Стемнело, но весь была освещена сплошной полосой костров – не зря кмети весь день рубили дрова и сушили их возле огня. Договор с княгиней обеспечивал какую-то безопасность, но ждать можно было чего угодно. Жилята доказывал, что князя Хвалислава нельзя отдавать матери прямо сейчас, а нужно держать в заложниках, пока смолянская дружина не пройдет Угру до конца, и совершить обмен только за ее истоками. Зимобор соглашался, что кметь прав.
– Да мы за десять дней до конца Угры дойдем и так, не переживай! – говорил он. – Как раз в верховьях Десны они нас догонят. Ждать ее на месте я же не обещал! Так что все будет. Завтра-послезавтра тронемся.
За день умерло еще двое раненых, но остальные начали поправляться. И если воевать они смогут еще не скоро, то ехать были уже вполне способны. А задерживаться было нечего.
Весь вечер где-то в лесу выли волки, и кмети толкали друг друга: слышь, дескать, как выводят! Одни говорили, что не к добру, другие – что все нехорошее уже случилось и волки отзываются на запах пролитой крови.
За этот день Зимобор велел заготовить дрова для погребального костра и послал сани – перевезти погибших к жилью, чтобы завтра сжечь. И вовремя – если бы убитых не перевезли под защиту людей и огня, серая лесная братия могла бы устроить им «погребение» по собственному обряду.
Волки выли: то поодиночке, то хором. Удрученное их тоскливой песней, серое пасмурное небо заплакало, пошел снег. Ветра не было, и крупные пушистые хлопья медленно падали, норовя устроиться на носу у дозорного. Кмети бранились: зимней ночью по-всякому тяжело нести дозор, а тут еще снег, когда в трех шагах ничего толком не видно!
– Делать нечего, глядите в оба! – наставлял Моргавка. – Забыли, как Оклада на нас под метелью накинулся? Тут и еще, поди, такие умные есть.
– Да кто тут умный? – ворчали кмети.
– А вот когда узнаешь, тогда сам окажешься дурак! Давай, Хотьша, топай во двор, не бойся, сменить не забуду!
Обойдя дозоры, Зимобор разгреб себе местечко на мягком мешке, лег и укрылся кожухом. Теперь и ему можно было немного поспать. Он и задремал было, но, несмотря на темноту, тепло и усталость, не спалось. Все время вспоминалась то княгиня-хвалиска, то девушка в лисьем кожухе, которая приходила в Селиборль и ушла, будто никто не в силах ее задержать… И ведь правда, никто не заметил, как она исчезла, хотя за такой красавицей следили сотни глаз. «Их мать была знатная чародейка и зналась с Велесом… Говорят, все ее дети рождены от Велеса…»
Да, а что значит их мать? Что значит все ее дети? Сколько их там? И если все дочери неведомой чародейки так хороши, может, имеет смысл сторговать у князя Вершины хотя бы парочку?
Ландышевый венок за пазухой источал одуряющий запах. Вдруг заметив это, Зимобор удивился. С чего бы? Ведь он не звал Младину. Он вынул венок – тот был сухим, и запах от него шел, как от сухих цветов, но необычайно сильный.
Зимобора вдруг разобрало любопытство. Так сколько детей было у княгини-чародейки и что это за дети? И тут ведь под рукой есть у кого спросить! Судя по словам Замилы, дети чародейки – соперники ее сына, а значит, Хвалислав знает их очень хорошо.
Приподнявшись, Зимобор хотел кликнуть отрока из сеней и послать за пленником, но передумал и решил сходить сам. Неохота было вставать с мягкого мешка, вылезать из теплой истобки, но очень неплохо еще раз проверить дозоры. Ночь, метель – мало ли что?
Натянув кожух, взяв на всякий случай меч, Зимобор вышел на двор. Костры горели, дозорные прохаживались и перекрикивались.
– Кто здесь? – перед Зимобором вдруг оказался Гремята, держа щит наизготовку и выглядывая из-за него с топором. – А, княже! Что бродишь, как мара полуночная? Не спим мы, не спим!
– Хочу к князю Хвалиславу заглянуть. Как он там?
– А как ему быть? Его Судимер стережет.
Зимобор прошел мимо нескольких заснеженных избушек к овину. Из окошка тянулся дым – кмети топили печи. Среди прочих обитали и угрянские пленники, с которых день и ночь не спускал глаз кто-то из дозорного десятка.
И вдруг в полосу, освещенную кострами, вбежали разом с десяток фигур – в поднятых руках блестело оружие, мечи и топоры. Несколько кметей, одновременно их увидевшие, разом заорали. Часть вскинула щиты и бросилась навстречу, по одному человеку от десятка кинулось в избы будить спящих.
В свою избу Зимобор помчался сам – у него с собой был только меч, но не было щита и шлема.
– А ну вставай! – заорал он, распахнув дверь сеней во всю ширь. – Опять лезут на нас! Живо, Достоян, поднимай, бегом!
Он пробежал между просыпающихся кметей, схватил шлем, в который предусмотрительно был вложен подшлемник, нахлобучил на голову, взял в сенях первый попавшийся щит, выскочил наружу – и тут, видя, что на избу пока никто не нападает, поставил щит к ноге и стал застегивать ремешки шлема.
Когда он был готов, из избы уже выбегали со щитами в обнимку остальные.
