— Где ты увидел просеку? — спросил он, выискивая глазами просвет между деревьями.
— По-моему это она, — Шумейко вытянул вперед руку.
Гудков пригнулся, прищурившись, посмотрел вдаль. Повернулся к Шумейко и, пожав плечами, сказал:
— Ничего я там не вижу.
— Давай пройдем метров сто, тогда и определимся. Если не найдем просеку, пойдем перпендикулярно трассе. Где-то мы ее все равно должны пересечь.
Проваливаясь на вершок в снег и все время оглядываясь по сторонам, они неторопливо направились в глубь тайги. По карте выходило, что трасса сразу за девяносто вторым пикетом должна была заворачивать немного вправо. Шумейко и взял это направление. Они прошли почти километр, но никакой просеки так и не обнаружили. У Гудкова лыжи были почти вдвое уже, чем у Шумейко. Поэтому они и проваливались больше. Вскоре он остановился, соскреб куржак с ресниц и шапки и сказал:
— Кажется, мы сильно уклонились вправо.
— Мне тоже так кажется, — ответил Шумейко.
Несколько минут они постояли, успокаивая дыхание, потом снова тронулись в путь в надежде отыскать просеку, теперь уже забирая гораздо левее. Тайга выглядела мертвой и оттого у обоих в душе возникало нехорошее чувство. Им казалось, что они уже никогда не выберутся из нее. Первым остановился Шумейко. Насторожился, прислушиваясь, и тихо произнес:
— По-моему, Шабанов так и не завел свой бульдозер.
Гудков понял, что если не разрядить обстановку и не успокоить себя, потерянную просеку им сегодня уже не найти.
— Давай-ка перекурим, — сказал он, глядя на Шумейко. — Заодно и карту еще раз посмотрим.
Он снова достал из-за пазухи карту, повертел ее в руках, ткнул пальцем, показывая Шумейко:
— Посмотри, вот он поворот. Мы пошли сюда, — Гудков ногтем провел на карте невидимую линию. — Примерно вот здесь мы должны выйти на посеку.
— Теоретически должны, — согласился Шумейко. — А на практике где эта просека?
— Давай возьмем еще немного левее.
Скрипя лыжами по сухому, рассыпчатому снегу, они поднялись на небольшую гриву. Поперек ее склона лежало огромное упавшее дерево, поломавшее и придавившее верхушки молоденьких кедров. Сверху на дерево намело целый снежный сугроб. Он висел над кедровым подростом, почти касаясь его. Шумейко остановился, чтобы осмотреться. Его взгляд почему-то сразу задержался на желтом пятне под сугробом. Да и сам сугроб снизу был не плотным, слежавшимся, а разъеденным, словно покрытым изморозью. Шумейко сразу пришло в голову, что такое могло случиться только от живого, теплого дыхания. Побледнев и приложив палец к губам, он кивнул на пятно, показывая его Гудкову.
— Что это? — спросил Гудков, но Шумейко так резко поднял руку вверх и нахмурил брови, что тот сразу замолчал.
— По-моему, медвежья берлога, — шепотом произнес Шумейко.
Оба молча и настороженно посмотрели на снег под упавшим деревом, не сговариваясь, скатились с гривы и торопливым, размашистым шагом направились подальше от опасного места. Минут через десять остановились, чтобы перевести дух. Гудков почувствовал, что его еле держат ноги. Он присел на торчавший из снега пенек, достал сигарету, закурил и сказал, глядя на Шумейко:
— А что, если бы он нас услышал и поднялся?
— Поубивал бы, как щенков, — мрачно сказал Шумейко. — Что бы он еще мог сделать?
— Рассказать об этой берлоге мужикам, они же с ума сойдут, — выпустив кольцо дыма, сказал Гудков. — На вездеходах сюда с ружьями полезут. Ты представляешь, что такое добыть медведя?
— Я-то представляю, — все так же мрачно произнес Шумейко. — А вот представляешь ли это ты?
За всю свою долгую работу на сибирских трассах Шумейко только один раз пришлось столкнуться с медведем. Было это ранней весной лет десять назад на берегу глухой таежной реки Вах. Работа на нефтепроводе была закончена, шли его испытания. В вагончик к Шумейко зашел коренастый бородатый мужчина в новеньком противоэнцефалитном костюме и болотных резиновых сапогах с широкими отвернутыми голенищами. Это был начальник изыскательской партии Николай Иванович Глушков, которая проектировала трассу нового нефтепровода. Шумейко слышал его фамилию, знал от других, что это опытный специалист. Глушков без всяких предварительных фраз сразу начал о главном.
— У меня в тайге молодые специалисты, муж с женой, — сказал он явно озабоченным тоном. — Это сто пятьдесят километров отсюда. На следующей неделе к ним должен вылететь основной отряд. Но они уже четвертый день не выходят на связь. Не выручишь вертолетом? Надо бы узнать, что случилось.
Лишнего вертолета у Шумейко не было. Но по тону, а, главное, по внешнему виду Глушкова он понял, что дело очень серьезное. Шумейко как раз собирался на насосную станцию. Чтобы залететь к изыскателям, надо было делать приличный крюк. Но в тайге люди привыкли выручать друг друга.
— Пошли, — сказал Шумейко, поднимаясь из-за стола.
Глушков даже не поверил, поэтому переспросил:
— Что, прямо сейчас?
— Мы опрессовываем нефтепровод. Я лечу на насосную станцию. Залетим к твоим молодоженам, посмотрим, что с ними.
