Но леший молча меня в лес уносил, не оборачиваясь.
— Что значит «ради чего взялся ведунье моей помогать»?! Дьявол тебя раздери, леший! Что ты ей наговорил?! Леший!
Но открыл лешинька тропу заповедную, и шагнул на нее, ни на миг не останавливаясь.
— Леший!!!
И крик стих, растворился в пространстве, тихо стало, только деревья шумят.
«Как аспид нашел тебя?» — мысленно лешенька спросил.
«Леся», — теряя сознание, ответила я.
«Ясно» — мрачно произнес леший.
А я в темноту проваливаясь, лишь об одном попросила:
«Блюдце серебряное принеси, да яблочко налив…»
На большее сил не хватило.
***
Ночь…
День…
День…
Ночь…
Боль отступала медленно, но отступала. Кем бы ни был целитель, которому Агнехран поручил перебинтовать меня, но дело он свое знал — не давил гипс, не пережимал, лишь каркасом служил, да поддержкой фиксирующей. От того поворачиваться уж смогла без боли, сидеть жаль пока сложно было, но теперь, когда леший приподнимал, хоть есть могла, от боли сознание не теряла.
А на третий день, когда леший ушел, потянулась к блюдцу серебряному, яблочко наливное по нему пустила, да и прошептала имя одно, то что гнала от себя все эти трое суток:
— Агнехран.
Засияло, засветилось блюдце сразу же, отразило лицо бледное, тревогой искаженное, измененное. Под глазами круги черные, скулы резко выделяются — осунулся весь, волосы кое-как собраны, а на бледных губах улыбка едва заметная, зато облегчения полная.
— Веся, — видать сказать хотел, да не вышло, лишь шепот хриплый послышался, — Весенька…Веся!
И лицо ладонью закрыл.
А мне бы руку протянуть, плеча его коснуться, волосы черные словно смоль успокаивающе погладить, да только и говорить тяжело, не то что двигаться.
Маг же руки от лица убрал, вздохнул, словно груз с плеч сбрасывая неподъемный, да и спросил прямо:
— Где ты?
— Не знаю, — говорить не получалось, лишь шептать едва слышно.- Лешинька далеко унес, даже Воде не сказал куда, и чаще меня не найти сейчас.
Хотел было Агнехран сказать что-то, очень хотел да не стал — лишь побледнел сильнее и промолчать себя заставил.
— Ты не тревожься обо мне, — попросила тихо, — и за целителя и за гипс спасибо тебе, так лучше, и заживет быстрее и почти не больно уже.
А он ничего не сказал, лишь челюсти сжал, да так, что на скулах желваки обозначились.
— Не гневайся, не стоит… — прошептала ему.
Глаза прикрыл на миг, голову опустил, дышит тяжело.
Потом резко голову вскинул, глаза темные сильнее потемнели, сглотнул нервно, да и спросил:
— Ты ела сегодня?
Странный вопрос, но все равно ответила:
— Да, лешинька покормил, вот только ушел.
Кивнул Агнехран, ответ принимая, да следующий вопрос задал:
— Лежишь на чем?
Посмотрела с недоумением на пол — на чем-то лежала, а на чем?
— На чем-то, — ответила, пытаясь определить на чем.
— Понял, сейчас, — быстро сказал охранябушка.
Поднялся, из поля зрения моего исчезая, и так тоскливо стало, так одиноко, чуть слезы на глаза не навернулись. Но тут вернулся он. Сел за стол обратно и мне приказал:
— Руку протяни, коснись блюдца.
И усомниться бы мне, не доверяться, но в глаза его синие взглянула и протянула, руку-то. А он молча сунул мне сверток тугой, и вытащила я покрывало. Да не простое — легкое как пух, теплое как от печи тепло сухое, ласковое. Закуталась в него как могла, легла, глаза закрыла — хорошо так, только вот сил уже не осталось, поспать бы.
— Веся, не спи, — попросил так, словно взмолился.
Я себя заставила глаза открыть.
— Соберись, не ведаю, как сил у тебя еще хватает на то чтобы жить да дышать, только, Веся, еще мне от тебя одно усилие потребуется.
Кивнула молча, глаза изо всех сил, но открытыми держать пытаюсь.
— Это травы, — Агнехран потянулся, да придвинул к блюдцу пузырьки с настоями разными. — Никакой магии, ничего волшебственного, только травы.
Да придвинул он то, что давно рядом было. Что наготове, видать, держал. Что…
— Охранябушка, а ты спал то вообще? — спросила встревожено.
Одним взглядом он мне ответил. Только взглядом, но таким, что ясно стало — не спал. Ни секунды не спал. Меня ждал. Подготовился вот и ждал. Все это время.
— Тут три травы — зверобой, девясил, гуарана. Сам варил, сам дозу рассчитал. Выпей сразу.
И пузырек мне протянул.
Затем замер, словно забыл что-то, или только сейчас понял. На меня посмотрел, на руки мои слабые, да быстро из пузырька пробку вынул, и открытый уже мне передал. Улыбнулась заботе такой, когда даже в мелочах позаботился, и ни спрашивать не стала, ни сомневаться. Как есть взяла, кое-как приподнялась, да все до дна пусть и с трудом, но выпила.
О том, что на пол рухнула, поняла, лишь когда покатилось что-то прочь звеня.