– Туда! – Зимобор махнул мечом и первым побежал в сторону овина. Оттуда доносились знакомые звуки – треск разрубаемых щитов и звон мечей…
…Над берегом замерзшей реки, перед цепочкой сонных избушек, которые среди снеговых груд казались еще меньше и ниже, горело несколько костров, и все было видно как на ладони. Между избушками кипело сражение: три или четыре десятка человек, все с оружием и щитами, метались туда-сюда, и трудно было поверить, что все это устроилось силами всего двенадцати бойников Лютомера. Наскакивая на дозорных кметей и ратников из полюдья смолянского князя Зимобора, они не столько бились, сколько кричали, оглушали боевыми кличами, перебегали с места на места, – словом, больше создавали суету, чем сражались по-настоящему. Настоящий бой Лютомеру был сейчас не нужен, а терять людей понапрасну он не мог себе позволить – слишком мало их осталось и каждый из них был ему братом.
Сам Лютомер не ввязывался в драку и ждал, не показываясь из темноты на опушке. Лютава стояла рядом, притопывая на снегу озябшими ногами, изнывая от нетерпения, кусала варежку и от волнения даже подвывала шепотом. Самый зоркий глаз не различил бы эту пару, словно родившуюся из темноты леса, – оба одетые в волчьи кожухи мехом наружу, брат и сестра сливались с промерзшими стволами, заснеженными еловыми лапами, и каждое их движение казалось лишь игрой теней. Лютомер молчал, крепко сжимая зубы и не сводя напряженного взгляда с двери овина. Их окружали десятки светящихся волчьих глаз – сами звери совершенно растворялись в темноте и лежали, выжидая, не понадобится ли помощь. Но чем могли помочь звери, если даже сам Лютомер, волк среди людей и человек среди волков, не знал, что делать?
Там, в овине, находился их с Лютавой сводный брат Хвалислав, связанный и беспомощный. Вот-вот кто-нибудь из смолян откинет бревно, которым подперта дверь, войдет туда и вскоре выйдет снова, с окровавленным ножом в руке…
Но время шло, а никто не спешил сделать это страшное дело. Смолян было слишком много: около двух сотен, если считать княжескую дружину и ратников, и хотя проснулись и снарядились еще не все, их все же хватало, чтобы не подпускать бойников даже близко к овину. А раз нет опасности, что знатный и ценный пленник будет освобожден, то зачем же его убивать? Смолянский князь Зимобор, похоже, не трус и не дурак, головы не теряет даже тогда, когда на его стан нападают во время ночлега.
Бойники повыдохлись, их притворные наскоки становились все реже, шум стал стихать. Какие бы они ни были резвые, а все же нелегко, имея чуть больше десятка человек, изображать нападение на двухсотенное войско.
– Не пойдет… никто туда не пойдет… – Лютомер не заметил, как произнес это вслух, а Лютава вцепилась в его рукав и затеребила:
– Что же делать, Лют? Придумай что-нибудь!
Сестра не могла пожаловаться на отсутствие выдержки, но сейчас ее силы были на исходе, и Лютомер ее понимал.
– Придумай! – в досаде повторил он. – Если только выманить его оттуда как-нибудь. Закричать, что ли: «Князь Хвалислав, держись, мы идем!»
– Закричи!
– Или выгнать его… Если сам выбежит, то уж тут…
– А если они его убьют? Когда выбежит?
Лютомер оторвал наконец взгляд от темных избушек, озаренных неровными сполохами костров, от мечущихся черных фигурок в мерцающих шлемах, с кроваво-красными отблесками на обнаженных клинках – от огня, пока лишь только от огня, – повернул голову и посмотрел в лицо своей сестры. Свет костров сюда, во тьму под первыми деревьями опушки, не доставал, но ему не нужен был свет, чтобы видеть. В темноте глаза оборотня сами излучали яркий зеленоватый свет, озаряя лицо девушки, так похожее на его собственное – те же высокие скулы, глубоко посаженные глаза под черными бровями.
– Они… его… убьют? – повторила Лютава. До сих пор она старалась не думать, не пускать в сознание мысль о том, чем же кончится то, что они затеяли. Но теперь отступать было некуда, прятать от себя эти страшные слова стало поздно. – И… ты уверен, что… иначе никак?
У нее перехватило дыхание, она сглотнула и замолчала. Ничего можно было не говорить: Лютомер сам прекрасно знал и понимал все, что она могла бы ему сказать. Невозможно, жутко даже подумать: желать смерти от руки чужака – своему же брату. Пусть сводному, по отцу, пусть рожденному чужеземкой, бывшей рабыней; пусть они никогда не дружили, пусть между ними много чего случилось нехорошего, особенно за последний год, но все же и он, Хвалислав, – сын их рода. Он находится под защитой чуров, как и прочие дети угрянского князя Вершины. А поднять руку на свою кровь – преступление, которого не прощают ни люди, ни предки, ни боги. Даже им – детям волхвы Семилады. Даже ему, Лютомеру – сыну Велеса… Неужели это, о чем страшно сказать друг другу, самому себе, – необходимо? Так ли это? И по чьей вине все сложилось именно так, а не иначе?
Уже много месяцев прошло с тех пор, как Лютомер впервые подумал в сердцах: уж лучше бы он умер маленьким, этот Хвалис! Скольких бед избежала бы тогда угренская земля, да и они с Лютавой. Но только сейчас, когда костры перед избушками мелкой веси незнамо какого рода догорали, а мельтешение черных фигурок стихало, когда все решали считаные мгновения, Лютомер снова старался вспомнить все и понять: действительно ли у них нет другого выхода? Когда, в какой день нить судьбы впервые свилась в узелок, после которого вся Макошина ткань перекосилась?