Промолчал аспид, сказать ему было нечего.
— Мавками займусь, — продолжил лешенька, — а ты, коли совесть еще осталась, не ставь ее перед выбором между твоей гордостью, да ее жизнью.
И уж повернулся было леший, чтобы ступить на тропу заповедную да сразу к Заводи перенестись, как аспид вслед ему сказал:
— Нет у меня больше гордости, тревога сожрала ее без остатка. А отдать браслет я не мог — одна у меня ниточка оставалась, последняя соломинка. И не строй из себя друга ее преданного, леший, ты, как и все, кто с лесом Заповедным связан, об этом лесе и заботишься, для тебя на первом месте его выживание, а Веся уж на втором, и мне это ведомо.
И развернулся леший в гневе стремительно увеличиваясь, и как зарычит яростно:
— Да что ты знаешь обо мне, аспид?! Что ты обо мне знаешь?! Ничего! Не ровняй меня ни с лешими, ни с магами, ни с теми, кто тебе подобен!
И ничего более не говоря, леший переместился к Заводи.
А аспид сгорбился, в стол кулаками упираясь, постоял, мрачный и растерянный, опосля выпрямился, и отказавшись от вина, что русалки, бояться его уже переставшие, поднести пытались, ушел в баньку, оттуда вернулся с ведром воды, да в избенку мою тяжело поднялся.
Там, дверь за собой плотно притворив, ко мне подошел. Ведро рядом поставил, сам на колени опустился, руку мою вновь обеими ладонями взял, да замер, на меня бледную, аки утопленница в полночь, с тоской глядя.
И не выдержало сердце мое, оно у меня и так не выдержанное, а опосля всего этого и подавно.
Подошла со спины незримо, обняла за шею могучую.
Вздрогнул всем телом аспид, замер, тяжело дыша, да и спросил прямо:
— Веся?
Прижалась к нему телом призрачным, да шепнула у самого уха:
«А кто же еще, в моем лесу свободно разгуливать может?».
— Я, — слабая улыбка тронула его губы.
«Ты, — покорно согласилась я. И добавила язвительно, — а еще те, кого приведешь в обход воли моей. Эфа к примеру…»
И хоть тело мое было призрачным, ощутила я, как напрягся Аедан от слов моих, да и спросил он голосом хриплым, напряженным:
— Что ты слышала?
Могла бы солгать, вот только не стала.
«Все, аспидушка, я слышала все».
И замер тот, кто огонь и по сути и по силе, застыл, почти не дышит. А я и сама чего сказать не ведаю, да и что тут скажешь? То, что знаю теперь, что жизнь он за меня отдать готов? Не радует меня то знание, лишь печалит, и аспиду об этом ведомо.
А Аедан вдруг заговорил:
— Это эфа Черной пустоши, не раз она меня спасала, не раз с того света вытаскивала, а вот о том, чтобы в будущее заглянула, впервые просил ее. Да только с тобой, ведьмочка ты неугомонная, и будущее не предсказать.
В шутку все перевел, и благодарна я ему за это была, очень благодарна.
Соскользнула, перед ним на кровать села, тела своего стараясь не задевать, ближе к глазам его змеиным склонилась, ладонями черное лицо обняла, да и прошептала:
«Дорога я тебе стала, аспидушка, уж и не знаю как, но дорога. Я ж все думала, ты лишь сына от меня хочешь, взамен того, что утратил, а ты ведь уж и не хочешь уже, да?»
Закрыл глаза Аедан, видимо, чтобы чувствовать меня отчетливее, и выдохнул:
— Хочу. Сына хочу. А потом еще сына. И еще. И дочку. И еще дочку. И чтобы глаза были добрые, как у тебя. И сердце чистое, как у тебя. И чтобы смотрели мы на них, да жизни радовались, и обо всех своих могилах, что в прошлом оставили, вспоминали так редко, как только возможно.
И глаза открыл, да так посмотрел, словно мои видит, и в самую душу глядит.
Аспид ты аспидушка, да зачем же ты такой?
Я по щеке его угольно-черной погладила, подумала, да и сказала как есть:
«Хорошо ты говоришь, складно, да только две проблемы есть у нас. Первая в том заключается, что не сумею я тебе детей родить, Аедан, хоть и сердцу ты близок стал, да не пугаешь уж видом своим, а только… я ближе к людям, чем к нелюдям, а потому сердцем я может и приму тебя, а вот телом… телом не серчай, не сумею».
Промолчал аспид, глазами змеиными, пристально, не мигая, на меня незримую глядя.
— В чем вторая проблема? — прямо спросил.
И вот смолчать бы мне, а я ответила:
«Аедан, я другого люблю».
И застыл аспид. Глаза змеиные в две щелочки вертикальные обратились, лицо окаменело будто, а голос сиплым стал, когда переспросил аспид:
— Другого любишь?
«Люблю… — прошептала я. — Уж не знаю, как вышло так, а мое сердце о нем болит-печалится. И как увижу его — словно оживаю вся, будто весна в душе распускается. И… много чего еще. Родной он мне стал, да настолько, что жить без него тяжело. Так тяжело… а придется».
Сузил глаза мгновенно аспид, да и переспросил голосом странным, напряженным, вкрадчивым:
— «А придется?»
«А придется, — подтвердила я. — Хочу я того, или нет, это значения не имеет. Он маг, я ведунья лесная, по одной дороге вместе нам пути нет и никогда не будет».
И тяжело мне от этих слов стало хоть вой, а только правда это. Жестокая, суровая, но правда.
