то жидкость из большого меха. Всё это до ужаса напоминало подготовку к какому-то ритуалу — причём Ева поймала себя на том, что ритуал этот ей знаком. Где-то она уже видела нечто подобное… и столь же пугающее.
Один из надсмотрщиков пробежался вдоль цепочки чаш, и те вспыхнули языками прозрачного бесцветного пламени. Одновременно остальные, выстроившись в большой круг, завели унылые монотонные то ли мантры, то ли песнопения — писклявые, как и все звуки, которые они издавали. Темп задавал вожак на маленьком ручном гонге, и его дребезжание звучало глухо, придушенно, словно в толстый слой ваты.
Ну, конечно же, осенило вдруг Еву: это почти точное повторение казни двоих приближённых Порченого, устроенной друидами в Грачёвке! Правда, там песнопения звучали иначе — как объяснял потом Бич, они воспроизводили ритуал наложения проклятия из древних кельтских легенд. И чаши были не деревянные и даже не керамические — что-то вроде грибов с загнутыми вверх краями шляпок, и огоньки в них горели бледно-зелёные…
Крысолицые тем временем убыстряли темп пения, гонг в руках вожака звучал, отбивая такт, непонятные звуки терзали мозг, словно капли едкой кислоты.
«…вот, сейчас…»
Звуки разом смолкли, и на парковке взметнулся столб чёрного света. Именно чёрного — не чёрно-фиолетового, не тёмно-багрового. Как и тогда, в Грачёвке, это была не тьма, не отсутствие света как такового: страшный столб осветил всё вокруг, поглотив на миг свет серенького дня, и бесцветные огоньки чаш совершенно потерялись на его фоне.
Всё это Ева наблюдала не дольше двух-трёх секунд, а потом волна чёрной пыли, словно поднятая ударной волной, окутала и парковку, и крысолицых палачей с их жертвами, и вообще всё — так, что в плотной угольно-чёрной мгле не стало видно даже дома напротив. Она отшатнулась от окна, но стекло выдержало. Но это, как выяснилось, был ещё не последний аккорд жуткого действа. Вслед за вспышкой чёрного света и пылевым взрывом пришло что-то ещё, непереносимый ментальный удар, от которого женщина бессильно опустилась на загаженный пол, выронив из рук карабин, и разрыдалась — взахлёб, совершенно по-детски, не понимая, как теперь жить в этом мире, который навсегда заполнила теперь эта чёрная, вытягивающая силы и разум жуть.
Депрессивный морок оставил её так же внезапно, как и накрыл. Ева потрясла головой, отгоняя напасть прочь, и приподнялась, выглядывая в окно. На крысолицых, похоже, ментальный удар, вызванный столбом чёрного света, вовсе не подействовал — они по прежнему суетились вокруг пленников, поднимали их вместе с бревном. Ева подняла бинокль.
Она понимала, конечно, чему только что стала свидетелем. О подобных вещах по всему Лесу ходили жутковатые легенды, однако егеря хорошо знали, что явление это вполне реальное, хотя и крайне неприятное и даже опасное. Однако, до сих пор она, как и другие её коллеги, была уверена, что встречается оно только в одном месте во всём Лесу — в районе Марьиной рощи и Бутырки.
Это явление называли «Прорыв» — многие, и сама Ева в их числе, считали, что невообразимый организм Леса таким образом избавляется от негативной энергии, выбрасывает её чуть ли не в космическое пространство. Мало кто, правда, мог похвастать тем, что был свидетелем самого Прорыва — этого самого столба чёрного света — но результат всегда был один и тот же. Растительность на захваченном им участке высыхала, чернела и постепенно рассыпалась в пыль — ту самую, чёрную, которой здесь, в Мёртвых кварталах было покрыто буквально всё.
Что касается людей, оказавшихся на месте Прорыва — никто толком не знал, что с ними происходило. Фермеры и охотники старались держаться от Марьиной Рощи подальше; ходили, правда, слухи о психах из секты «мертвопоклонников», которые искали места будущих прорывов сознательно, используя приспособления, вроде прутиков и проволочных рамок экстрасенсов-лозоходцев. Они верили, что Прорыв — это дьявол, вырывающийся из Преисподней, и если оказаться на его пути — он напитает тебя своей силой. Таких, попавших под Прорыв, называли «чёрными зомби», — внешне они оставались людьми, но вытворяли порой такие вещи, что егеря, собеседники Евы отказывались говорить о них даже шёпотом. Описывали только характерный облик: неподвижные, словно гипсовые маски, лица, мёртвые, пустые глаза смотрят прямо перед собой и словно не видя ничего.
До сих пор Ева была уверена, что кроме мёртвопоклонников с Прорывами имеют дело только друиды — она сама невольно стала свидетельницей такого случая. Но откуда взялись эти, крысолицые? До сих пор никого подобного им она в Лесу не встречала. И это действо с принесением пленников в жертву Прорыву — почему-то ей пришло на ум именно такая ассоциация, — оно явно было спланировано заранее и повторялось не в первый раз…
Крысолицые же времени даром не теряли. Вожак повелительно что-то пискнул и потянул за верёвку, привязанную к бревну. Процессия «жертв» послушно потянулась за ним следом, в сторону МЦК. На этот раз по бокам её конвоировали только двое надсмотрщиков с заострёнными палками; остальные взялись протирать и переставлять чаши, окружавшие место ритуала, причём один стал заново наполнять их жидкостью из меха. Не требовалось особых аналитических способностей, чтобы сообразить, что готовится повторение жуткого действа; придя к этому выводу, Ева решила, для начала, выяснить, куда крысолицые гонят пленников — уже не людей, а «чёрных зомби».
