Ведьма, прежде чем проверять травяные нашлёпки и компрессы, подошла к Матвею и шёпотом попросила:
- Матвей, пожалуйста, помоги мне потом.
Дозорный кивнул, и Мирна первым делом пошла к Юрию. При магическим огнях разглядела, что ослабевший от потери крови дозорный пока что говорить не может. Поменяла ему нужные травы и подбадривающе сказала:
- Выживешь!
Слабая улыбка лишь приподняла кончики губ дозорного.
Затем была Дара. Оглядевшись и видя, что возле печи мужчин нет, Мирна шёпотом объяснила ей, что ночевать в избе не будет, а потом попросила девушку-мага поднять рубаху – посмотреть, как заживает рана на животе.
- Затянулась, - тихо ответила Дара. – Только болит ещё.
- Ничего, - ободрила её ведьма. – Завтра боли почти не будет, разве пока что наклоняться трудно будет.
- Мирна, - совсем шёпотом проговорила та, - а это обязательно – ночевать тебе в сарае? Я… боюсь здесь. Здесь ведь одни мужчины.
В крепостце-то нашлась отдельная комнатка для двух девушек-школяров. Ведьма ночевала не там, а в лачужке при крепостном дворе. Кажется, сейчас Дара забыла об этом. И что-то подсказывало ведьме, что страшится Дара не сна в избе с мужчинами… Не оглядываясь на Глеба, сидевшего на нижних полатях при печи – напротив скамьи с Дарой, лишь скосившись туда – так, чтобы девушка видела, Мирна губами изобразила:
- Барчука боишься?
Дара торопливо закивала.
- Ты будешь спать на печи, - вполголоса объяснила ведьма. – Именно потому, что ты девушка. Мужчинам подобает в прохладе, но тебе маги помогут забраться на печь.
Возражать Дара не стала, хотя было вскинулась с заметным всплеском радости. Кажется, она вспомнила, что печь сегодня топили, а значит – она ещё тёплая, можно и без постели обойтись. Глебу-то и так хорошо: уснёт на полатях с опорой на печь, будет греться всю ночь.
Набрав воздуха, Мирна выдохнула и повернулась к печи.
Глеб сидел на своих нарах при печи, низко ссутулившись и не глядя ни на кого.
Мирна шагнула к нему ближе. Покусав губу, выговорила:
- Глеб Савельич, нашла я вашего Злюку.
Школяр медленно поднял голову. Глаза тёмные от мрачных дум.
- У него сломаны задние лапы и есть раны на голове.
Она чуть не выпалила эти слова, опасаясь чего угодно: воплей, ругани, проклятий. Но школяр, к её изумлению, мрачно ответил так, что она едва не заплакала, сама не понимая – отчего:
- Оставь себе это никуда негодное чучело… Или выброси, если он безнадёжен.
Помолчав немного, чтобы справиться со слезами, она подумала: «А если он завтра увидит, как кошак бегает, пусть и волоча лапы?.. Завтра будет завтра… А пока…»
- Я посмотрю ваши ноги? – осторожно спросила она.
Он склонился и задрал штанины школярских форменных брюк. Ничего не сказал.
Ведьма прихватила со скамьи, на которой сидела Дара, мисочку с травами, приготовленными для школяра, и принялась за работу. Пока снимала остатки старой примочки, догадалась, почему Глеб так жесток к Злюке. Школяр пока не знает, что ведьма поневоле привязала его фамильяра кровью к себе. Возможно, Глеб уже магически звал кошака, а тот не откликался. И школяр решил, что у него теперь нет фамильяра. А сейчас получил подтверждение в словах ведьмы: «… раны на голове». Он думает, что эти раны, как говорят господа, несовместимы с жизнью – или, как самое малое, несовместимы с участью кошака как фамильяра. Отсюда и обидное для Злюки – чучело. Калека школяру не нужен.
Сообразив всё это, Мирна затаилась, поклявшись себе предупредить Злюку, чтобы кошак некоторое время не заходил в избу, в которой ещё долго придётся сидеть его бывшему хозяину.
Наконец с ранами Глеба ведьма возиться закончила. Под её присмотром мужчины отправили Дару на печь, а потом выпили приготовленное ею питьё, и укрепляющее, и успокаивающее на сон грядущий. Нападения на избу не боялись: взрослые маги обнесли и дом, и двор при нём жёсткой защитой. И, наконец, Мирна, забрав с собой мисочку с травяным варевом для пленника и миску с остатками ушицы (Матвей новую сварил), оглянулась на Матвея. Тот кивнул и быстро вышел вслед за ней.
- Что?
- Слышал – нелюдя принесли? Парализованного?
- Слышал.
- Матвей, он лежит животом вниз. Мне надо, чтобы ты стянул с него штаны и укрыл его той тряпкой, что лежит под полкой. Ну, плащом его.
Дозорный уставился на неё, как на полоумную. Но смотрел недолго. Дошло до него, в чём дело со штанами. Паралитик же – тот нелюдь. Мало ли что с ним ночью будет.
- А как же…
- А я ему под полку травы накидаю. Утром приберу – выброшу.
- Хозяйственная ты, Мирна, баба, - вздохнул Матвей. – Что уж в своей деревне не осталась?.. Замуж пошла бы…
И вошёл в сарай. А Мирна торопливо принялась драть траву заново, смущённо улыбаясь, когда представляла, что почувствовал нелюдь, когда его освободили от штанов.
Когда Матвей вышел, она попросила его вывести во двор собачину. Дозорный кивнул уже понимающе.
