ТРЕВОГА СТАРОГО ВОЛКА
Живет старый волк один. Много спит, на солнце нежится. Сейчас что, не зима! Изленился волк: весна балует. На охоту далеко не ходит, а к деревням и дороги забыл, — благо дичи рядом полно. Встанет утром — обмятый, в траве весь, — понюхает ветерок, прислушается. Спокойно все. И опять в глухую чащобу, под корни дерева. Лежит старый зверь в дремоте ленивой, глаза прищурены, уши распущены…
Грязен, нечистоплотен серый. Мухи кружатся роем над логовом, назойливо щекочут в уголках приоткрытой пасти. Запах протухшего мяса чадит над кустами. Даже прохлада ручья не освежает запущенного волчьего дома.
Лежал бы волк, бока грел, да утро терять не хочется. До солнышка поднимается зверь и бредет по росе на охоту.
Дремучим урманом крадется зверь. Разлапистый папоротник нежно гладит отвисшее волчье брюхо. Часто волк останавливается и, склонив низко голову, шарит глазами по зарослям. Из-за горного окоема лучистым шаром восходит солнце. На буйную кипень трав, сквозь ветви елей полосами падает свет. Горит бриллиантом роса, голубым дымком струится ночная прохлада. Плохие глаза у старого волка, на солнце взглянул и ослеп. Еще ниже опустил волк лобастую голову и глубже в урман зашел.
Везло последние дни на охоте волку. Вынюхивал на гнездах глухарок, в еловых крепях догонял линяющего бородача глухаря. Потихоньку идет, каждый кустик обнюхивает. Чу! — где-то лопот могучих крыл. Вздрогнул, волчина, бросился наобум в сторону звука. Бежит — трава под ногами стелется, вот-вот накроет тяжелого глухаря! Мощный прыжок — подвихнулись старые ноги и волк грохнулся лбом о березу. Сноп огней просиял в глазах!..
Поднялся — глазам не верит:, сидит в стороне волчица. Потянулся понюхать — и видение улетучилось… Разбитый, поникший вернулся волк к логову и больше в тот день не пошел на охоту.
Все так же всходило солнце над лесом и разгоняло ночные туманы, все те же были вечерние сумерки с прощальными песнями птиц. По-прежнему утром рано и вечером поздно волк ходил на охоту. Да не вся, видно, радость в этом. Запала лихая тоска в душу зверя после таинственной встречи в урмане. Наскучил блаженный отдых, томить одиночество стало.
Лежит старый волк у ручья и, наверно, грустную думу думает. Не житье одному: волчицу, выводок надо. Да куда уж ему, старику. Горюет по родичам, по шумной семье. И все, поди, та волчица в урмане породила беспокойство у волка. Сон пропал, на охоту не ходит. Лежит, как пропащий. Видит порою тоскующий хищник поджарую: стоит в стороне, наблюдает за ним. Но не верит худым глазам старый волк. В страхе дрожит и зубы гнилые скалит.
БУДНИ МЕДВЕДЯ
Неспроста медведь Драно Ухо залез перед бурей в берлогу: не обмануло предчувствие. Хоть и страшно было, да ничего, отлежался. Живет не тужит косолапый, с утра до вечера занятый делами.
После немалых трудов когти наконец были сточены. Много деревьев заскоблил вблизи берлоги. От мудреной медвежьей работушки даже мшистые камни в округе стали оскоблены.
День его начинался с восходом солнца. Встанет с лежки, потянется, осмотрится и гулять отправляется. Туманной мутью объята тайга. Птичий щебет кругом. Бредет косолапый по влажным трущобам, оглядывает царство свое: не надломлена ли веточка где, не таится ли кто на тропе под лесиною? Ревниво стерег зверь темнины свои, шагу ступить не давал посторонним. Но мирно все было.
Еще забота была у медведя: послаще поесть. Щипал травы свежие, коренья рыл, мышек из колод вытряхивал. Любил сочные дудки морковника, а если набредет на муравейник, не пройдет мимо. Муравьи для него — это все равно что специя какая или приправа к пресной травяной пище. Последние дни ходил на болото и клюквой оттаявшей лакомился. Но худ был медведь после долгой зимы, не хватало сбора с весеннего леса.
Отправился раз медведь на забытую болотину и не вернулся к ночи: приметил семейство лосей. Ждал их на тропах, стерег на жировках, сутками просиживал в зарослях у воды. И был такой час, когда он дождался животных. Да струсил, разбойник, увидев рядом большущего лося. Не забыл, поди, до сих пор белоногого великана…
ЛЕТО
МОЛОДОЕ ПЛЕМЯ
Шум весны затихал. Перестали кричать краснобровые тетерева, приумолкла голосистая пернатая рать. В теплых, заросших осокой лужах замолкли лягушьи концерты, не слышно стало уханья и клокотания в чуткой дреме коротких ночей. Все успокаивалось, затихало и уходило с глаз.
На смену весенним дням шло лето. Буйной зеленью покрылись поля и леса. В пышном убранстве девственных трав потонули болота.
Долги летние дни. Чуть забледнеет вечерняя заря, а на востоке уже встает, разгорается утренняя. Полунощные зори не дают ночи ни места, ни времени. Растет все, торопится. Красавица ель подняла свою сизую пику-вершину. Пьет ненасытно солнечное тепло и золотистыми пестиками-побегами еще выше тянется.