Подъезд, на четвёртом этаже которого располагалась квартира-бомжатник, выходил прямо на парковку, кгде копошились сейчас крысолицые. Поэтому Ева зашла в одну из квартир первого этажа — из числа тех, что были взломаны мародёрами — и, отжав лезвием ножа раму, неслышно выбралась наружу через окно.
К счастью, процессия двигалась очень медленно. Новообращённые едва ковыляли на заплетающихся ногах, совершенно не обращая внимания на тычки надсмотрщиков. Еве не составило труда проследовать за ними так, чтобы оставаться вне зоны видимости, а самой, наоборот, иметь возможность видеть всё в мельчайших деталях. Как она и предполагала, крысолюди вели своих жертв к полотну МЦК, в полусотне метров от станции «Соколиная Гора» их ожидает большая дрезина с вагончиком на сцепке. К нему и подошла процессия, и Ева, пристроившись за углом крайней пятиэтажки, наблюдала, как раздвигают двери вагончика, как опускают оттуда дощатые сходни-трап, и крысолюди, по одному отвязывая зомби от бревна, загоняют их внутрь. А сильнее всего её поразила физиономия путейца, выглянувшего из будки. Ева даже узнала его — случалось как-то воспользоваться его дрезиной. Парень наблюдал за сценой погрузки со скучающим видом, мусоля в углу рта папироску — будто происходило это не в первый раз и успело изрядно надоесть. А ведь он не мог не понимать, что происходит нечто ужасное, отвратительное, чего в Лесу быть никак не должно!
Что же это — путейцы в сговоре с этой невесть откуда взявшейся нечистью? Ну, хорошо, пусть не все путейцы, пусть только группа, пусть даже один — но всё равно, новость поистине зловещая…
Погрузка закончилась, но крысолицые не торопились закрывать вагон. По трапу согнали трёх пленников, явно ещё не «обработанных». Для них бревно было великовато, и надсмотрщики по очереди стягивали им запястья общей верёвкой. Действовали они споро, без лишней суеты, что свидетельствовало о немалом опыте. И когда новая процессия двинулась в путь, Ева снова уткнулась глазами в бинокль — и едва сдержала удивлённый вскрик, разглядев лицо первого в связке пленника. Это был не кто иной, как известный всему Лесу челнок Петюня, на этот раз, правда, без своего знаменитого ослика Мойши. Физиономия Петюни выражала крайнюю степень испуга — бедняга затравленно озирался, дёргал верёвку, за что получал от надсмотрщиков тычки заостёнными палками. Пару раз он споткнулся и едва устоял на ногах — но, как и двое других его товарищей по несчастью, продолжал ковылять, подгоняемый гневным писком вожака крысолицых.
Ева задумалась. Чтобы добраться до парковки, им предстояло обогнуть угол пятиэтажки, подняться примерно по половину квартала по восьмой Соколиной, после чего свернуть во дворы. Причём — большую часть этого пути процессия не будет видна тем, кто остался на путях, но ещё не попадёт в зоне видимости готовящих свой жуткий ритуал крысолицых. Ева наскоро прикинула пути возможного отхода — таковых вырисовывалось, по меньшей мере, три, — и потянула с плеча карабин.
III
2054 год, осень.
Московский Лес,
Воробьёвы горы,
ГЗ МГУ
— Значит, больше тот тип в плаще не появлялся?
Мартин — он сидел на трёхногом табурете в несвежей майке-алкоголичке и ветхих тёмно-синих трениках со штрипками и пузырями на коленках — уныло покачал головой. Заветный гранёный стакан он держал в опущенной руке, благо тот был безнадёжно пуст — поллитровая бутыль самогонки-грибовухи опустела визита Егора и теперь старый алкаш страдал от неопределённости бытия.
— Нет, говорю же. Я уж и так и так к Симагину присматривался — он, сволочь, с тех пор заперся у себя в лаборатории и что-то там иск… эск… экспе-ремен-тирует, во!
Сложное слово далось ему с трудом. Но — далось, что свидетельствовало о том, что до достижения блаженного состояния отрешённости от мира было ещё далеко.
— Чем именно он занят, не в курсе?
— Да мышами своими, которые «однодневки», чем же ещё? — Мартин скривился от отвращения. — Которые по трое суток живут и даже успевают за это время дать потомство. Переворот, понимаешь, готовит в науке, живодёр… Я уж хотел стебельком грибницы клетку им отворить, чтоб разбежались — не вышло, запоры, мля, крепкие.
— А зачем? — осведомился Егор. — Ну, разбегаться этим мышам зачем? Всё равно же сдохнут, максимум, через три дня?..
Об исследованиях профессора Симагина он узнал чуть ли не в первые дни своего пребывания в ГЗ, и даже присутствовал на лекции, когда тот объяснял студентам-биофаковцам суть своих достижений. Фокус был в том, чтобы предоставить учёным-биологам генетически идентичных теплокровных существ, чьи поколения сменялись бы раз в сутки, что позволило бы работать с генами млекопитающих со скоростью, ранее доступной только на мушках-дрозофилах.