— Бурре, ты спас меня! Раньше — я, теперь — ты, ведь мы оба волчата!
Отдышавшись, мальчик развязал платок на ногах. Он тоже хороший, шёлковый. Это, наверное, муллы Ибрагима.
— Нет, Бурре, этот тебе не отдам, хватит и одного. — И Гани подвязал ярким платком свои спадающие штанишки.
Бурре жалобно посмотрел на него: ну вот, так весело было драть и жевать эти вкусные тряпки. А теперь нельзя! Правда, он и не пахнет так вкусно. И волчонок погнался за пролетавшей бабочкой.
Через минуту он уже проглотил зазевавшуюся мышь и толстую саранчу. Потом ящерицу, другую… И Бурре быстро набил отощавшее брюшко.
Гани, весело поглядывая на него, растирал онемевшие ноги. Как хорошо, что Бурре может уже сам позаботиться о себе. Ведь им предстоит длинная дорога к другу доктору.
Счастливый своим освобождением, ребёнок забыл о том, что ему самому хочется есть. Но вскоре голод напомнил о себе с удвоенной силой. Гани не ел со вчерашнего дня. Что делать? Вкусных корешков недостаточно.
С камня, на который вскарабкался Гани, ему виден был прилепившийся у подножия горы аул. Три юрты стояли в некотором отдалении от остальных. Это юрты муллы Ибрагима, Рахим-бая и Юсуп-бая. С такого расстояния люди казались совсем маленькими, но всё-таки было заметно, что около этих юрт суетится народу как будто больше, чем около других.
Далеко в степи заклубилась пыль. Ехал отряд всадников человек в двадцать. Острые глаза мальчика заметили, что за их спинами что-то поблёскивало.
«Ружья, — сообразил он, — кызыл аскеры. Что теперь будет? Ведь доктор не успел уколоть людям руки и намазать лекарством. Значит, теперь аскеры всех увезут с собой, как говорили в ауле».
Весь день Гани пролежал за камнем. Он жевал корешки и смотрел. Волчонок, в восторге от целого дня свободы, носился как угорелый. Он выспался на солнце, наелся и, поминутно подбегая, подталкивал мальчика носом в бок или тихонько кусал за ноги. Но Гани, всегда готовый играть, сегодня только гладил его и повторял:
— Отстань, Бурре, не мешай смотреть!
Под вечер отряд выехал обратно. Гани заметил, что всадников прибавилось. А в ауле всё спокойно.
Наконец Гани не выдержал и решил в последний раз спуститься к аулу.
— Посиди пока дома, Бурре, — говорил он, заваливая пещерку. — Завтра пойдём далеко, в город, к доктору.
Волчонок визжал и царапался. Он не хотел опять сидеть один и жалобно завыл, услышав, что Гани быстро спускается с горы: надо узнать, что сделали в ауле кызыл аскеры, и достать чего-нибудь поесть.
Уже хорошо видны юрты. И вдруг Гани заметил мальчиков. Садык, Хашим и Юнус стояли на дороге и о чем-то возбуждённо говорили. Потом они побежали в сторону, где за камнем притаился Гани.
— Вот сюда, — говорил Садык, указывая на высокое дерево, — под корень мать положила большие хурджумы. Всё там есть — лепёшки, баранина, чтобы отец взял и поехал. А кызыл аскеры быстро пришли. И его забрали, и муллу Ибрагима, и Юсуп-бая.
— Они и Гани искали, с собой увезти хотели, — прибавил Хашим. — Зачем это? В тюрьму посадить?
Гани всё слышал. Ещё новая опасность! Что он сделал кызыл аскерам? Неужели весь свет на него ополчился?
— Нет, — вмешался Юнус. — С ними ведь шайтан-доктор был. Он старшему кызыл аскеру говорил: «Я его с собой хочу взять. Найдите его, я боюсь, что эти трое его убили».
— И стоит убить! — злобно сказал Садык. Но в это время раздался голос Ибадат.
— Садык! — кричала она. — Хашим! Идите домой скорее!
— Идём! — крикнул Хашим и прибавил: — Иди я ты с нами, Юнус, а то один съешь всё самое вкусное из хурджума. Пойдём!
И вся тройка побежала вниз.
А за камнем лежал и горько плакал Гани.
— Доктор и меня искал, а я испугался кызыл аскеров, дурак! — сквозь слёзы шептал он. — Кызыл аскеры — друзья доктора и не хотели жечь аула. О, я дурак!
Он плакал, забыв, что его могут услышать. Наконец он опомнился и встал.
Подойдя к старому ореховому дереву, он нагнулся и, вытащив из-под корня мешок, с трудом взвалил его на спину.
— Хорошо, — сказал он, — мы с Бурре пойдём к доктору. Теперь и у нас есть еда. — И тонкая, согнувшаяся под тяжестью мешка фигурка исчезла за деревьями.
Бурре точно взбесился. Он больше не хотел сидеть в пещере. Он выл и кидался на стены и чуть не разбередил лапу, пытаясь подкопаться под камень, загораживающий путь к свободе.
Вдруг он притих и прислушался: чу, знакомые шаги…
Гани быстро отодвинул камень и, подкатив его к обрыву, пустил вниз. Камень с грохотом ринулся по откосу, вздымая тучи пыли и увлекая за собой другие камни.
— Больше он нам не нужен! — весело воскликнул Гани. — Завтра мы уходим, Бурре, рано-рано утром, вон туда, куда уехали аскеры. А сейчас давай есть, мы с тобой ещё никогда такой еды не видали!
