Я поднялся, чтобы уйти. Голландец схватил меня за плечо, пытаясь удержать, но я резко сбросил его руку.
— Я служитель Бога и верный последователь святого Франциска Ассизского, — изрек я. — Я явился в эту долину, дабы отслужить здесь Рождественскую мессу, и вы напрасно чините мне препятствия. Все ваши усилия тщетны, ибо я — Эшлер и место мое по правую руку от Господа.
Сказав это, я устремился в собор. Едва я переступил порог храма, тысячи людей, ожидавших начала праздничной службы, разразились приветственными криками. Голова у меня шла кругом. Однако все бессвязные угрозы, обещания и подозрения, которые мне только что пришлось выслушать, я считал искушениями дьявола.
Воздевая руки для благословения, я прошел через расступившуюся передо мной толпу. In Nomine Patris, et filii, et spiritus sancti, amen [42]. Ко мне подошли красивая молодая девушка, которой во время сегодняшней мистерии предстояло исполнить роль Девы Марии, и румяный юноша — ему выпала честь изображать святого Иосифа. Голову Марии покрывала белая вуаль, а Иосиф еще не имел собственной бороды и потому привязал бороду из пакли. На руки мне опустили прелестного пухленького младенца всего нескольких дней от роду.
Среди верующих я заметил людей, наряженных в звериные шкуры. В руках у них тоже горели свечи. Свечей было такое множество, что, казалось, сияние их залило всю долину. В городе свечи горели на каждой улице, в каждом окне. И скоро Свет Христов должен был спуститься в храм, где все мы пребывали в трепетном ожидании!
На какую-то долю секунды перед моими глазами вновь мелькнул один из крошечных уродцев — горбатый, с ног до головы закутанный в шерсть и мех. Однако ничего чудовищного в нем не было. Скорее, это жалкое существо напоминало карлика, подобного тем, что часто встречаются на улицах Флоренции. По крайней мере, я внушил себе, что это именно так. В том, что люди старались держаться от маленького горбуна подальше и испуганно отворачивались, когда он проходил мимо, не было ничего удивительного. В своем невежестве эти простые крестьяне и ремесленники боялись всего необычного, и их нельзя было упрекать за это.
Церковный колокол начал отсчитывать двенадцать ударов. Наступил великий момент. Христос вновь явился в мир. В церковь вошли волынщики в клетчатых шотландских юбках. Вбежали маленькие дети, в своих белых платьицах подобные ангелам. Толпа становилась все гуще. Казалось, все жители города, богатые и бедные, одетые в лохмотья и нарядные, собрались в эту ночь в церкви.
Голоса молящихся слились в единый ликующий хор, повторявший: «Христос родился! Христос родился!» До слуха моего вновь донеслись переливы флейты, дробь барабанов и тамбуринов. Как всегда, ритм захватил мои чувства. Перед глазами у меня все расплывалось, однако я сделал несколько шагов вперед, неотрывно глядя на алтарь и на ясли, устроенные справа от него, перед мраморными перилами. Ребенок, которого я держал на руках, громко закричал, словно тоже хотел сообщить всему миру благую весть, и забил своими хорошенькими пухлыми ножками.
Взглянув на младенца, я вспомнил, что никогда не был таким, как он. Никогда не был подобным чудом. Я по-прежнему не знал, кто я. Какие-то древние предания, забытые языческие культы окутывали тайну моего рождения. Но сейчас все это не имело значения. Несомненно, Отец Небесный в эту минуту смотрел на меня! И, конечно же, он знал, как велика моя любовь к нему и к людям, собравшимся в его храме, к Младенцу Иисусу, рожденному в Вифлееме, и ко всякому, кто произносит его святое имя. Бесспорно, святой Франциск тоже смотрел на меня, своего верного последователя, и сердце его преисполнялось радости.
Наконец я достиг яслей, благоговейно преклонил колени и опустил младенца на сено, покрытое льняной пеленкой. Бедный маленький Христос! Он горько заплакал, желая, чтобы его вновь взяли на руки. Слезы заструились по моим щекам — слезы умиления перед совершенством этого крошечного тельца, перед сиянием чудных голубых глаз и звучанием детского голоса.
Я отступил назад. Дева Мария опустилась перед яслями на колени. По правую руку от нее то же сделал юный святой Иосиф. Вошли пастухи — самые настоящие пастухи из окрестных деревень, с живыми баранами на плечах. В церковь ввели корову и вола. Пение становилось все более громким и сладкозвучным, трели флейт и раскаты барабанов гармонично сливались с человеческими голосами. В упоении я тихонько покачивался из стороны в сторону. Взор мой застилали слезы. Охваченный сладкой печалью, я вдруг осознал, что, полностью отдавшись во власть музыки, еще ни разу не взглянул на изображение святого Эшлера. Проходя через центральный неф, я забыл посмотреть на витражное окно. Впрочем, это не столь важно, сказал я себе. В конце концов, это всего лишь витраж, кусочки цветного стекла.
А мне предстояло сотворить живого Христа. Алтарные служки замерли в ожидании. Я подошел к ступеням алтаря и произнес латинские слова, исполненные великого смысла.
Я взошел на алтарь Господа.
