как не могла быть Дивина. Хотя что, собственно, он знает о дочке зелейницы? Она – приемная дочь Леса Праведного, а значит, такое же неоднозначное и непостижимое существо, как и любое дитя леса. Может быть, она днем – одна, а ночью – совсем другая. Однажды ушедшие в лес не возвращаются прежними, какую-то часть души Лес навсегда оставляет себе, заменяя частью себя. А вдруг в красивой и приветливой дочке зелейницы под покровом темноты пробуждается совсем иное существо, неведомое и опасное…
Ага! Зимобор сам себя поздравил с мудрыми выводами. Не для себя ли, ночной, обычная дневная Дивина дала ему стебель полыни и велела бить?
А что? Могла… Если знает, что происходит с ней ночами, ничего не может с собой поделать, но не хочет погубить кого-то еще…
Все было тихо, и он постепенно погрузился в зыбкую, неприятную дрему, так ничего и не решив.
Выспался Зимобор не очень хорошо, но утром, видя яркое солнце, залившее чистый дворик, воспрянул духом.
– Иди в избу умываться, я уже воды принесла! – Дивина от поленницы помахала ему рукой и стала набирать в охапку наколотые чурочки. – Как спалось на новом месте? Невеста не приснилась?
Зимобор вздрогнул. Она знает, что к нему приходила «невеста»?
Но, глядя на Дивину, Зимобор сам не верил своим подозрениям. Лицо девушки, свежее и румяное, было открыто и ясно, а тот ночной морок казался таким нелепым и противным, что между ними не могло быть ничего общего.
– Мало того! – ответил он, усмехаясь и подходя поближе. – Приходила ко мне невеста! Так обнимала, что чуть не задушила.
– Что? – Дивина изменилась в лице и замерла с поленом в руках. – Шутишь?
– Ага. Сам ночью обхохотался, аж людей разбудил. – Зимобор оглянулся к двери беседы, не слышит ли кто, и продолжил, понизив голос: – Девица какая-то ко мне ночью приходила. Обнимала, в любви клялась. Говорила, что я ей дороже отца-матери, милее света белого…
– А ты что? – Дивина смотрела на него с таким ужасом, словно перед ней был живой мертвец.
– А я, неучтивый, полынью ей по белой спине.
– И что?
– Убежала. Обиделась, знать.
– Ну, слава матушке Макоши! – Дивина с облегчением положила полено обратно к прочим и прижала обе руки к ожерелью с несколькими мелкими лунницами-оберегами. Зимобор мельком заметил среди них изогнутый кусочек кованого золота с узором из точек и солнечных крестиков и мимоходом удивился, откуда взялась такая драгоценность и как сохранилась за два длинных голодных года. – Ведь это, получается, волхида к тебе приходила! Ну-ка, расскажи по порядку, как оно было. Что она говорила?
Двинув бровями – у него не имелось привычки делиться своими любовными приключениями, но случай был особый, – Зимобор изложил все, что пережил ночью. Рассказывая, он стал понимать многое, чего не понял раньше: голос ночной гостьи вовсе не был голосом Дивины и та нарочно говорила только шепотом, стараясь это скрыть, а слова ее очень напоминали любовный заговор, то есть она пыталась его заворожить.
И еще само собой думалось: а вот если бы это и правда была она… то все сложилось бы иначе. Вот этой, настоящей, не пришлось бы долго просить, чтобы он ее обнял. Взгляд невольно скользил по загорелой стройной шее Дивины с пушистыми завитками русых волос, падал в вырез рубахи и скатывался по нему к высокой груди, где и терялся. Там, под рубахой, висел еще какой-то маленький оберег на тонком кожаном шнурке, с накрепко стянутым узелком. От девушки пахло полынью и свежестью луговой травы, веяло живым теплом, так не похожим на дрожь и холод ночной гостьи, что Зимобор был бы и сам не прочь попросить: «Обними меня!»
– Ну, ты крепок, я погляжу! – Дослушав, Дивина глянула на него с явным уважением. – Молодец, что догадался! Ведь если кто такую вот «невесту» своей волей обнимет, тот навек в ее власти! Иссушит, истомит, совсем погубит!
– Погубила одна такая! – Зимобор невесело усмехнулся, вспомнив свою неотвязную мару, но говорить об этом не хотелось. – Ну, пойдем в избу, что ли? – сказал он и поднял три полешка, которые так и лежали возле ее ног. – Любопытно только, почему она твоим именем назвалась? – сказал он уже на пороге.
– Да потому что ты у нас здесь никого, кроме меня, еще не знаешь! – без всякого смущения ответила Дивина. – Вот и назвалась!
После завтрака Доморад отправился к старейшине Воротисвету, и Зимобор пошел с ним. Сам Радогощ был не намного больше Гульбича, как и все славянские города, основанные на старых голядских городищах. В нем жили потомки нескольких «старших родов», кое-кто из пришлых; иные не жгли палы и не пахали лядин, а ковали железо, лили бронзу и снабжали нужными орудями округу, приторговывали по мелочи, выменивая у охотников меха на топоры и дожидаясь проезжих богатых гостей, в основном варяжских, чтобы все это сбыть. Приход полюдья, княжеский суд, если в нем возникала нужда, и был самым большим событием в жизни Радогоща.
Появлению полотеских гостей Воротисвет обрадовался, поскольку скучал в глуши и жаждал новостей. Не менее обрадовался и его сын Порелют – взрослый парень, лет двадцати, невысокий, плотный, круглолицый и щеголеватый. Гордой осанкой, надменным лицом и яркой одеждой он словно пытался возместить недостаток роста. Однако с приезжими он, как и отец его, держался любезно и гостеприимно: люди уважаемые, полезные, да и новые лица тут редки.
