— Отшибло — или он тебе что-нибудь подсыпал?
— Мог и подсыпать. — согласился челнок. — Вполне даже мог, сволочь! Так-то я свою меру знаю, а тут… в общем, говорю тебе же: по глупости своей попался.
— Ладно, всё с вами ясно. Давайте, приходите в себя, а я пока прикину, что делать дальше. Поройся в рюкзаке, там фляга с морсом, галеты и мясо сушёное. Оголодали, небось!
— А то! — Петюня потянулся к рюкзаку. — Они, твари, ни разу нас не кормили, и даже пить не давали! Я уж думал, подохнем…
— Поверь, если бы ты знал, что они вам готовят — предпочёл бы подохнуть.
И Ева вкратце рассказала о жуткой сцене на парковке. Петюня перепугался до того, что забыл о мучивших его голоде и жажде.
— В зомби, значит всех… — повторял он, сплетая и расплетая дрожащие пальцы. — В чёрную пыль, как мертвопоклонников, только не по своей воле? Что же это за нелюди такие?
— По ходу, они из Древобашни. — задумчиво сказала Ева. — ЦВЛовцы. Сам же слышал: и Тимоху, и кусковца именно они заманили. Что, если и этот твой, сердобольный, тоже связан в ЦВЛ?
— Да хрен его знает! — Петюня злобно, нецензурно выругался. — зуб не дам, но, вроде была одна обмолвочка, характерная. Я тогда внимания не обратил, а теперь вот гадаю…
— Какая? — немедленно среагировала Ева.
— То ли об Останкино он упоминал, то ли ещё что-то… — Петюня сокрушённо помотал головой. — Нет, не вспомню. Говорю же — память начисто отшибло.
— Вот видишь, всё одно к одному! Печёнкой чую, оттуда эта зараза ползёт…
— Ну, ежели печёнкой, тогда да. — Петюня вытащил из Евиного рюкзака полоски копчёного мяса, завёрнутые в большие подсохшие листья. Понюхал, протянул Тимохе, который немедленно впился в мясо зубами. — Ты докторша, тебе виднее. А я так рассуждаю: надо людей упредить, лесовиков, что развелась такая нечисть. Из Древобашни они, или нет — ещё надо прояснить, а пока пусть поберегутся. И насчёт путейцев тоже сообщить, что они с ними заодно!
— Ты погоди, не пори горячку! — встревожилась Ева. — Сообщить, скорый какой! Тут обдумать всё надо хорошенько…
— Чего тут думать-то? — удивился Петюня. — Они ж им помогают! Вагон этот гадский, дрезина — он что, тоже ЦВЛовские?
Тимоха дожевал мясо и теперь слушал спорщиков, не решаясь вставить хотя бы слово.
— Это вряд ли. — вынуждена была признать Ева. — Путейцы чужаков на своих рельсах не потерпят. Но ведь среди них разные люди встречаются — и славные парни, друзья, вроде Лёхи-Кочегара, и откровенные сволочи и такие… ни рыба, ни мясо. Что, если только один из путейцев скурвился, а ты всех, без разбора обвинишь? Подумал, чем это может закончиться?
— Чем?
_- А тем, что лесовики пуще смерти боятся всего, что связано с Прорывами, Мёртвым лесом и чёрными зомби. Вот ляпнешь ты, не подумав, а другие услышат, поверят — и кинутся дрезины жечь и рельсы разбирать? Путейцы для всего Леса важны, без них никак!
— Фак фто фе фелать? — Петюня говорил невнятно, поскольку рот был занят галетой.
— Думать! — Ева назидательно подняла палец. — Путейца этого, конечно, надо отыскать. Это не так уж сложно — я его дрезину хорошо запомнила, сообщу егерям. А когда отыщут — спросят, во что это он ввязался? Вот тогда и придёт время решать, а не сейчас, сгоряча. А вы — ступайте-ка отсюда, и поскорее. С Соколиной Горы я вас выведу, припасы дам кое-какие. От Семёновской до набережной Яузы рукой подать — оттуда пошлёте белку в Нагатинский затон, речники вас подберут.
— Белка-то желудей запросит. — в глазах Петюни мелькнула хитринка. — Да и с речниками надо будет расплатиться, а нас эти гады до нитки обчистили…
— Ну, ты и жук! — восхитилась женщина. — Что, никогда своего не упустишь?
Она выудила из кармана мешочек с желудями и отсыпала челноку щедрую жменю. Петюня немедленно повеселел.
— Сама-то теперь куда?
— А вот это, друг ситный, совершенно не твоё дело!
2054 год, осень.
Семёновская площадь.
Караванная тропа проходила по Щербаковской улице, и дальше — по Большой Семёновской в сторону Преображенской набережной. Ева рассталась с бывшими пленниками своими недалеко от обшарпанного бледно-жёлтого параллелепипеда вестибюля станции метро «Семёновская», сверху донизу затянутого проволочной лозой и молодыми побегами древолиан.
Петюне с Тимохой повезло — проходящая мимо небольшая группа челноков согласилась взять их с собой, так что Ева отпустила спасённых с чистой совестью — доберутся благополучно, и новости разнесут по всему Лесу.
