Однако, когда Голобейко поднял голову, то увидел, что многие уже торопливо заполняют анкеты. Первым протянул свою американцу Каха Робакидзе. За ним, опустив глаза, подал аккуратно сложенные листки Азик Шаймиев. Митрофанов, не глядя, сунул анкету в стол, сказал, что выйдет в коридор покурить и не вернулся. Проследив взглядом за Митрофановым, Голобейко отвел американца в сторону и спросил, нельзя ли с ним встретиться вечером.
— О, да! О, да! — радостно обнажая фарфоровые зубы, тут же согласился американец.
Филиппу надо было выяснить, какие именно фирмы представляет американец, в каком городе предстоит трудиться и какие условия будут созданы для этого. Встречу Филипп назначил в своем общежитии. Американец пришел ровно в семь вечера, достал из сумки большую квадратную бутылку виски и, оглядывая Филиппа, как женщину, выставил ее на стол. Голобейко, слегка смутившись, достал из тумбочки два граненых стакана.
В общежитской комнате был только один стул. Филипп, извиняясь, развернул стол, сел на кровать и пригласил американца. Тот тут же сел, сверкнув глазами и обнажив такую ослепительную улыбку, словно его фотографировали на обложку иллюстрированного журнала.
По русской традиции самые откровенные разговоры ведутся за рюмкой. Филипп сам открыл бутылку, налил по половине стакана, чокнулся с американцем и выпил. Закуски не было. Филипп крякнул, вытер ладонью губы и уже открыл рот, чтобы начать разговор, но американец опередил его. Он вплотную подвинулся к Голобейко, обнял за талию и горячо задышал в самую щеку. Филипп, брезгливо передернувшись, отодвинулся. Американец нагнулся к стоявшей у кровати сумке, расстегнул ее, достал пачку долларов и сказал, повернувшись к гостеприимному хозяину:
— Если ты настаиваешь, чтобы я заплатил вперед — пожалуйста!
Он сунул деньги под подушку и снова схватил Филиппа за талию. Тому было неприятно, но он никак не мог понять, чего от него хотят, потому что никогда не сталкивался с подобным обращением. Понял только тогда, когда американец, повалив его на кровать, начал стаскивать с него брюки. Они были великоваты и с одного рывка очутились у Филиппа на коленях. Он попытался вырваться, но американец всем телом навалился на него. Он был и крупнее и намного сильнее. Поняв, что насилия не избежать, Филипп истерически закричал, зовя на помощь. На его счастье по коридору шла группа молодых сотрудников института. Услышав крик, они заскочили в комнату. И сразу увидели извивающегося на кровати Филиппа со спущенными до колен штанами и согнувшегося над ним американца.
— Спасите! — задыхаясь, прохрипел Филипп, уже отчаявшийся вырваться из-под туши педераста.
Парни кинулись на американца. Один с размаху въехал ему в ухо, другой ударил кулаком по губам. Два фарфоровых зуба, звякнув, вылетели на пол. Американца стащили с кровати и начали пинать. Закрывая руками окровавленную рожу, он выполз в коридор и попытался подняться, но его продолжали бить и там.
И только после того, как он очутился на лестнице, парни отступились. Американец кубарем скатился на нижнюю площадку, вскочил и, скуля и закрывая лицо ладонями, вылетел на улицу.
Парни вернулись в комнату к Филиппу. Он сидел на кровати, растрепанный и мокрый, стуча зубами от страха. У него было такое чувство, будто его только что вернули с того света.
— Как он сюда попал? — спросил Валька Козлов, выбивший американцу зубы.
Филиппу пришлось рассказать все с самого начала. Парни посмеялись над неудачным знакомством коллеги с иностранцем, допили оставшийся виски и ушли к себе. И только тут Филипп заметил стоявшую у кровати сумку. Он поднял ее, раскрыл, заглянул внутрь. В одном ее отделении были презервативы, жевательная резинка, сигареты «Кемел». В другом, закрытом на молнию, тугие пачки долларов. Голобейко закрыл дверь на ключ, вытряхнул доллары на кровать, трясущимися руками пересчитал их.
Долларов оказалось шестьдесят семь тысяч. Голобейко выбросил сумку в мусоропровод, утром купил билет на поезд до Варшавы и уже на следующий день вечером сидел за столиком летнего кафе, раскинувшегося прямо на тротуаре пыльной и широкой, словно футбольное поле, Маршалковской. Мимо него проходили красивые полячки, некоторые останавливали на Филиппе свой взгляд, но он решил не заводить знакомств, пока не осмотрится в новом городе. Доллары он зашил между двумя футболками и когда надевал это одеяние на себя, оно напоминало ему кольчугу. Поверх футболок Филипп носил широкую рубаху навыпуск.
Через неделю во время ужина к нему за столик подсел сухощавый парень со впалыми щеками и гладко зачесанными назад темными волосами. Филипп понял, что все это время за ним следили и сразу насторожился. Поляк заговорил на неплохом русском:
— Я вижу, что вы постоянно один и потому скучаете.
Филипп десять лет изучал английский. Сначала в школе, потом в институте. Когда работал в лаборатории, занимался им еще и факультативно. Английский нужен был для того, чтобы читать на языке оригинала специальную литературу. Поэтому ответил по-английски:
— Я вас не понимаю.