На Зимобора он, как и его дружина, посмотрел с любопытством, сразу выделив из прочих. Действительно, среди товарищей Зимобор смотрелся как сокол среди серых гусей. Десятки пар глаз тут же оценили меч у его пояса, и Зимобор подумал, что все же надо было оставить его у Елаги. Да как-то не решился расстаться с такой дорогой вещью в чужом месте…
Спрашивая его об имени и происхождении, хозяин откровенно разглядывал Зимобора, но тот не боялся: они никогда не встречались, и узнать его в лицо тут не могли. Стараясь поменьше лгать, Зимобор назвался сыном Корени, то есть своего настоящего деда.
– Ну, вот ты какой… – говорил Порелют. – А я слышал, что какой-то гость захожий Горденю одним махом с ног свалил и укротил, как ребенка малого! Не верил, думал, болтовня! А ты, пожалуй… С чего же ты к купцу в дружину нанялся – поссорился, что ли, дома с кем?
И он снова посмотрел на меч – обладать такой вещью простой кметь торгового гостя никак не мог. У князей-то не у всякого есть…
– По своим делам еду, – уклончиво ответил Зимобор.
– У меня не хочешь остаться? Не обижу.
– Спасибо за честь, да не судьба. В другую сторону моя дорога лежит.
Куньи и бобровые меха у Воротисвета были запасены в достаточном количестве, и Доморад разом избавился от половины своего товара. Потом старейшина долго перечислял, чего ему привезти в следующий раз: греческие шелка и посуду, хазарского серебра, вина можно бы.
– Сына мне женить пора! – жизнерадостно говорил он. – Даст Перун, закончатся худые годы, да и ждать нечего, совсем взрослый он у меня, младшенький-то, я в его годы уже двоих родил! Не видали вы где-нибудь хорошего рода девы, чтобы и красивая, и рукодельная? Князь хочет за морем невестку мне найти, а я думаю, ну их, варяжек, строптивые они, все по-своему хотят делать! Сам князь на варяжке был женат, так вон что вышло…
– Князь-то плохого не посоветует, – сдержанно отозвался Доморад.
– Ну… А что, княжич Бранеслав назад не собирается? Ничего там не слышно? – вдруг спросил Порелют.
– Не слышно покуда. Отцу подарки шлет, весной варяжские гости приезжали, привезли.
Зимобор внимательно посматривал на участников этой беседы, не все понимая, но о многом догадываясь. Единственный сын Столпомера, княжич Бранеслав, уже несколько лет жил за морем, у своих варяжских родичей по матери. Он поселился там настолько прочно, что не в одну голову заползали мысли: кто станет наследником Столпомера, если Бранеслав и вовсе не вернется? И голова Порелюта здесь была первой: будучи связан с нынешним князем родством, он мог рассчитывать на успех, если Полотеску опять придется выбирать себе князя.
– Ну а нам и здесь неплохо! – сказал Порелют. Дескать, не нужно мне ни варяжских стран, ни Полотеска. – Наша Ярилина гора, может, во всех кривичских землях самая старая, там святилище сам Крив устроил!
Волхвы могли бы ответить Порелюту, что святилище Радогоща даже старше Крива на несколько веков и впервые священный огонь на горе разожгли еще тысячу лет назад. Голядь когда-то почитала здесь Усиня – божество утренней зари, славяне считали его Ярилой. В течение веков жители всех окрестностей собирались здесь несколько раз в году на велики-дни, приносили жертвы богам, внимали предсказаниям волхвов. Возле святилища возник городок, сперва голядский, потом славянский. Несколько веков святилище и город жили рядом, глядя друг на друга через ручей. А потом святилище прекратило свое существование, и дорогу Яриле перебежала опять-таки злодейка – старая волхида.
Сто лет назад князь Честослав пировал в святилище в день Перуна, когда разразилась страшная гроза и молния ударила прямо в святилище на горе. Все постройки мгновенно оказались объяты пламенем, и люди, бывшие в них – князь, его дружина, волхвы, старейшины Радогоща, – разом погибли. С тех пор место считалось проклятым, Ярилина гора осталась заброшенной. Если скотина случайно забредала туда, за ней не ходили, и она никогда не возвращалась. Рассказывали, что раз в году, на зимний солнцеворот, ночью на горе снова появляются призрачные палаты и в них пируют восставшие из пепла князь и дружина.
– Поглядеть бы такое диво! – заметил Зимобор, и Воротисвет бросил на него странный взгляд, то ли насмешливый, то ли уважительный.
– А ты смел, я смотрю! – ухмыльнулся он. – У нас туда никто не ходит, всех мамки еще в детстве до дрожи запугали: не ходи, мертвецы утащат! Горденя, чучело дурноголовое, и тот боится к Ярилиной горе ночью близко подойти. Сколько раз его девки подзадоривали – пойди да пойди. Уж чем только не прельщали… А он: что хотите, хоть на медведя, только не туда.
Но Зимобор, не будучи с детства запуган мамками, все же попросил Дивину сводить его к Ярилиной горе. Дорога была не дальняя: только обойти городище. Сейчас гора была пуста, если не считать густой высокой травы, зарослей бузины на склонах и легконогого березняка на самой вершине. Валы, которыми она была опоясана, сохранились хорошо, хотя священных огней там больше не разжигали. Из травы на склоне выглядывали большие валуны, когда-то отмечавшие тропу к святилищу. Помня, как устраиваются такие места, Зимобор прикинул: вдоль всей верхней площадки должна была стоять кольцеобразная хоромина для пиров, а вон с той стороны, что ближе к реке, над обрывом располагалась площадка собственно святилища – ряд идолов с самим Ярилой в середине, жертвенник и кострище. А вот тут, над склоном, были ворота, к которым по праздникам вели богато украшенную жертву…