— Если создание леса пленено по умыслу злому, сила лешей разрушит любые запоры, чтобы вернуть назад…
— Да! Точно. Что-то такое припоминаю. Просто подожди еще чуть-чуть.
Санька и сама вспомнила, что читала об этом правиле то ли в Листвяниных записях, то ли в книгах, хранящихся в лесном домике. Говорят, это кто-то из первых министров придумал — дать лешим особую власть, разрушать любые, даже самые зачарованные клетки, ловушки и силки. Наверное, тогда леса тоже одолевали браконьеры…
Кристалл в навершии посоха ярко сверкнул, ударила молния, и замок с глухим стуком рухнул на пол.
— Там! — закричали с лестницы.
Санька наскоро захлопнула дверь, ведущую в сад, и приперла ее парой больших кашпо. Хоть хватит ненадолго, все лучше, чем ничего. К счастью, дверь оказалась довольно прочной — окованный железом дуб — поэтому сразу под натиском преследователей не развалилась.
Град ударов сотряс импровизированную баррикаду, в воздух просочился электрический запах грозы, сквозь тонкие щели между дверью и косяком можно было увидеть отблески световых вспышек.
Птица тем временем выбралась из клетки и тяжелой походкой прошествовала к краю крыши, взобралась на кованый парапет, встряхнулась, расправила крылья, подпрыгнула и, распустив веером хвост, скрылась в ночи.
Бросила тут одну?
Санька даже понять ничего не успела.
В тот же миг дверь была снесена с петель мощным магическим напором. Разбились подпиравшие ее кашпо. Посыпалась под ноги земля. Жалобно зазвенели разлетевшиеся в стороны черепки.
— Тут кто-то есть! Шпионы! — вопил тонким голосом Абжин, его раздражающий тембр было трудно перепутать с другими.
Нушер и Андис что-то кричали в ответ. Раскатистый голос министра заглушал всех. Он призывал домашних слуг перекрыть все входы и выходы, а от троицы подопечных требовал немедленного результата:
— Разгоню, если не приведете мне на ковер этого шпиона через минуту! Не более чем…
Санька даже не успела подумать о том, как быть дальше.
Над головой взвыл ветер, и лешую накрыло волнами холодного воздуха. Чуть с ног не свалило. Она присела, вскрикнув от неожиданности, и тут же стальные когти обхватили за плечи, потянули ввысь легко, будто пушинку.
— Ай-яй! — Санька вцепилась в посох, прижала его к груди, чтобы не потерять.
Сумку вжало в бок. Плащ перекосился и теперь тянул шею, но все эти мелочи не волновали. До них ли, когда земля стремительно уносится из-под ног, и вот уже не разберешь, где небо, а где город. Мелькают вереницы огней. Все кружится, качается, несется бешеной каруселью…
— Летим домой… К нашим детям…
Голос сирина умиротворил, погрузил с необъяснимую негу сонного спокойствия. А крыша с садом тем временем кружилась внизу волчком, горизонт заваливался то на одну, то на другую сторону. Как в самолете, идущем на взлет, когда в какой-то миг перестаешь ощущать где верх, где низ, и уверенность в том, что земля, как прежде, под тобой, пропадает после единственного взгляда в иллюминатор…
Наконец горизонт выровнялся, и улицы, схематичные, словно на карте, мерно потянулись под Санькиными болтающимися ногами, освещенные точками фонарей, полосками витрин и окон. Узор города все плелся и плелся — конца-края не видать.
Санька с ужасом подумала, что не выдержит долгой дороги. Плечи уже болели страшно, казалось, что руки вот-вот оторвутся, а ведь до дома еще очень далеко. На глазах выступили слезы. Как дотерпеть?
Птица вдруг запела. Загудела бархатистым голосом невнятную мелодию без слов, от которой Санькины веки сомкнулись сами собой, тело обмякло…
…и лешая потеряла сознание.
Каково это — быть винтиком огромной системы, несправедливой и чужеродной?
Саньке снился сон, длинный, запутанный, неспокойный. Перед глазами крутились шестеренки, размеренно двигались какие-то поршни, открывались и закрывались клапаны, пробегал то проводам электрический ток. Сама она была в центре этой странной, бессмысленной машины. Зачем? Почему? Так нужно. Шестеренки крутились, то рычали басом министра, то скрипели фальцетом Абжина: «Лес продать! Продать! Покупатели ждут!» В ответ на мерзкий писк в груди поднималась волна протеста — так быть не должно! Надо что-то изменить!
Изменить…
— Надо это изменить… — сказала Санька вслух и очнулась от звука собственного голоса.
Закашлялась. Села.
Перед глазами собиралась в целое, обретала четкость, ставшая родной комната в лесном домке. Полки с книгами, потолок, окно. Все слишком яркое, какое-то неузнаваемо-безумное…
И тошнит.
И голова кружится. Перед глазами «вертолеты», как в юности, когда на дне рождения Илонки Белоконь все перепили домашней бормотухи, сварганенной Илонкиной бабулей из ингредиентов непонятного происхождения. Раз за разом незримая сила подхватывает взгляд и швыряет из угла в угол.
Из угла в угол, отчего в мозгах каша и неприятные спазмы в горле.
— Мамочка проснулась! — оглушительно выкрикнула над ухом Альбинка. — Мама, как ты? А у нас тут такое было! Такое! А тебя птичка принесла…
— Аль, иди сюда… — Санька неуклюже сграбастала дочку в объятья и прижала к себе.