И вечернее солнце осветило последними золотыми лучами удивительную картину: на большом плоском камне, над самым обрывом, ниже которого начинался ореховый лес, сидели волчонок и смуглый голыш. Между ними стоял большой хурджум. Волчонок с рычанием обрабатывал баранью голову, мальчик — баранью лопатку, отрывая от неё куски сочного мяса.
— Бурре, — говорил мальчик. — Мяса много, ешь, сколько хочешь. Набирайся сил, завтра мы пойдём к доктору.
Солнце уже легло спать, а мальчик всё ещё сидел на площадке, обхватив руками голые коленки. Сытый волчонок слегка вздрагивал и рычал во сне, и только бледная луна видела, как уснул и мальчик, положив голову на мягкую шерсть зверька.
Утро застало их в дороге.
Гани сгибался под тяжестью больших хурджумов, перекинутых через плечо. Правда, хороший ужин и роскошный завтрак сильно их облегчили. Гани знал, что мясо долго не продержится, и не сдерживал аппетитов — своего и приятеля.
— А как мясо съедим, будешь ловить мышей, — сказал он волчонку и похлопал его по спине. — Лепёшки все себе оставлю, я ведь мышей и лягушек не ем.
Бурре подпрыгнул и лизнул хозяина прямо в нос: солнце сияло, и они (он это чувствовал) отправлялись в длительное путешествие. Мир был прекрасен.
Гани любил лазить по горам. Ему нравился простор открывавшегося перед ним горизонта и за горами чудилась другая жизнь, заманчивая, но туманная и неясная, а сейчас мечты его приняли определённую форму. Отдельные фразы о новой жизни, услышанные им от доктора, всецело завладели его фантазией.
И волчонок изменился, когда понял, что его больше не будут запирать в пещере-тюрьме. Ловкость, с которой он находил себе пропитание, была просто изумительна.
Идти равниной, по которой приехали кызыл аскеры, Гани не решался; его могли поймать друзья Рахим-бая. Надёжнее было пройти через перевалы. Разговоры о дороге в Ош он слышал часто и помнил хорошо.
В горах не было недостатка в источниках чистой холодной воды, но там, за тремя перевалами, будет уже равнина, по которой легче идти, но надо запасать воду, иначе пропадёшь. У Гани была тыква, а в хурджуме нашлась чашка, из которой можно поить Бурре.
— Дойдём! — весело сказал он. В это радостное утро всё казалось просто и легко.
Боясь, чтобы не разболелись не привычные к долгой ходьбе лапы волчонка, Гани несколько раз останавливался на отдых. Волчонок выразительно тыкался носом в хурджум. «Что ж, развязывай», — говорили его глаза.
Гани доставал кусок мяса и братски делил его с приятелем. Себе он отламывал ещё кусок лепёшки.
— А ты полови мышек, — говорил он волку.
Кончив еду, они блаженно раскидывались на солнце и дремали, потом кувыркались, боролись и, освежившись таким образом, шли дальше.
Первая ночь застала их на перевале, и Гани чуть не замёрз, кутая свои голые плечи в зелёный шёлковый платок.
— Тебе хорошо, — укорял он утром знатно выспавшегося волка, у тебя шуба-то вон какая! Нет, теперь будем ночевать внизу, там теплее.
Волк не возражал, а утреннее солнце изгнало само воспоминание о ночи.
На третий день им долго не попадалась вода. Волк давно уже высунул длинный красный язык и, казалось, с укором посматривал на хозяина: «Почему, мол, в тыкву не налил воды?»
Вдруг он остановился, принюхался и что есть мочи кинулся вверх по обрыву.
— Куда ты, куда ты, Бурре? — закричал Гани, но и сам побежал, доверяя чутью зверя.
И правда, в углублении скалы еле сочилась тонкая струйка воды и пропадала в расселине.
Волк жадно лизал мокрые камни.
— Постой, дурачок, — отодвинул его Гани и подставил под струйку чашку. — Пей! Здесь и привал устроим.
Напившись вволю и наполнив тыкву, мальчик стал спускаться вниз, как вдруг почувствовал укол и резкую боль в ноге.
Взглянув под ноги, Гани похолодел от ужаса: по тропинке, быстро извиваясь, ползла маленькая, пыльного цвета змейка.
— Смерть! — в тоске прошептал мальчик. Но через мгновение решительно схватил острый обломок ножа и, размахнувшись, глубоко надрезал укушенное место. Ещё минута — и он всё тем же зелёным платком туго перетянул ногу выше пореза и пополз обратно к ключу, с трудом волоча свалившиеся с плеча хурджумы. В голове его смутно мелькнула мысль, что если ему придётся несколько дней пролежать больному, надо иметь воду под рукой.
Очнулся он от жалобного воя Бурре. Волчонок лизал его лицо и руки, ощетинившись, с рычанием нюхал больную ногу и, отойдя, заливался унылым воем.
Гани пошевелился и застонал. Нога распухла, как бревно, так что перевязка врезалась в неё.
Бурре снова подошёл к Гани и, подталкивая носом в руку, заглядывал в глаза с такой любовью и участием, что мальчику стало как-то легче на душе.
— Бурре, джаным, — сказал он, — не отходи от меня, мне с тобой легче.
И волчонок, словно поняв его, ласкаясь, лёг и прижался к нему всем телом.
Солнце спускалось, на голых остывших камнях мальчика била лихорадка. Он впал в беспамятство.
Сколько дней прожил он между жизнью и смертью, этого Гани не знал. Приходя в сознание, он жадно пил воду, иногда съедал кусочек превратившейся в камень лепёшки, давал Бурре, но немного, смутно соображая, что тот может прокормиться и чем-нибудь другим. И волчонок не настаивал, но, по-видимому, уделял охоте мало времени, потому что, когда бы Гани ни пришёл в себя, он всегда находил его рядом.