Водя появился неожиданно — из воды прямо под рукой моей вынырнул, улыбнулся широко-нахально, опосля приосанился, плечами могучими поигрывая, и вопросил:
— Хороша ли работа моя, а, хозяйка лесная?
— А то, — согласилась я, — уж постарался так постарался. Чуть меня с лешим не угробил, но постарался — этого не отнять.
И Водя сник. И тут же ясно стало — сам едва на плавнике держится, устал смертельно за ночь эту, а когда я потребовала остановиться, он же всех и остановил, и русалок своих и болотников моих. И чего ему то стоило, я и представить не могла. Только вот уже закат почти, а Водя только сейчас появился, и зная точно утверждать можно, что до мига этого он в беспамятстве был, иначе раньше бы пришел.
Руку протянула, ладонь к щеке его прижала, он плечом придержал мою ладонь, отпускать не хотел. Да только разговор нам предстоял, и разговор сложный.
— Весь лес, Водя, зачем весь лес?
Водяной руку мою своей накрыл, к лицу своему прижал чуть сильнее, да и сказал все честь по чести:
— Хотел, чтобы все это закончилось. Одним ударом нежить добить хотел.
Но я руку отняла, посидела молча, на работу Ярины глядя, и сказала тихо:
— Это лес, Водя, это лес. Нельзя в лесу одним ударом ничего сделать, кроме как уничтожить его!
Рывком Водя из реки на берег выбрался, сел со мной рядом, а хвост в ноги трансформировать не смог, видать сил совсем не было, на меня посмотрел, кивнул обреченно.
— Знаю, Веся, знаю… Но я тебя в это дело втянул, я за собой вину ощущаю, пойми меня.
— Понимаю, — ответила безрадостно.
Потому что не было радости. Вообще не было.
Ни капельки радости здесь. Назад я хотела, в шатер светлый, в заботу сердешную, да в объятия мага, того о котором все время забываю, что он маг. А ведь маг он, Веся, он маг… нельзя к нему, совсем нельзя.
— Ты грустишь, — сказал Водя задумчиво.
«Я тоскую» — подумала, с трудом слезы сдерживая.
— Хорошо все, — отмахнулась от дум печальных. — Справляемся. Не без ошибок, не без трудностей, но справляемся. У меня леший есть, ты есть, войско цельное, и аспид непобедимый. Сдюжим, в любом случае сдюжим.
Кивнул Водя задумчиво, хвостом по воде плеснул, да и сказал повинно:
— Прости, что вышло так, что на тебя удар пошел, виноват я.
— Не ты, — я головой покачала, — не ты, Водя. О том, что клюка заповедная в Гиблом яру гниет обреченно, знать не могли ни ты, ни я.
Помолчал водяной, затем спросил напряженно:
— А как такое быть может? Как случилось-то? Ведуньи-то мертвые, нежитью обращенные, с клюками каждая!
Кивнула я, слова его подтверждая, да добавила тихо:
— Так то оно так, Водя, они все с клюками, да только не с теми и не те. Нет среди них ведуньи Гиблого яра, давно ее нет. От того и чаща Заповедная меня послушалась, от того и власть над лесом по ночи перехватить я сумела. Нет в этом яру даже умертвия прежней его хозяйки. Ее убили. Да не в лесу даже убили, в другом месте.
И тут вот призадумалась я вот об чем — убили хозяйку Гиблого яра не здесь, а погубили-то тут. Я это сама видела, когда в воспоминания Ярины при встрече первой заглянула. Я же все видела! Ловушку подлую, знак Ходоков жуткий, то как вступила в ловушку старая да и видящая уж плохо ведунья, как вышла из нее становясь умертвием! А опосля подожгла себя, сама подожгла, чтобы лес свой от скверны уберечь, чтобы спасти свой Светлый яр, да только он все равно Гиблым обернулся, а я… я… вот я дура!
— Весь, ты побледнела чегось, — напрягся Водя.
— Ох, Водя, тут не бледнеть, тут краснеть впору, — высказала в сердцах, да поднялась резво.
Мне леший был нужен. Прямо сейчас. И именно леший! И… я на водяного посмотрела, и поняла, что водяной мне нужен тоже.
— К лешему надо, с тобой, — честно сказала Воде.
Вздохнул он тяжело, да и… и кракена призвал. В другой раз сам бы перенес запросто, а коли кракена призвал, значит совсем Воде плохо, совсем измотан.
Лешего я позвала, едва на берег ступила, Водя следом перенесся, из сил последних облик себе придал человеческий, и сидел теперь на бревне поваленном в штанах чешуйчатых серебряных, да с торсом голым, но я слова не сказала — ему и так плохо, куда его еще за рубашкой посылать.
Послала зов лешему, да ближе к водяному подошла. Он меня обнял, к себе прижал, лбом в живот уткнулся, плохо ему было, совсем плохо. Погладила по волосам золотым, да мягко силу свою ведьмовскую пустила — сильно помочь не смогу, но так, немного, сил придать да слабость не чувствовать, это я могла. А ощутив прибытие лешего, я глаза закрыла, и разом силу свою в водяного выплеснула, голову его к себе сильнее прижав.
— Как у вас тут… интимно, — прозвучал вдруг голос злой.
Аспид вернулся.
Не ответила я ему, к другу верному обратилась:
— Лешинька, родненький, клюку возьми.
Подошел молча, забрал молча, постоял, глядя как я Водю уже двумя руками обняла, да дышу с трудом, и молвил издевательски:
— А смотрю, не бережешь ты себя, рыбехвостый.
