Бакай ничего не сказал, хотя никогда не упускал случая подшутить над приятелем. Он тихо плакал, уставившись в пол и размеренно покачиваясь из стороны в сторону.
Через несколько мгновений взъерошеный детеныш, заливаясь стрекотом, уже несся по коридорам навстречу к возлюбленной «материнской» штанине.
— Он что, так за мной теперь всю жизнь бегать будет?.. — растерянно проговорил Сева.
— Нет, только до наступления половозрелости.
— Это сколько по нашему летоисчислению?..
Ответа он так и не получил, потому что в этот момент в комнату вошел Николай.
— Ну что, шеф? Пришло время чемоданы паковать, или еще повоюем?
— Судя по всему, у них уже все решено, дело только за официальным оформлением закрытия заповедника, а это недолго, — голос Якушева прозвучал глухо и устало. — Впрочем, не нашего ума дело. Им — судьбы мира решать, а наш удел — лешачить. — И, обернувшись к следопыту, добавил, — Бакай, мне очень жаль твою родину.
Тот кивнул и вытер влажные щеки.
— В связи с последними новостями предлагаю начать официально филонить на работе! — воскликнул Сева, — Ну какого черта мы сегодня сдали четверых за одну убитую белошейку, поломали ребятам жизнь, если через год практически всех белошеек ухлопают, причем совершенно официально? Бред какой-то.
— Себастьян!
— Что, командор? Разве я не прав?
— Ты или будешь работать качественно, или не будешь здесь работать вообще! За такую философию я не стану целый год ждать, чтобы тебя уволить! Понял, лейтенант?
В голосе Николая звенела такая ярость, что присутствующие невольно втянули голову в плечи. Весь гнев, так старательно и глубоко запрятанный на самое дно, вырвался наружу и обрушился на подвернувшегося под горячую руку Себастьяна. А потом командор развернулся и ушел к себе.
— Что это было? — осторожно спросил Сева то ли окружающих, то ли себя.
— Это называется «вызвериться», — хмыкнула Катя. — Пойду-ка я прогуляюсь, что ли.
— Ты бы лучше его утешила, приласкала. Ради нашего всеобщего блага и доброго здоровья.
— Грубо, Сева, — прервала молодого человека Гвиера. — Но кое в чем он действительно прав, Катенька. Командор нуждается в тебе. Гнев — это щит, который он использует чтобы прикрыть свои раны. И долг жены — залечивать то, что сокрыто от чужих взглядов.
Катя привычным движением растрепала заколотые на затылке волосы и с горечью посмотрела на дверь, за которой скрылся ее муж. Если бы он только позволил приласкать себя, разве сидела бы она до сих пор здесь? Разве кто-нибудь смог бы разомкнуть ее руки, если бы он разрешил ей обнять себя? Стараясь не встретиться взглядом с Гвиерой, Катя вышла вслед за мужем.
Он сидел в своей комнате, потягивая коньяк.
— Пьешь?
— Катя, я не в настроении.
Голос холодный и строгий, словно обращается не к ней, а к чужому надоедливому ребенку.
— Ты всегда для меня не в настроении с некоторых пор, так что я все равно останусь.
Она присела рядом с ним на кровать.
— Чего тебе?
Катя хотела сказать, что ей как юристу очевидно — решение принято в обход Конституционных прав населения Астериона, закона о живой природе и еще ряда документов, и если начать процесс, то есть реальные шансы победить.
Но слова не шли. Да, Николай любил заповедник. Он стал его убежищем, объектом заботы и внимания. А когда-то все это — и любовь, и забота принадлежали ей.
— Давай говори уже, только постарайся, чтобы это выглядело не так глупо, как сегодня перед комиссией.
— По-моему, глупо сегодня выглядел ты! — вспыхнула девушка. — Они собираются уничтожить заповедник, который так дорог тебе, а ты молчишь, как дерево!
— Они закроют заповедник через год, а работы мы все могли лишиться уже сегодня! Ладно, Бакай — у него душа младенца, да и насрать ему на эту работу, он себя и местными жучками прокормит, но ты-то?!. Ты о других подумала? Или о нас? Ты забыла, как мы впроголодь на мою инвалидную пенсию и пособие по безработице куковали?
— Нам не пришлось бы через это пройти, если бы…
Катя осеклась, но было уже поздно.
— Если бы что? Если бы ты не бросила карьеру юриста и не потащилась бы за мной на войну? А кто тебя просил об этом? Или ты сделала это нарочно, чтобы было чем попрекать всю оставшуюся жизнь?
Николай сделал большой глоток коньяку.
— Коля, пожалуйста…
— Думаешь, я себе таким нравлюсь? Прогибающимся, политкорректным? Ненавижу!
— И меня?.. — спросила Катя, всеми силами стараясь не расплакаться.
— Давно следовало развестись, и жили бы каждый своей жизнью. Все твое упрямство.
— Ты спишь с Гвиерой? — вдруг сорвалось с ее губ.
Николай обернулся на Катю и засмеялся.
— Господи, вот на эту тему у нас давно не было скандалов. Да, Катя, сплю! А еще с Севой, Бакаем и еще иногда с Вонючим Раем, когда хочется разнообразия. Ты все узнала, что хотела?
— Да за что же это! Неужели ты не можешь просто поговорить со мной по-человечески? — воскликнула Катя.