И когда колокол зазвенел, давая знать, что святая минута настала, вино и хлеб превратились в Тело и Кровь Господню. Золотая чаша сияла в моих руках. Я вкусил Тела Господня. Я вкусил Крови его.
Когда я повернулся, дабы даровать верующим Святое причастие, все собравшиеся в церкви — молодые и старые, крепкие и хилые — устремились ко мне сплошным потоком. Каждый жаждал скорее приобщиться к великому таинству, только что свершившемуся в этом храме.
В вышине, под стрельчатыми сводами огромного собора, метались тени, однако свет — святой, благодатный свет — проникал в каждый угол, изгоняя мрак. Он касался холодных каменных плит и согревал их.
Чтобы получить Святое причастие, к алтарю приблизился мой отец, лаэрд, глава клана. За ним следовала моя сестра, Эмалет. Взгляд ее был исполнен тревоги и страха. Приблизившись ко мне, она склонила голову как можно ниже, дабы никто не заметил, что я не позволил ей вкусить Тела и Крови Господней. Потом настал черед моих многочисленных родственников, как мужчин, так и женщин, и представителей других ветвей клана Доннелейт. Вслед за ними к алтарю подошли землепашцы и пастухи, живущие в долине, городские купцы и ремесленники. Поток верующих не иссякал еще очень долго.
Судя по всему, обряд Святого причастия длился не менее часа. Несколько чаш опустело. Наконец все жители долины приобщились к великому таинству. Теперь Христос жил в их сердцах.
В Италии мне нередко доводилось принимать участие в Рождественской мессе, но никогда прежде — ни в храме Господнем, ни под сводом небес, усыпанных яркими звездами, — я не испытывал подобного блаженства. Но сейчас, произнеся заключительные слова мессы: «Идите с миром!» — я ощутил небывалый прилив счастья. И лица людей, меня окружавших, тоже сияли благочестием, мужеством и отвагой.
Удары колокола учащались и становились все громче, в них звучали торжество и ликование. Флейты выводили радостную мелодию, которую подхватывали раскаты барабанов.
— Пора идти в замок, — восклицали прихожане. — Настало время для пира, который ежегодно устраивает глава клана.
Неожиданно несколько крепких деревенских парней подхватили меня и подняли над толпой.
— Теперь мы готовы сразиться даже с силами ада, — восклицали преисполненные решимости люди. — Во имя Господа и истинной веры мы готовы пожертвовать жизнью.
Я был рад тому, что меня несут на руках, ибо музыка, громкая, воодушевленная, захватила меня столь полно, что я перестал ориентироваться в пространстве и вряд ли смог бы идти сам. И все же, несмотря на то что я пребывал во власти музыки, когда меня проносили через центральный неф, я не забыл повернуть голову вправо и посмотреть на изображение своего святого.
Завтра, на восходе солнца, я приду к тебе, святой Эшлер, мысленно пообещал я. Не оставь меня своим покровительством, святой Франциск. Если я поступил правильно, пошли мне знамение. В следующее мгновение я забыл обо всем, зачарованный музыкой. К счастью, долг мой был исполнен, и теперь я мог с полным правом восседать на плечах рослых деревенских жителей, которые вынесли меня из церкви и по заснеженной тропе устремились сквозь окутавшую все вокруг тьму к ярко освещенному факелами замку.
Трапезный зал замка был щедро убран зелеными сосновыми ветвями, как и в тот вечер, когда я оказался здесь впервые. Во всех канделябрах горели толстые восковые свечи. Когда меня опустили перед громадным пиршественным столом, я заметил, что в очаге уже полыхает рождественское полено.
— Гори, гори ясно, гори все двенадцать дней и ночей Рождества, — запели пришедшие со мной люди. И вновь волынки и барабаны подхватили их песню. В зал вошли слуги с кувшинами вина и огромными тарелками, на которых дымилось мясо.
— Рождество Христово настало, и сейчас мы предадимся веселью, — торжественно провозгласил мой отец. — Времена, когда мы влачили свои дни в страхе, остались в прошлом.
Слуги внесли огромное блюдо, на котором красовалась жареная голова кабана. За ней последовали жаренные на вертелах бараны. Вокруг себя я видел лишь счастливые и довольные лица. Веселились все — мужчины, женщины в нарядных платьях, дети, которым не сиделось за столом. Многие из них уже соскочили с деревянных скамей и пустились в пляс. Пример оказался настолько заразительным, что вскоре все пирующие позабыли об угощении, образовали огромный круг и принялись отплясывать старинный народный танец.
— Ты не обманул наших ожиданий, Эшлер, — произнес отец. — Благодаря тебе Спаситель вновь снизошел к нам. Храни тебя Господь, сын мой.
Я сидел за столом в каком-то блаженном оцепенении, наблюдая за танцующими. В голове грохотали барабанные раскаты. Я наблюдал за волынщиками, в который уже раз поражаясь их искусству, ибо они плясали вместе со всеми, но при этом ни на минуту не прекращали играть, что требовало немалой ловкости. Я видел, как большой круг танцующих разбился на несколько маленьких. Запах пищи был таким густым, что голова у меня начала кружиться еще сильнее. Огонь в очаге г