Водя, под руками моими расслабившийся, вмиг напрягся. Вздулись мышцы могучие, распрямились плечи широкие, и может еще какая реакция была, лешинька порой Водю до посинения довести мог, но глаза мне сейчас было открыть никак, а вот на место некоторых поставить — самое то было.
— Клюкой тресну, — пообещала я другу верному.
— Да тресни, — неожиданно согласился леший, — не впервой, переживу. А вот ты переживешь ли? Сама едва оклемалась!
И Водя тут же отстраниться попытался. Тут дело такое — не понял он, что я делаю, а теперь, когда леший сказал, то уж очевидным стало.
— Пусти! — потребовал водяной.
— Разбежалася, — ответила ему.
— А бег это в целом полезно, — вмешался аспид.
— Отпусти рыбину, кому сказал! — добавил леший.
— Веся, хватит, — не отставал от них Водя.
— Уже, и хватила, и отпустила и все прочее, — бесят иногда сил моих нет как. — Еще мгновение и закончу.
Тишина такая в лесу моем Заповедном воцарилась. Благословенная тишина. Вообще хорошо, когда эти трое молчат и морали мне не читают… особенно если учесть, что сейчас у них повод для чтения нотаций то появится, да еще какой.
И тут леший возьми, да и спроси:
— А ты, водяной, небось решил, что тебя от чувств нежных пообнимать решили?
Все, у лешиньки настроение поганое вусмерть, так что сейчас начнется.
Водя в ответ зарычал глухо. Аспид хоть молчал, и то хлеб.
— А я от нежных чувств и держу, лешинька, ты же меня знаешь, — ответила другу верному.
А затем лицо Води ладонями обняла, запрокинула, в глаза сине-зеленые, как заводи глубина, заглянула, к губам нагнулась, да и выдохнула часть своего дыхания. Водя вдохнул судорожно и силу вернул. Вмиг вернул.
— Весь, — глядя на меня позвал тихо, — что это было?
— Ведьмовская магия, — пояснила ему, выпрямляясь, но все еще держа лицо его.
Просто взывание к скрытым резервам существа магического, такого как водяной, это несколько нестабильная штука, кто его знает, что случиться может.
Раз, два, три… десять… двадцать… тридцать. Готово. Улыбнулась я водяному, он на меня смотрел непонимающе, с удивлением, да с ощущением силы в нем растущей.
— Лучше? — спросила с улыбкою.
— Лучше, — кивнул Водя. — Намного лучше. Ты во мне магию пробудила какую-то?
— Не, — я плечами пожала, — силу твою резервную, внутреннюю. Чтоб не пришлось тебе седьмицу целую кракена призывать постоянно. А то я ж тебя знаю, ты гордый, а тут такой удар по репутации.
— И не говори, — усмехнулся он, — русалки засмеют, кикиморы там, болотницы.
Но то шутка была, а затем сказал он уже серьезно:
— Спасибо, Веся.
Кивнула я, благодарность принимая, отпустила водяного, отошла от него на шаг, мельком глянула на аспида, тот от чего-то такой злой был, что казалось воздух вокруг него потемнел и клубится тьмой, потом на лешиньку посмотрела — тот не добрее выглядел, ну и, раз терять мне было уже нечего, я всем троим и призналась совершенно честно:
— Я — дура.
И выражения лиц у моих нелюдей такое стало — человеческое. Вполне себе человеческое. Только смотрели на меня так, словно я клюкой пришибленная, а то и бревном цельным. Да и что тут сказать-то, правда дура, набитая да полнейшая.
Протянула руку — клюка Гиблого яра ко мне тут же и припрыгала, да едва ладонью сжала, отозвалась теплом и холодом. Теплом — потому что теперь в ней была жизнь, а холодом — потому что в ней все еще оставалась смерть.
Ну и вот так вот, с клюкой в руке, притянула к себе ближайший прутик из лесного падня, ногой песок речной притоптала, да и начала рисовать, а то так на словах как объяснить вообще не знала.
— Ведунья Гиблого яра попала в ловушку, — я круг нарисовала, к нему фигурку человечка вроде как направляющуюся — стрелочкой обозначила. Посмотрела, подумала, фигурке схематичной юбку пририсовала, а то как-то не солидно — почтенная ведунья и без юбки. Потом подумала, добавила клюку, волосиков… увлеклась…
— Веся, — недобро леший произнес.
— А, ну да, — точно увлеклась.
Смутилась, волосы поправила… свои, а не у рисунка, потом объяснять начала:
— Это ловушка, — я на кружок криво нарисованный указала, — в ней знак Ходоков скрыт был. Меня от такой ловушки охранябушка спас… — и вот только сказала, так сразу тоскливо стало, хоть вой. Выть не стала, постояла, на схему глядя, да и продолжила, — а вот ее не спас никто. Но ведунья была опытная, осознала опасность тут же, да и сожгла себя, чтобы скверна по лесу не распространилась. Да только разве остановишь такое? И все же частично она остановила, себя в жертву принеся.
И тут я умолкла. Просто два противоречия озвучила, и только сказав, осознала то — «разве такое остановишь» и «все же частично остановила». И вроде противоречие, вот только имело оно место. Суть то в чем — она себя сожгла, пытаясь скверну остановить и лес свой спасти, и частично ей это удалось. Удалось ведь — чаща Заповедная цела осталась. А как удалось? То мне толком не ведомо.