— Видимо, нет. Так же, как ты не можешь говорить без крика и упреков. Слушай, сделай доброе дело — пойди погуляй?
Девушка выскочила из его комнаты и едва не столкнулась в коридоре с проходившей мимо Гвиерой.
— Прости, я… Я спешу…
Женщина властно подняла ее лицо за подбородок, взглянула в покрасневшие от слез глаза и покачала головой.
— Вижу, куда ты торопишься. Пойдем-ка со мной.
Красавица крепко взяла Катю за руку и увела к себе.
На первой же побывке она поняла, что с мужем что-то не то. Но на второй раз это ощущение удесятирилось.
Он был отчужденный, сосредоточенный, хмурый. Катя рассказывала о своих успехах и сложностях на работе, о болезни тети Ангелины, звала на общегородской праздник.
А Николай безразлично слушал ее трещание, кивая головой и мучительно пытаясь изобразить какую-то заинтересованность, но это было так скверно сделано, что Катя взорвалась.
— Кажется, тебе плевать, что тут у нас происходит! — воскликнула она неожиданно визгливо. На самом деле ее возмутило ощущение прохладцы, возникшее вдруг между ней и мужем. Катя ожидала другого от этой встречи. Ей представлялось, как он обрадуется, как будет любоваться ею и гордиться своей милой. Ведь она не расклеилась в сложной ситуации, отремонтировала дом, добивается успеха в карьере, и не зная точно, когда его отпустят на побывку, ждет каждый день.
В кабинете Николая всегда стояли свежие ирисы или жасмин. Халат Катя стирала каждую неделю, чтобы он пах свежестью, а старые пластинки из коллекции мужа протирались от пыли еще чаще. А он ничего не заметил.
— Извини, мне сейчас сложно реагировать на такие проблемы.
— Я понимаю… Да, у нас тут не стреляют из этих твоих пушек, не делят колонии, все приземленно и просто. Извини, я на минутку.
Она вышла в коридор и обессиленно прислонилась к стене. Как ему объяснить, что сидеть и ждать новостей — это куда страшнее, чем воевать? Какими словами описать тот дикий ужас перед возможной утратой, который живет в ней, выпивая все силы? Каждый день — боль и страх, одиночество пустых комнат, тягостное течение долгих минут.
Когда действуешь сам, время утекает незаметно, да и рисковать своей жизнью проще, чем смотреть со стороны, как рискует любимый человек.
Катя вернулась в комнату с блюдом его любимого пирога и улыбкой на губах. Николай выпивал очередную рюмку.
— Ты извини, если чем-то обидел, — сказал он. — Это не объяснишь… Это можно понять только если сам побываешь там. А на праздник твой я не пойду. Как-то настроение…не для танцев.
Ночью, когда он спал, Катя долго сидела на крыльце. А потом вернулась в спальную, нашла ножницы, обрезала свои русалочьи волосы до самых плеч и легла спать рядом с Николаем, твердо решив, что ничто на свете не помешает ей понимать мужа. Даже война. Если для этого ей придется там побывать — значит, так тому и быть.
В комнате Гвиеры было полно всяких красивых мелочей: статуэтки, брелочки, светильники и бубенчики на жалюзи.
— Чего тебе налить?
— Чего-нибудь покрепче.
Женщина вернулась от бара с двумя бокалами и грациозно опустилась на диванчик рядом с Катей.
— Держи. Рассказывай.
— Что рассказывать? Что у нас все плохо? Ты и так это поняла.
Горький напиток обжег горло и приятно согрел грудь.
— Я думала, ты спишь с ним, — призналась девушка.
— С командором? Нет, это блюдо слишком сложное для меня. Я спала с Себастьяном, пока тот не узнал, сколько мне лет.
— Ты — с Севой?
— А что тебя удивляет? Он добрый, пылкий, горячий, смешной. Он мне нравится. Но видимо, все закончилось.
— Почему?
— Мне восемьдесят шесть лет от рождения.
Катя ахнула.
— Сколько?..
— Да, и его это тоже шокировало. Такая вот грустная история. Ну а ты?
— А я ни с кем. Смешно, правда?
— Не очень. А можно спросить, почему?
— Потому что он холодный, агрессивный и циничный… И мне даже некому поплакаться.
Гвиера поиграла замысловатым кулоном, висевшим на ее прелестной шейке.
— Мне можешь. В любое время. Я уже достаточно стара для чужих слез.
Катя прошлась по комнате, рассматривая детали, и снова вернулась на диван.
— Плакаться? Это едва ли поможет кому-нибудь из нас… — и добавила с горечью в голосе, — Да я бы полмира взорвала, лишь бы завоевать вновь хоть кусочек его тепла.
— Слова истинной девы-воительницы, — заметила Гвиера. — Что ж, пожалуй, я могу тебе кое-что посоветовать, тем более что удача сейчас на твоей стороне.
— Ты шутишь?
— Нет. Знаешь, из-за чего почти истребили павианов-горгулий? Из-за уникальных свойств их мускуса.
Катя оживилась.
— Чего-чего?
— Из жировой смазки их шерсти первые поселенцы Астериона получали мощнейший афродизиак из всех когда-либо существовавших.
— Да ты что, — изумленно проговорила девушка, — А рецепт?
— Я его знаю. Принеси мне клочок шерсти нашего павиана, и я помогу тебе разбудить в командоре страсть. Ну а все дальнейшее уже будет зависеть только от тебя.