Поляк, сверкнув глазами, сухо засмеялся:
— Не принимайте меня за дурачка. Я знаю, что вы русский. Так задумчиво сидеть в одиночестве за кружкой пива может только русский. Меня зовут Лешек Мочульский. Я представляю фирму, оказывающую услуги бывшим советским.
Филипп сразу вспомнил американца, пытавшегося изнасиловать его, и сказал, на этот раз уже по-русски, что ни в каких услугах не нуждается.
— Я не предлагаю вам девушку, — пытаясь разъяснить ситуацию, заметил Мочульский. — Я человек бизнеса. Моя профессия — заграничные паспорта, визы, оформление юридических документов для открытия на территории Польши иностранных частных фирм.
Филипп подозвал официанта, заказал водку, красную икру, венские шницели.
— Если можно, я бы попросил еще кружку пива, — сказал Мочульский. — Жутко хочется пить, во рту пересохло, словно в пустыне Сахара.
Пиво он выпил залпом, подождал, пока Филипп разольет водку по рюмкам, и сказал:
— Я сразу понял, что мы найдем общий язык. Вы хотите открыть фирму?
Филипп промолчал. Снова налил по рюмке, вопросительно посмотрел на Мочульского.
— Почему вы на меня так смотрите? — поежившись, спросил Мочульский.
— Вы не закусываете. Не любите русскую икру?
Лешек отставил рюмку, положил на кусок хлеба толстый слой икры, откусил и произнес набитым ртом:
— Я правильно угадал, что вы хотите открыть фирму?
— Скажите, для чего русскому открывать фирму в Польше? — Филипп сузил глаза и, как сквозь амбразуры, смотрел на Мочульского.
— Сейчас все русские открывают фирмы за границей.
— Мне не нужна фирма, — ответил Филипп. — Я жду товарища, он должен прилететь в Варшаву из Стокгольма.
Мочульский выпил, снова закусил икрой, щелкнув замками, открыл кейс, в котором лежало десятка полтора новеньких паспортов различных государств, выбрал один из них, протянул Филиппу:
— Вот шведский. Если хотите в Швецию, я его оформлю на вас, сделаю визу.
Филипп, слышавший не раз, что поляки являются лучшими мошенниками в Европе, взял паспорт в руки, развернул, разгладил его ладонью. Если он и был фальшивым, то такую фальшивку могли сделать только профессионалы очень высокого класса. Бумага, печать, тиснение не вызывали ни малейшего подозрения. Филипп посмотрел на корочки и вернул паспорт Мочульскому.
— Мне не надо в Швецию, — сказал он. — Я поеду в Гаагу.
— У меня нет голландского паспорта, — развел руками Мочульский. — Но если он вам очень нужен, я постараюсь достать.
— Спасибо, — ответил Филипп, — Мне нужно идти. У меня сегодня еще много работы.
Он положил деньги на стол и поднялся. Мочульский достал из верхнего кармашка пиджака визитную карточку и протянул Филиппу:
— Если потребуюсь, позвоните. Уверяю вас, у меня очень надежная фирма.
Филипп позвонил поляку через три дня, договорился о встрече. Они зашли в небольшой ресторанчик, сели за столик у окна. Пить не стали. Филипп заказал по чашке кофе и рюмке французского коньяка.
— Мне нужна виза в Голландию, — сказал Филипп. — Но я не хочу возвращаться из-за этого в Россию. У меня нет времени.
— Разовая или многократная? — спросил Мочульский, неторопливо отпивая маленький глоток кофе.
— Разовая.
— Это будет стоить вам двести пятьдесят долларов, — ответил Мочульский.
Филипп помедлил с ответом, делая вид, что подсчитывает, сколько он от этого выгадает или проиграет и сказал:
— Все равно дешевле, чем отправляться за визой в Москву.
— Завтра я заеду за вами и сделаю вам визу, — ответил Мочульский.
В Гаагу Филипп Голобейко прилетел за час до полудня. На такси добрался до центра города, побродил по узким мощеным улочкам, пересек несколько таких же мощеных площадей. Но ни площади, ни старинные здания, ни позеленевшие от времени бронзовые скульптуры не произвели на него впечатления. Столица королевства тюльпанов ему не понравилась. Может быть причиной этому была погода. Над городом, цепляясь за шпили костелов, тянулись угрюмые облака, с недалекого моря на улицы пробирался сырой, непривычный русской душе ветер. Филипп поежился и остановился, раздумывая, что делать дальше. Поднял глаза и увидел, что стоит рядом с вокзалом. Он сел на поезд и через два часа оказался в Амстердаме.
Здесь было еще неуютнее, чем в Гааге. Над крышами домов, шевелясь, словно медузы, плыли тяжелые тучи и сеяли мелкий дождь. У Филиппа не было зонта. Втянув голову в плечи, он прошел к тротуару, где стояли такси, и попросил отвезти его в отель. Взяв номер, он опустился в кресло и впервые за последнее время почувствовал себя совершенно одиноким. Доллары лежали у самого тела, он ощущал их кожей, но они не грели. В душе была жуткая пустота, в глазах — полная безнадежность. Он был один в чужой стране с чужим языком, чужими привычками, даже с чужой едой. Он был никому не нужен.
Филипп подошел к окну, отодвинул штору. Мелкий дождь, не переставая, продолжал сыпать мокрую крупу. Черепичные крыши домов из красных превратились в темно-бурые. Издалека донесся прощальный гудок корабля, отчаливающего от пирса. Филипп отвернулся и закрыл глаза. Впервые в жизни ему захотелось напиться от тоски.