О том, что они увидели на таежной стоянке, Шумейко боится вспоминать до сих пор. Палатка, в которой жили изыскатели, была изорвана в клочки и вся залита кровью. Рация лежала около нее, втоптанная в грязь. Всюду виднелись следы огромных медвежьих лап и жуткой расправы. Как установили потом охотники, медведь напал на изыскателей ночью, когда они спали. Разорвав палатку, он оттащил убитых в кустарник и забросал их мхом, землей и прошлогодними листьями. Женщина была съедена наполовину, мужчина лежал нетронутым. Но его было трудно узнать. Кожа на лице и голове была содрана, шейные позвонки переломаны. Медведь находился недалеко. Он ушел от своих жертв только тогда, когда услышал приближающийся вертолет. Это можно было легко прочитать по свежим следам.
Глушков попросил пилотов передать в райцентр, чтобы высылали бригаду охотников, а сам остался около убитых с карабином. Охотники прилетели в этот же день, а еще через два дня выследили и убили медведя. Эту страшную историю рассказывали потом по всей трассе. «Поднимись сейчас медведь из берлоги, — подумал Шумейко, — и он бы сделал с нами то же самое, что с изыскателями».
Гудков докурил сигарету, выбросил окурок в снег и поднялся с пенька. Снег с него осыпался и Шумейко увидел, что одна сторона пенька стесана топором.
— А ну-ка отойди в сторону, — сказал он, наклоняясь и рассматривая пенек.
На стесанной стороне четко виднелась нарисованная черной краской цифра 93. Если бы внимание трассовиков не переключилось на медвежью берлогу, они бы нашли этот пикет сразу. Шумейко выпрямился, оглянулся по сторонам и тут же увидел просеку, ровной линией прочерчивающей тайгу. Где-то далеко-далеко зарокотал двигатель. По всей видимости Шабанову удалось завести бульдозер. Трассовики переглянулись и, не сговариваясь, направились на звук мотора.
— А берлогу так оставлять нельзя, — сказал Гудков, шедший след в след за Шумейко и дышавший ему прямо в затылок. — Если не поднимем его мы, он поднимется сам. Трасса-то идет прямо через него.
— Как думаешь, на вездеходе к ней можно пробиться? — спросил Шумейко.
— Думаю, что можно, — ответил Гудков. — Надо только охотников побольше взять.
— Никакой бригады здесь не надо, — сказал Шумейко, сразу сообразив, что Гудков немного трусит. — Возьмем двух человек и этого вполне хватит. Чем больше людей, тем больше неразберихи. Они в страхе перестрелять друг друга могут.
Взять медведя было решено на следующее утро. Трасса находилась от него довольно далеко, гул моторов он еще не должен был слышать. Зимой, в лютую стужу, медведи спят крепко. Еще с вечера Гудков проверил свой арсенал. Кроме двустволки у него были карабин «Сайга» и мелкокалиберная винтовка. Винтовку он решил не брать, на медведя с ней идти опасно. А вот снаряженные пулями патроны к ружью и карабину он проверил.
Но когда на следующее утро Шумейко с Гудковым и двумя сварщиками со всем своим арсеналом добрались до берлоги, медведя в ней уже не было. От нее в тайгу вел глубокий след, уходящий через гриву к ручью и дальше в непролазную чащобу. Остановив вездеход на крутом берегу ручья, Шумейко сказал:
— Теперь нам его бояться нечего. На трассу он не сунется, его наша техника испугает.
— Послушай, а не тот ли это медведь, которого мы видели осенью? — спросил Гудков.
— Это ты у него спроси, — смеясь, ответил Шумейко. — Я с тем медведем не знакомился.
Гудков задумчиво посмотрел на медвежью тропу и спросил:
— Неужели мы отпустим такую шкуру?
— Ты, что, хочешь идти за ним на лыжах? — спросил Шумейко.
— Зачем на лыжах? — удивился Гудков. — Мы его с вертолета хлопнем.
— Слишком дорого обойдется, — сказал Шумейко и полез в вездеход, чтобы возвратиться на трассу.
Зима в этот год выдалась суровой не только в Сибири, но и во всем северном полушарии. В нью-йоркских трущобах никогда не знавшие холода посиневшие негры, стуча зубами и содрогаясь от ужаса, прислушивались к вою метелей. В такую погоду они боялись выскочить даже в соседний магазин за бутылкой рома.
В Голландии — к не меньшему ужасу любителей водных прогулок на фоне ветряных мельниц — замерзли каналы. Оставшиеся на зимовку дикие утки вылезли на берег и, сбившись в стайки, сидели, угрюмо нахохлившись и все время поджимая от холода то одну, то другую лапу.
Солнце, отражаясь от чистого, словно отполированного льда, резало глаза. Один русский эмигрант, надев мерлушковую ушанку и, обмотав шею длинным шарфом с развевающимися концами, решил прокатиться на коньках по каналу, но провалился и утонул. Его выловили только на следующий день. Недалеко от этого места, распугав уток, всю ночь выла невесть откуда взявшаяся собака. Об этом целую неделю писали голландские газеты.
— Ну что, Наденька, наконец-то дождались настоящей зимы и мы, — говорил Фил Голби, сворачивая газету с сообщением о гибели эмигранта и поглядывая на колышущееся пламя в камине. Составленные шалашиком сухие поленья слегка потрескивали, когда огонь, лизавший их бока, вдруг вспыхивал, отбрасывая на стены желтые блики.