— Лешака? — я термина не поняла.
Маг кивнул и пояснил:
— Лешего ставшего нежитью. Ты говорила такого быть не может, да уж вышло так, что прав я оказался.
Да так сказал, что сразу стало ясно — своей правоте он не рад. Потому как нечему тут радоваться.
— А как нашли? — спросила тихохонько.
— По внешним признакам, — выдохнув тяжело, медленно, словно пытаясь удержаться от эмоций, поведал Агнехран. — Как я и говорил, это твой леший неполноценный, видать совсем искалеченным попал к тебе. А этого в степи магический патруль засек — тот зверем бежал, но при опасности под землю ушел — так и отследили. После твоих слов про лешего, догадаться, что умертвиям ведуний свой леший понадобится, было не сложно. Мы просчитали вероятности, расставили патрули, все были проинструктированы верно. Захватили ночью, изолировали в… я бы сказал «каменном мешке», да только после тебя, я многое о лесе понял — камень лес может изломать, а леший — это сила леса. Так что железо. Заговоренное, без доступа воздуха, максимально изолированное. Вторая степень защиты — охранительный контур. Третья — лешак заперт на территории крепости, там шесть магов — а это, сама понимаешь, сила не малая.
О… ого.
Архимаг же, вдруг как-то странно улыбнулся, глядя на меня, и продолжил уже не так напряженно:
— Держим патрули. По границе Гиблого яра устанавливаются укрепления. Нежить, что стягивалась в яр Гиблый, уничтожается на подходе. А я… у меня подарок для тебя есть, Веся. Возьмешь?
Зачем спрашивать, если ответ и так знает? Я отрицательно головой мотнула, но не остановило это мага. Движением руки притянул к себе ларец плоский, крышку откинул, ко мне развернул.
Знатный подарок был. На бархате черном лежали россыпью кольца-артефакты, перстни-накопители, браслеты-охранители. Знатный подарок, ничего не скажешь, ну вот вообще ничего не скажешь, окромя:
— Нет.
На миг прикрыв глаза, архимаг словно пытался подавить растущий гнев, затем вновь на меня взглянул, да и вопросил разъяренно:
— Веся, кто я, по-твоему? Слепец? Дурак? Али идиот последний?! Ты за мной кинулась, все свои амулеты захватив, и всю их силу на меня истратила! Ничего у тебя больше нет, Веся. Я маг, в одном ты права — мы другие, да только лишь тем, что чувствуем вещи магические. Я знал, сколько у тебя амулетов. Я знаю — что ничего не осталось. О многом мог бы сказать, Веся, да только в едином признаюсь — ничего страшнее нет в жизни, чем стоять, не имея возможности приблизиться, видеть воду ручья алую, от твоей крови всю алую, и чувствовать, как гаснут твои амулеты, один за другим, силу свою теряя. Я же их чувствовал, Веся. Каждый из них. Ты могла умереть. Ты…
И маг отвернулся. Уж не знаю, куда он смотрел, только желваки дергались, крайнюю степень ярости выдавая. Да только в том не моя вина — его.
— Гордость бы свою урезонил вовремя — не пришлось бы мне на жертвы идти! — высказалась от всего сердца.
Резко голову повернув, Агнехран на меня посмотрел. Да столько тоски в его взгляде было.
— Я тебя уберечь хотел, — произнес сдавленно.
И на миг, всего на миг, я словно снова охранябушку увидела. На один краткий миг, от того и ответила:
— Я знаю.
Да только ни ему ни мне не легче от того знания.
— Есть еще новости? — спросила безрадостно.
Не ответил маг. На меня смотрел, да и спросил ожесточенно:
— От чего я врагом для тебя стал, Веся? Что я сделал? Ведь иначе все было, совсем иначе. Ты помнишь, как шла со мной? Я за руку тебя держал, а ты шла, и не было в тебе ни холода, ни опасения, ни настороженности. Ты доверяла мне, словно точно знала — не обижу. А сейчас что? На меня и не смотришь. Нет в твоем взгляде больше ни участия, ни доверия. Ничего нет. Могла бы — стену между нами выстроила… а, впрочем, о чем я — ты и выстроила. Да не одну — две стены. Только я все понять не могу, Веся, за что?
Понять не можешь? Вот как?
— Али может, — маг замялся, но не надолго, слова злые все равно как с цепи сорвались, — ты лишь увечных да калеченных привечаешь?
А вот это уже как ножом по сердцу.
Я руки на груди сложила, отгораживаясь… хотя прав, архимаг, могла бы — стену возвела, чтобы не видеть его. И не слышать.
Но коли ответа жаждешь, что ж, скажу:
— Ты доверие мое предал, Агнехран, — напомнила холодно. — Но это тебе объективная причина. А необъективная тоже есть — да ты о ней никогда не узнаешь.
Маг смотрел на меня прямо, но видела я — вину за собой ощущает, искупить хочет. Гордый. Тогда, как попал в избу мою, долг свой трудом искупить пытался, сейчас вот — подарками. И может, стоило принять, знаю ведь — ему легче стало бы, да только… он маг. Маг. А маги, они ничего, никогда просто так не делают, и я это доподлинно знаю.
Агнехран усмехнулся странно, да и сказал не скрывая:
— Вот ты уже как на врага на меня глядишь. Что вспомнила, Веся? О чем подумала?