Теперь можно было подумать и о себе. Возвращаться к станции Соколиная Гора, так или иначе, придётся — встреча с лешаком Гошей намечена именно там, и перенести место у Ева не могла. Снова лезть в Мёртвые кварталы Соколиной ей не хотелось категорически, несмотря на то, что крысолицых там и след простыл. А потому — посидев немного над картой, она наметила обходной маршрут: от Электрозаводской, вдоль железной дороги, и дальше, от пересечения с МЦК — уже до места. Можно, конечно, было бы поймать попутную дрезину, по Казанской ветке они бегали довольно часто — но после недавних событий Еве не очень-то хотелось связываться с путейцами. Нет, она нисколько не кривила душой, когда убеждала Петюню не обвинять их всех из-за одного-единственного негодяя, но… не хотелось, и всё. Лучше уж на своих двоих пошагает, ей не впервой.
Но сперва надо разослать сообщения о случившемся всем заинтересованным лицам, и в первую очередь — собратьям-егерям. Подумав, Ева включила в список Петровскую Обитель (уж кому-кому, а друидам следует в первую очередь знать об зловещих игрищах, затеянных обитателями Древобашни), а заодно, и на Воробьёвы горы, в Университет. Ева нечасто бывала в ГЗ, и не имела там таких обширных знакомств, как у Серёги-Бича — а потому, здраво рассудив, решила послать депешу его напарнику, Студенту. Если повезёт, и тот окажется в ГЗ — то уж найдёт, как распорядиться полученной тревожной информацией.
На то, чтобы написать шесть писем, ушло не меньше часа. Ева тщательно взвешивала каждое слово, каждый оборот, а послание в Петровскую обитель так и вовсе переписывала три раза. Закончив с этим нудным занятием, она принялась шарить среди свешивающейся с нижних ветвей великанских акаций ползучей флоры, и после четвертьчасовых поисков отыскала, наконец, то, что требовалось: «беличьи колокольцы», особую лозу, способную необъяснимым образом донести сигнал вызова до любой из почтовых белок, в каком бы отдалённом уголке Леса та не находилась. Ева осмотрела, ощупала стебель, понюхала большие ярко-жёлтые цветки в форме перевёрнутых рюмок, иудовлетворённо кивнула — лоза попалась молодая, полная сил. Нащупала утолщение стебля и сдавила его между большим и указательным пальцами — в особой, известной только егерям, последовательности длинных и коротких нажатий, напоминающей фразу, записанную азбукой Морзе. Не прошло и пяти минут, как стебель задёргался, цветки стали издавать тихий звон. Персональный вызов принят, значит Яська — кому ж ещё Ева могла доверить такую важную миссию? — уже в пути, и теперь остаётся только устроиться поудобнее, и ждать. Часа два-три, не больше — это время любая белка могла, перелетая с ветки на ветку, преодолеть расстояние, например, между деревенькой Терехово, что в Мнёвниковской пойме и Поляной Коломенское.
Заодно, и пообедает толком, а то уже почти сутки маковой росины во рту не было…
2054 год, осень.
Московский Лес,
Ул. Коперника.
Егор огляделся. Всё те же железные шкафчики и низенькие скамейки вдоль стен, покрытые толстым слоем мха. Из круглого отверстия в потолке, через которое он сюда проник, свисают плети проволочного вьюна и пожарной лозы, густо усеянные крупными, с дыню размером, водянистыми наростами. Помнится, в тот раз они с Бичом кинулись к этим «дынькам» и долго, жадно пили, даже не сняв закопчённые, прожжённые во многих местах костюмы химзащиты, а потом, утолив жажду, стащили с себя проклятые резиновые хламиды и стали с наслаждением отмываться — освежали горящую, усеянную красными точками кожу прохладной водой, смывали жирную копоть и пот, воняющий страхом и липкой, всепроникающей усталостью.
Вот, кстати, и сами костюмы: лежат себе там, где они с напарником небрежно швырнули их на пол, и даже успели порасти пятнами мха — флора Леса не теряет времени даром. Этот хлам ему больше не нужен, в отличие от того, что лежит во втором слева шкафчике. Шкафчик приметный — слой мха и плесени на дверке заметно тоньше, чем на соседних, в железные петли вставлен и закручен на несколько оборотов кусок медной проволоки. Человека такой «запор», конечно, не остановит, а вот всяких мелких тварей, которых в подземных коммуникациях полным-полно— запросто.
Впрочем, на что местным зверушкам лёгкий пехотный огнемёт лёгкий пехотный огнемёт ЛПО-50? Съедобных частей на нём нет, и даже резиновый шланг, на который могла бы позариться какая-нибудь особенно оголодавшая крыса, забран в гибкую металлическую трубу…
Егор открутил проволоку — вот он, стоит там, где его поставили почти год назад. Станок из гнутых труб, на котором закреплены три баллона для огнесмеси, брезентовые лямки для переноски на спине. Отдельно — похожий на ручной пулемёт брандспойт с и бронированным шлангом, металлическим прикладом, пистолетной рукоятью из бакелита, позади которой из казённика торчал патрубок с резьбой. Кончик ствола венчал набалдашник из трёх цилиндров с выхлопными отверстиями.
Старое доброе изделие сталинского Военпрома, ещё пятидесятых, кажется, годов, — простое в устройстве и обращении, как шлагбаум и надёжное, как совковая лопата. Если бы не эта штука — хрен бы они с Бичом прошли бы по тому подземному коридору, плотоядный чёрный гнус, гроза подземелий, дочиста очистил бы их косточки от мяса — не хуже, чем скелетики крыс, попавшиеся им в тоннеле. Его передёрнуло — телесная память услужливо подкинула ощущение зуда и жжения от бесчисленных мелких укусов там, где мерзкие мошки забрались под одежду и принялись грызть кожу.