- Страшно без такого сторожа?
- Страшно, - согласилась она.
Хотя имела в виду иное: собиралась спать на земляном полу с подстилкой из сушняка, но ведь подстилка от осеннего холода не спасает. А Макс огромный. С ним рядом спать – как той же Даре на печи. Да и присмотреть за его раной-порезом надо бы.
Между тем Матвей спохватился и вынул из кармана потрёпанного мундира ложку, неожиданно белую в огнях, оставленных магами в сарае и чуть лившихся на узкий дворик.
- Откуда у тебя?.. – с изумлением спросила Мирна.
Ушицу Матвея из чугунка разливали по найденным и отдраенным мискам. И пили из них с краю, как из чашек. Единственная, найденная в избе деревянная ложка оказалась с такими трещинами, что делила круглую лопасть-черпало почти пополам, если бы не черенок, который ещё чудом сохранился. Конечно же, есть ею было нельзя. Только и вылавливали той ложкой из скудного бульона кусочки рыбы, распределяя их по едокам.
- Справил, - вздохнул Матвей, и его хмурое лицо обвеяло странной тоской. – Дома-то частенько резал ложки, когда лето подходило к ярмонке. Брат потом красил, а потом и везли на продажу. Так что – держи.
- Спасибо, Матвей! – благодарно откликнулась Мирна.
«Мирна-Мирна-Мирна! – заклекотал недовольный Янис. – Сколько тебя ждать?»
- Спи, беспокойный ты мой… - тихонько отозвалась ведьма. – Сейчас зайду.
Она выждала, пока дозорный выведет Макса и сам уйдёт в избу.
Одного взгляда на собачину хватило, чтобы понять: Макс голоден. Он не кошак, конечно, но… Взявшись за его богатый ошейник, украшенный всяческими магическими артефактами, ведьма ввела громадного пса в сарай. Едва отпустила, как пёс, предупреждённый, с какой целью он нужен ведьме, дошёл до подстилки и улёгся на неё. Со второй, верхней полки на него с интересом уставились ястреб и кошак.
- Спите! – махнула на них ведьма. – Сейчас этого обихожу и сама лягу.
Первым делом она поспешила опустошить мисочку с травяным отваром: отвела положенный сверху на шамана плащ от головы, расстегнула пояс и нашла стреляную рану. Не рану – кровоподтёк, как и сказал Мстислав. Сначала наложила на него очищающие травы, а выждав немного, убрала их и залепила сине-чёрное, чуть припухшее пятно обезболивающими. Затем осторожно положила на них расправленный край его рубахи, а поверх – укрыла плащом. В опустевшую мисочку налила ушицы для Макса – хоть что-то, да положить ему в живот до утра.
Теперь предстояло самое трудное. Она взяла миску с остывшей ушицей и снова присела перед изголовьем пленника.
- Эй, есть хочешь?
Голубой глаз шамана был с её стороны, и он моргнул на неё. Она показала пленнику миску с ушицей и кивнула:
- Давай я тебя накормлю? Будешь?
И взялась за Матвееву ложку, рассудив заранее, что выпьет рыбный бульон опять-таки через край, а пленника накормить по-другому не получалось, разве что при помощи ложки. Набрала кусочек рыбы с каплей бульона и поднесла к тяжёлым губам шамана.
- Ешь.
Даже ткнула ложкой в сомкнутый рот, чтобы почуял, что пахнет съестным.
Не откликнулся. Но Мирна сдаваться не собиралась. А вдруг он не понял? Глазом-то своим голубым на неё смотрит. Правда, не понять – сердито ли, или с другим каким чувством. Поэтому она уверенно не просто ткнула краем ложки в его рот, а осторожно протиснула её между тяжёлыми губами. Чего боялась – так лишь того, что паралитик он не только всем телом, но и…
И обрадовалась: ложку, протиснутую между его губами, в его рту сумела перевернуть – и уставилась на нелюдя не хуже фамильяров, которые затаились наверху, с огромным любопытством следя за ними обоими. Выдохнула: сглотнул! И быстрее подала ему только бульона, рассчитывая, что уж пить-то он точно хочет.
Каким-то наитием она поняла, когда он насытился, и сама с сожалением допила остатки (совсем мало!) ушицы.
Когда миска опустела, ведьма призадумалась, не сбегать ли на ручей – помыть обе миски. Но усталость брала своё, и Мирна просто отложила посуду на перекладину дощатой стены. А потом легла на свою подстилку, прижавшись боком к Максу, которому шёпотом объяснила, что сторожить её не нужно, а нужно поделиться теплом на ночь.
Спала она чутко. Не шевелясь, сквозь сон слышала, как под утро, хмурое от серости, ушли-улетели из сарая спавшие на верхней полке фамильяры. Как, привстав рядом с ней, смотрел им вслед Макс. А потом снова лёг и не уснул, а задремал…
Потом проплыло мгновение, когда, бывший лёгким, сторожким, сон внезапно навалился тяжестью, заставившей утонуть в тёмных сонных глубинах. Но чувствовать происходящее она всё же чувствовала, хоть встать, проснуться не могла. И это ужасало. Заставила-таки себя выплыть из насланного сна, а потом догадалась, что проснуться – проснулась, а двигаться-то не может. Прямо как тот нелюдь… В странной дремоте, когда глаза с трудом открываешь, а открыть не можешь, она сначала ощутила, что рядом Макс – и это принесло облегчение. Пока не сумела поднять открытые глаза.
Огни-то магические со временем пропали. В сарае застоялся хмурый поутру осенний сумр