Мир вокруг постепенно приходил в себя. Цвета теряли кислотность, становились привычными и живыми. Взгляд наконец-то нормально сфокусировался, «вертолеты» исчезли. Все равно, знай Санька, что после волшебного сиринова пения отходить придется как после наркоза, она бы…
…все равно согласилась на полет.
Хотя ее согласия и не спрашивали.
Да и вариантов спасения других особо не было.
Плечи горели, как будто с них сняли кожу. В руках болела каждая косточка, и спину ломило. Ноги отекли, налились неподъемной тяжестью. Да уж, многочасовые полеты в подвешенном состоянии никому на пользу не идут.
— Мам, мы дрались! — Альбинка выпуталась из Санькных объятий. Глаза ее горели. Дочке очень хотелось похвастаться чем-то невероятным. — У нас тут как в кино было. Настоящая битва!
— Какая еще битва, Аль? — Воспоминания последней ночи заставили похолодеть изнутри. Министерские говорили про нападение на лес. Значит, правда… — Где Биргер с малышкой? Они целы?
— Конечно, целы. Это этим досталось, а мы-то… Мы знаешь их как? Дядя Биргер взял меч, а волки рычали…Я Мирабеллу охраняла. Сама. Одна. Мы прятались с ней, а остальные… И анчутки помогли… А тут единорог… Ты не представляешь, мам, как мы их круто! — взахлеб рассказывала Альбинка, желая выдать все и сразу, и поэтому сбивалась, перескакивала с одной неоконченной фразы на другую.
Санька в тот момент думала об одном: хорошо, что это уже в прошлом. Закончилось. Все живы и целы. Все хорошо.
Она попробовала подняться и с оханьем повалилась обратно на кровать.
— Мам, что с тобой? Тебя ранили? Ты заболела? — Теперь настала Альбинкина очередь беспокоиться.
— Просто птичка меня несла в позе неудобной. Закостенело все, мышцы растянулись… Ничего страшного. Пройдет.
Санька взяла с подставленной к изголовью табуретки пустую чашку. Очень хотелось пить.
— Я сейчас, мам, — верно истолковала этот жест Альбинка. — Принесу. — Девочка схватила чашку и сорвалась в сторону кухни. — Дядя Биргер! У нас тот вкусный отвар остался? Там мама проснулась.
Полминуты спустя в домик заглянул Биргер. Принес большую кружку с ароматным напитком. Взглянув на мага, Санька не смогла сдержаться:
— Господи, что с тобой?
Ответ она знала и так, но внешний вид у Биргера был просто пугающий. Лоб рассечен ударом чужого клинка — левый глаз чудом не задет. Голова перевязана, на шее черная корка и прилипшая к ней копоть, синяки везде. Пальцы и тыльные стороны ладоней в ожогах.
— Все еще жив и относительно цел.
Маг поставил перед ней исходящую паром кружку. На табурет упала пара прилипших к керамике сухих хвоинок. Биргер сел рядом с лешей.
— Точно цел? — Санька невольно тронула его руку, и тут же отдернула пальцы. — Прости… Больно, наверное, сделала?
— Нормально. Не успел в лечебную ванну залезть. — Пересохшие губы мага тронула улыбка. — Как прошло твое собрание? Судя по тому, что прилетела ты обратно по воздуху…
— Ужасно, — выпалила Санька, не дав ему договорить. — Просто кошмар как!
И, не выдержав, разрыдалась. От усталости. От бессилия. От постоянно лезущей в мозг мысли: «Все могло закончиться не так хорошо. Плохо все могло закончиться! И у нее. И у них. И там. И здесь…».
— Ты чего? Тише… Тише… — Тяжелая рука опустилась на Санькино плечо. Ее потянуло и прижало к крепкой мужской груди, к пахнущей огнем и кровью одежде, которую маг до сих пор почему-то не сменил. — Что случилось? Рассказывай.
— Все случилось, — пожаловалась Санька, утирая рукавом раскрасневшееся, помятое лицо. — Это собрание в Гронне — просто жуть. Министр не собирался с нами ничего обсуждать. Он зачаровал большую часть леших, теперь даже не знаю, что с ними… А нас, тех, кто чудом устоял перед чарами, хотел то ли запугать, то ли подкупить, но мы решили сбежать, и тут началось…
Она задохнулась длинной быстрой тирадой и умолкла, чтобы отдышаться.
— Понятно. А у нас…
— Не рассказывай, — снова перебила Санька. — Пожалуйста, не рассказывай. Я как подумаю, чем могло все закончиться, так в груди все сжимается. Я знала, что на вас напали, понимаешь? Знала и не могла прибежать на помощь, потому что была далеко. Это так страшно, знать, что твой ребенок… — Она осеклась, взглянула на мага виновато. — Твоя семья… Так страшно осознавать свою беспомощность. Я думала, что не успею. Боялась, что не успею… А сейчас думаю, что, если бы не птица? Вот что?
Биргер стиснул ее плечи сильнее с какой-то немного неуклюжей теплотой.
С заботой.
— Что-что? А я тут на что? — спросил и сам ответил — Чтобы защищать твоего ребенка, своего ребенка, твой лес, твой дом и твоих волков… — В конце добавил: — Ты не одна здесь. Забыла?
— Да, — призналась Санька. — У меня сейчас в голове такая каша… И знаешь, я ведь понимала в глубине души, что все примерно так и есть. Яра же говорила и про то, что министр замешан, и про то, что так просто нас в покое не оставят, но я все думала, само рассосется… Думала, вот — мы все в лесу, каждый новый день спокоен и светел, а все это зло — оно где-то там, отдельно. Думала, что война подождет… И вот реальность. Как удар под дых… Почему? Я же знала… Так зачем надеялась, что беду пронесет мимо?