В темных борах и светлых березняках, в зыбких болотах и тенистых трущобах — всюду изначальная жизнь. Щурились разноцветные глазки, пыжились разношерстные спинки, раскрывали желтые рты птенцы. Молодое племя! И тянулось оно всеми головками к свету, любопытно заглядывало через край родимого дома на неведомый пока мир.
Время идет, подрастает племя. Пробуют неокрепшие крылышки дроздята, взмахивают ими, а не хватает духу покинуть гнездо. Дрозды-родители рядом летают, манят детей за собой.
Еще день проходит. По часам растут птенцы. Не уходят они уже в развороченное гнездо, выбрались на сучок, сидят тесным рядком. Не успевают старые птицы насытить детей. С утра до вечера за кормом летают, а птенцы все голодны, все орут, раскрывая широкие рты.
Разозлился дрозд на птенцов, заквохтал раздраженно. Сел на сучок, столкнул грудью горластого сына, за ним другого, третьего… Полетели в разные стороны дроздята, а меж ними с отчаянным криком сновала мать: «Летите, мол, милые детушки, спасайте ребрышки. Старый хрыч с ума спятил»…
ИСПЫТАНИЯ
Не так-то просто подняться в природе, стать взрослым зверем без надежного покровительства родителей. Новый день — это новый риск, это новые испытания. Но каждый прожитый день в науку идет. Так рос и наш лосенок.
…Леском да кустарником шел к речке медведь Драно Ухо. Спешил он, ему было некогда. У тихой лагуны, там, где увитые хмелем черемушины скрадывают звериную тропу к водопою, под кучей травы и веток тухли остатки косули. Давно косолапый не ел досыта мяска, а вчера повезло — выждал косулю.
Но что это? Прямо навстречу ковыляет долговязый лосенок. Засопел топотыга, остановился. Стал и лосенок, заметив зверя, видит, на беду набрел. Оглушительно рявкнул медведь, не дал лосенку опомниться. В три скачка подоспел к жертве, наотмашь ударил когтистой лапой. Ударил — и сам полетел вперевертыши! Вскочил сбитый наземь лосенок, спружинил упругими ножками, пулей помчался к болоту.
Быстро оправился зверь, да уже поздно. Теперь ищи-свищи ветра в поле. Заревел Драно Ухо в обиде, обежал поляну — растерянный стоит. Не умеют медведи по следу бегать…
Эта оплошность не прошла безнаказанно для лосенка. Медведь когтями порвал ему шею. Сгоряча лосенок удрал, но потом обессилел и лег.
Наступили тяжелые дни. Больная, с запекшимися рубцами шея пылала огнем, одолевали немилосердные слепни. Лосенок метался в траве и тихо, беззвучно мычал.
Но живуч был лосенок.
С веселым громом пролился над тайгой ливень. Умыл, освежил тайгу и напоил просохшую землю. Заликовало, заволновалось лесное население. Очнулся от тяжкого забытья и лосенок. Встал, постоял и медленно побрел по лужайке. То ли от слабости, то ли от пьянящего аромата воспрянувших после грозы трав кружило голову. Покачиваясь, лосенок прошел к молодой осинке и лег в тени ее веток.
Утром другого дня он ощутил сильный голод. С жадностью начал ощипывать листики на осине. Нижние обобрал, к другому деревцу перешел. Но вскоре устала больная шея, голова стала никнуть к земле. Приглядел лосенок кудрявую вербу, забрался под нее в гущу ветвей и заснул.
МОГУЧИЙ ИНСТИНКТ
Пришло время, когда тоска по родичам совсем вскружила голову старому волку. Затосковал не на шутку, в одиночестве жить не может. И как-то утром, еще до солнца, побрел к урману. Идет знакомой лесной гривой, прислушивается, принюхивается, однако идет.
С некоторого времени волк почувствовал, что за ним неотрывно следят чьи-то глаза. Угнетала скрытая слежка. Вовсе невыносимо стало сейчас, вблизи от чужого логова. Довершая все возрастающий страх, неожиданно из-под самого носа с шумом сорвался глухарь. Так и прирос волк к земле. Когда утонули в лесных потемках последние звуки полета, опомнился зверь и поднялся. Тихо приблизился к тому месту, где встречался с волчицей. Еще сильней почувствовал пристальный Взгляд на себе. Прикованный им, волк не смел шевельнуться.
Не обманули зверя инстинкты. За ним давно следили чужие глаза. Это были волки — хозяева здешнего леса. Вышел из-за укрытия гривастый волчина, решительно направился к старику. Задрожали поджилки у старого, с места сойти не может. А стоит, хорохорится, этак браво поднял голову, как мог навострил дряблые уши. Знает серый: малейший шаг к отступлению — и пропал. Сам не раз расправлялся с такими. Поравнялся мощный волчина, обнюхал незваного гостя. Бесшумно вышла волчица. Старый волк ни жив ни мертв. Убежал бы, да поздно. Догонят и разорвут! Не за тем сюда шел старик…
И лег как ни в чем не бывало. Вытянул голову на траве, глазами смирнехонько смотрит. Ведь больше ему ничего и не надо, с волками бы только быть.
Семейные звери не тронули старого волка. Лишь подальше увели волчат. А вскоре привыкли к навязчивому соседу. Ценой унижения втерся он в доверие к чужим волкам. Старик не лез близко к логову, не мешал им ни в чем, и, может быть, только эта покорность хранила их ненадежный мир.