— Правду вспомнила, — тихо ответила я, — о неизбежном подумала. Уж простите меня, великий архимаг, а только брать я из ваших рук ничего не стану. И чувствовать себя должником тоже не стоит — я Заповедного леса хозяйка, а в Заповедном лесу всем помогают, ничего взамен не требуя. Да и лешего… лешака вот остановить удалось, а это уже помощь мне, да не малая. Нет вашего долга передо мной, нету. И хватит об этом.
А маг так не считал. Взгляд его прожигал будто, лицо каменным стало, и вдруг сказал Агнехран:
— А коли полюбил я тебя, Веся, как тогда мне быть?
Я улыбнулась.
Улыбка стала шире.
Улыбка перешла в смех.
Смех в истерический хохот.
Насилу успокоилась, слезы то ли от смеха, то ли от горечи выступившие рукавом утерла, на архимага потрясенного поглядела, да и ответила, как есть:
— А что толку с той любви?! Я уже любила, архимаг, я так любила, что весна в груди цвела. И он любил меня, больше жизни любил… Но не больше власти. И сгорела моя весна, в пожарище тщеславия сгорела, а перед тем — от осознания предательства замерзла как ранняя яблонька, что расцвела раньше времени, да мороз прибрал. Такие как вы не умеют любить, Агнехран. Такие как вы, умеют только приносить в жертву. Убивать. Растаптывать. Но любить — нет. Прощай, маг.
И я забрала наливное яблочко.
Убрала блюдце серебряное.
Слезы вытерла.
Раз, еще раз, в третий раз. А они все текли и текли, неуемные да неугомонные, а мне больно так.
Дверь отворилась без стука. Вошел аспид, да так, словно поспешал-торопился ко мне прийти, и от вида его страшного я вздрогнула — все никак не привыкну к чудищу легендарному. Но хоть и явился без спросу, все равно ему обрадовалась — лучше уж с ним о деле поговорить, чем рыдать понапрасну. Слезы быстро вытерла, на стул свободный указала, да и…
Вдруг подумала — А чего это я ему обрадовалась-то? Он же за списком пришел, а список не готов еще.
— Госпожа хозяйка лесная, — аспид сел на место предложенное, в глаза мои вглядывается напряженно, и словно бы виновато. — Случилось чего, али как?
— А, ничего не случилось, — я новый листок взяла, перо гусиное в чернила обмакнула, — так, о прошлом вспомнилось, да и взгрустнулось невзначай. А ты прости меня, аспидушка, за дверь погребную, сама не ведаю, что нашло на меня.
Ну вот, извинилась, а то чувствовала себя поганкой вреднючею, да и неудобно было, совестно.
— Ничего, то тренировка была, а тренировка завсегда вещь полезная, — мирно отозвался аспид.
— И за Гыркулу благодарствую, — не поднимая взгляда от листка, добавила я.
— Дело прошлое, — уклончиво ответил аспид, словно и принял благодарность, и… не совсем.
А я слезы вытерла. Откель взялись не ведаю, но с чего-то прекращаться отказывались.
— А сдается мне, что-то да случилось, — медленно проговорил аспид.
— Аспидушка, — я голову подняла от стола, на аспида поглядела, — я в твои дела не лезу, откуда ты пришел не спрашиваю, вот и ты, будь добр, в душу мою не лезь.
Ответом мне был спокойный взгляд холодных глаз на черном матовом лице, и еще более холодное:
— Аедан.
Ну так, значит так.
— Будь, по-твоему, господин Аеданушка, да только от обращения, суть сказанного не меняется.
И я начала писать.
Первым пунктом шло — «Ловушки наземные».
Аспид слегка подался ко мне, поглядел на написанное и спросил:
— Это как?
Ох ты ж… да, как-то объяснить то надо.
Вздохнула, и попросила:
— Садись близехонько.
И указала на место, рядом с собой.
Да только аспид взял, и вместо того, чтобы со стулом передвинуться, сам поднялся, подошел, на колено опустился, и вдруг как-то неуютно мне стало, от близости такой. Моя б воля, я бы отодвинулась, да некуда — стул и так в стену упирается. А тут аспид еще и руку одну на спинке моего стула разместил — и вообще неуютно стало ведьме непутевой. Уж так неуютно, что хоть выводи его на двор, да и показывай все на натуре, так сказать. Но тут проблема одна имелась — в смысле проблема имелась, а силенки кончились. Прав был аспид — поспать бы мне. Ну да ладно, стенать поздно уже, будем работать с чем есть.
Осторожно я руку протянула, осторожно щеки аспида коснулась… страшно было мне, боязно, неуютно, а еще этот-то, совсем близко.
Да делать нечего — ладонью я к щеке аспида прикоснулась, да и в глаза ему глядя, передала образ: Лес — ночной, дневной, полуденный, полуночный, да тропинка, что цельной казалась, а вдруг возьми да и разверзнись под ногами.
— Это ловушка стандартная, — отнимая ладонь и берясь за перо, сообщила я. — От того умные люди по краю леса Заповедного ступают лишь одной ногой, покуда разрешение не получат.
— А смысл в чем? — вопросил вдруг Аедан-чудище.
— Ну как, в чем? — замялась я. — Любой организм, это ж пища лесу. И коли не зверям, так червям пиршество, древам — угощение.
Хмыкнул аспидушка, да произнес задумчиво:
— Ох, и страшна ты, хозяйка лесная.
— Да я то что, — отмахнулась с улыбкою, — на себя в зеркало погляди.
Аспид глядеть не стал, аспид улыбнулся. Да так, что вроде и страшным до крику быть перестал. Грустной улыбкой ему ответила, да и дальше двинулись.