Тогда и глаза открыла, и догадалась что сознание потеряла, пусть и на миг, но потеряла, и что пузырек укатился куда-то в темноту и не доползу я до него. Ну, так если подумать, доползла бы, только стон глухой, полный отчаяния и бессилия заставил вспомнить, что не одна я тут. С трудом на бок повернулась, на бледного, такого бледного, что и смотреть страшно Агнехрана посмотрела, а он с таким отчаянием в ответ, что захотелось яблоко от блюдца забрать, связь прерывая.
— Нет, только не это, Веся, — простонал, словно понял, о чем думаю.- Да, тяжело тебя видеть такой, спорить не буду, но не видеть тебя, от неизвестности подыхать, оно в сотни раз хуже. Не прерывай связь, я же с ума сойду.
И я не стала.
Легла как смогла, в плед пуховой закуталась, да на охранябушку посмотрела, а в голове словно шум нарастает, но и легче становится, тепло в груди разливается. Хорошие он травы подобрал, правильные, только вот:
— Значит, сам варил? — спросила шепотом.
— Сам, — глухо ответил, сглотнув судорожно.
Усмехнулся с горечью какой-то странной и добавил:
— Знаешь, для себя бы не стал, у целителя взял бы, а для тебя… тебя доверить никому не смог. Ты прости.
— За что? — и в правду не поняла.
— Горькое вышло, — объяснил Агнехран. — Знаю, что гадость, сам пробовал, но смягчить горечь не рискнул. Прости.
Улыбнулась ему, а сама только сейчас поняла — и в правду горько, очень горько, но согрелась вот, и глаза открытыми держать уже не так трудно.
— Ты улыбнулась, — тихо произнес охранябушка, на меня глядя, — счастье мое, я на твою улыбку готов смотреть вечно.
— А я в твои глаза, — не знаю, почему сказала.
Как-то само вырвалось, непроизвольно совсем. И взгляд отвела быстро, и поняла вдруг, что лежу не знаю в каком виде, волосы не чесаны, умываться то умывалась, леший помог, а вот волосы встрепанные, да и сама не лучше, и…И что же это я делаю? И как-то сразу стыдно стало, и смутилась, и что ж творю-то, нельзя же так! И…
— Глаза не совсем мои, — вдруг произнес Агнехран.
И я о сомнениях своих всех разом позабыв, удивленно на него посмотрела.
— Они когда-то голубые были, — продолжил маг.
Вроде так спокойно продолжил, размеренно, а сам что-то искал судорожно, перебирал в ящике стола своего.
— А… а потом что? — спросила, любопытства не сдержав.
— А потом намудрил с заклинанием ночного зрения… да где ж она, чтоб ее! — непонятно на что выругался.
— И что, в темноте видишь? — я поудобнее легла, руку под голову положила.
— Не так как хотелось бы, — он все еще искал что-то. — Но лучше, чем прежде. А, вот!
И достал из стола коробочку. Размером с ладонь, золотой лентой красиво перевитую. Подарочная упаковка была, такую покупают в подарок, подарком и вручают. В особенно дорогих магазинах подарки именные делают, вот и на тут поверх коробочки было выгравировано «Для Веси». Глянул маг на гравировку, на ленту золотую, на меня никакую, да одним движением порвал и обертку, и ленточку. Крышку снял, и мне открытую коробочку протянул.
— Осторожно, не рассыпь, — попросил, видя как руки у меня дрожат.
И я осторожно. Осторожно взяла, осторожно на пол положила и дыхание задержала, увидев, что внутри оказалось.
Это был мармелад.
Ягодный, очень дорогой, очень полезный, очень… для меня. Совсем весь для меня. Где каждая мармеладка была из тех ягод и фруктов что я люблю. Малина, земляника, яблоко, смородина, морошка.
— Спасибо, — прошептала, стараясь слезы навернувшиеся сдержать.
— На здоровье, — очень тихо, ответил он.
На него я не смотрела, казалось взгляну только и слезы сами с ресниц покатятся, так что на мармелад смотрела, выбирая. Выбрала яблочный…Да зря видимо, был у него привкус горечи. Горечи по загубленной мною посаженной яблочной роще, что пришлось погубить мне же. Больно…
— Знаю про яблони, — вдруг сказал Агнехран. — В приморье яблоневые саженцы закупил, Савран купец твой, уже перевозит, мужики деревенские сажать помогают. Сорт хороший, быстро растет, плодоносит уж на второй год. Не печалься, хороший сад будет, лучше прежнего.
Замерла я. С мармеладкой во рту, со слезами на глазах, на мага смотрю и только одно сказать смогла:
— Как?..
Улыбнулся, платок достал, мне протянул, да едва взяла, он тем воспользовался — к пальцам моим прикоснулся. На мгновение сжал, словно удержать хотел, но отпустил. Себя превозмогая отпустил. А когда лицо вытерла, об одном попросил:
— Связь не разрывай.
Да как же это «не разрывай»? У меня сил не много, то что говорить могу уже чудо, а сколько смогу, я же не знаю…
— Пожалуйста, Веся.
Вроде говорит, только говорит, а такая тоска в голосе, такая боль, такая мольба.
— А ты сам-то как, охранябушка? — спросила, руку под покрывало пряча, да сильнее закутываясь.
— Хорошо, — улыбнулся он, да только у меня глаза сами закрывались, так что может и почудилось, — теперь хорошо… Спи, моя Весенька, спи.
***
Ночь…
Утро…
Тепло ладони, что сжимает мою ладонь, такое надежное, родное тепло, и касание нежное, осторожное, такое бережное.