— Но если двое действительно любят, — тихо сказал Аедан, — даже в пустыне, даже в бушующем море, даже среди гор нехоженых да заснеженных — они путь верный найдут, Веся.
Промолчала я.
А аспид потянулся, слезы с лица меня спящей стер бережно, и вновь на меня призрачную посмотрел, ответа ожидая. Что ж, я ответила:
«Он маг, аспид. Архимаг даже. И он меня любит, тут ты прав оказался, хотя и не знаю, откуда тебе это ведомо, да только… цену любви мага я уже знаю, и второй ошибки в своей жизни не совершу».
Поглядел на меня Аедан, опосля на тело мое — по лицу бледной лежащей на кровати Веси катились горькие слезы. Очень горькие слезы, горше некуда.
Вытер он слезы мои, аккуратно вытер, осторожно, реснички мокрые промокнул, вновь на меня посмотрел, да и сказал:
— А если время дашь ему? Испытание назначишь? Чувства проверишь? Тогда, хоть один шанс дашь ему?
Помолчала я. За стенами избенки слышался шелест листвы, о чем-то спорили русалки, кикиморы бегали искали черта своего, видать опять куда-то запропастился, а я… я ответила:
«Нет».
Опустил голову аспид, помолчал недолго, и так же головы не поднимая, хрипло спросил:
— А мне, Веся, мне шанс ты дашь?
Сложный был вопрос. Трудный. Болезненный.
Но я по лицу его ладонью незримой провела, из памяти своей выжигая каленым железом образ охранябушки, и сказала, судьбу свою решая навеки:
«Аедан, я тебе не шанс дам. За все, что ты сделал для меня, за то, что делал и делаешь для войска моего, за помощь твою, за терпение, за то, что пришел, когда нужен был, я не шанс тебе дам — я с тобой останусь».
Вздрогнул аспид, голову вскинул, на меня поглядел так, словно ушам своим ни на миг не поверил, да и вопросил сипло:
— Что?
«Ребенка не отдам! — предупредила сразу. — Что бы ни случилось, даже если полюблю тебя, даже если понести сумею, даже если родить получится — не отдам, учти это. Кровь и кров предоставлю, как условились, но дитя коли родится, здесь и останется, пока не вырастет и сам решение не примет. Ему или ей свою судьбу решать, а не нам с тобой. И еще…»
Смотрел на меня аспид, так смотрел, словно во сне кошмарном оказался, и в то, что такое в реальности слышит, поверить не в силах.
«Ты мне слово дашь, — продолжила я. — И клятву на крови».
Хотел было что-то сказать аспид, но голос ему изменил, не слушался. Пришлось откашляться, я уж даже хотела воды предложить, но справился аспид, и вопросил:
— Какое слово? Что за клятву?
Помедлила я, слова каменного лешего вспоминая «Цена открытия врат Жизни — жизнь архимага. Цена уничтожения врат Смерти — жизнь аспида». Мысль свою сформулировала и так сказала:
«Поклянись мне, что никогда не убьешь архимага Агнехрана!»
Замер аспид, на меня глядит, будто видит, а в глазах что-то странное. Но сдержался, кивнул, и сказал решительно:
— Клянусь. Я клянусь тебе своей жизнью, что никогда не убью архимага Агнехрана.
Только при этом от чего-то губы у него дрогнули, и на лице то аспида не разобрать ничего, но показалось мне, будто промелькнула у него улыбка горькая, до того горечи полная, что душу отравить способна.
«Хорошо, спасибо, — поблагодарила я. — А теперь вторую клятву дай. И эта клятва на крови быть должна».
Молча аспид из ножен кинжал достал, молча на меня воззрился.
«Поклянись, что никогда не позволишь убить себя», — прошептала я.
И если на этом черном лице можно было прочитать какую-либо эмоцию, то прочитала я ее сейчас, и это было удивление. Глубокое, всеобъемлющее удивление на грани потрясения.
— Веся… — прошептал аспид.
«Поклянись! — потребовала я. — На крови!»
Замер аспид, затем задышал тяжело, и спросил ожесточенно:
— Это ты из-за слов, что я эфе сказал, так, Веся?
«И из-за них тоже, — правду ответила. — Клятва, Аедан, я жду твою клятву».
Но клятвы не было. Аспид на коленях стоял перед постелью моей, передо мной, на руки свои черные глядел, на кинжал вострый, на ладонь, что сейчас кинжалом изранить должен будет, и… и молчал. Долго молчал. Слишком долго.
А затем тяжело, медленно, словно валуны громадные с натугой ворочая, произнес, на меня не глядя:
— Врата Смерти. Ты узнала о них, не так ли?
Отвечать не стал, лишь повторила требовательно:
«Аедан, дай мне клятву!»
Усмехнулся, а затем, резко вскинул голову, на меня поглядел так, словно действительно видит, да и произнес:
— Цена уничтожения врат Смерти — жизнь аспида. Ты узнала об этом. Не знаю как, не ведаю даже, и представить не могу каким образом, но ты узнала. А еще ты, боюсь, очень многое узнала обо мне, и, кажется, поняла, что себя я убить готов, а вот у другого аспида жизнь отнимать не стану. И это так, Веся, я не стану. Никогда. Но и оставить врата Смерти я не могу, ведь рано или поздно печать будет сорвана и мертвые хлынут в этот мир, уничтожая его. Смогу ли я тогда остаться в стороне? Нет, Веся, я не смогу.