— И река… — добавил водяной тихо.
— И река, — согласилась я.
А Водя возьми да и еще добавь:
— Ты только учти, если топиться придешь, я ж уже все охальные мысли тебе высказал, так что, не взыщи, но воплощать начну.
— Это ты сейчас сказал, чтобы я утопленницей не стала? — спросила с подозрением.
Улыбнулся водяной, подмигнул похабно, да и признался:
— Весь, правду скажу — ты мне теплой и живой нравишься больше, а потому не забывай — река лечит, спорить не стану, но коли утопнуть решишь, в полной моей власти окажешься. Причем живой.
— Ой, напугал, дрожу вся! — не сдержала раздражения.
Улыбнулся широко, зубами белыми сверкнув, и решил:
— И пряник тоже куплю.
— С маком? — поддержала смену темы.
— И с маком, и с вареньем, и с чем душа твоя пожелает, душа моя.
Ну тут уж молчать не стала:
— Если я твоя душа, то все желания моей души, и твоя жаждет. И что ж, Воденька, себе тоже петушка на палочке купишь?
Скривился. Леденцы водяной не особо любил, и вообще не переваривал.
— Разве что своим поделишься, — выкрутился как смог.
— Не, своим не поделюсь, — решила я.
— Поделишься, — как-то с намеком водяной протянул. — У нас с тобой и лес и река имеются, что надобно, то излечат, а когда излечат, тогда зацелую тебя, Веся, всю.
— Чай устанешь всю целовать-то, — заметила скептически.
— Нет, — и очень серьезно на меня Водя посмотрел, — не устану. Никогда не устану.
И тут же улыбнулся широко, да и спросил провокационно:
— С какого пряника начнем?
Это мы уже почти пришли.
— С бусиков, — решила я, — начнем с бусиков. Рябиновые хочу!
***
На ярмарке в Выборге было весело. Мы появились аккурат к обеду, так что торговля потихоньку утихала, зато праздник разгорался, как и костер на широкой поляне в центре городища. Повсюду сновали разряженные парни и девушки, среди них под личиною мелькали русалы и русалки — в этом весь Водя, если уж дело происходит на его территории, за безопасность мою отвечает он. В прошлый раз до смешного дошло — приставил ко мне двух русалок, и те язвительно делали замечания по поводу каждого встречного-поперечного, дабы я ни на кого не засмотрелась, ведь меня водяной-де любит. Я в тот день исключительно из вредности каждому парню улыбалась призывно, аккурат до тех пор, пока заезжая торговка не попыталась мне сыр плесневелый подсунуть заместо хорошего. И я на нее, а она как встанет, сама громадная, руки в боки… вот тогда-то мне русалки и пригодились. В тот раз, пока они с бабой базарной препирались, я и фруктов, и трав, и спирта, и даже бутылочек нужных прикупить успела, а потом набрав семечек жаренных, сидела и слушала как ругаются.
Хорошо ругались, красиво, все вокруг слушали с интересом. Узнать то пришлось многое — про всю личную жизнь русалок, всем видившимся девушками простыми, да про то как они и по пастухам, и по табунщикам, и по кузнецам… такая насыщенная у них личная жизнь выходила, что по самым простым подсчетам им сейчас следовало не с бабой браниться, а спешно передвигаться путем перелета из одного сеновала в другой, причем и трех жизней при таком ритме не хватило бы, чтобы на этом самом сеновале задержаться хоть на минуточку. В общем все кто что-либо покупал у тетки той тут же взялись деньги пересчитывать, потому как поняли, что с математикой у женщины явно туго. Но опосля рот открыли потрясенные своей насыщенной перелетной личной жизнью русалки, и вот так все узнали, что тетка-то извращенка. Она и с рыбами, и с кракенами, и даже со всеми сразу. Все невольно обратили свои взоры на рыб, обалдело лежавших на прилавках у рыболовов, и подумали, что они крайне мало знают о жизни водоплавающих. Уже вскоре знали много. Так много, что рыбу в Выборге потом с месяц не покупали. Мне тогда русала ближайшего звать пришлось. Он как раз вовремя появился — торговка кинулась рвать русалкам волосы. Зря. Русал уносил их, гордых и с патлами торговки, под крики восторженной публики. А торговка готовилась — к ней выстроилась целая очередь из недавних покупателей, которые желали произвести обратный обмен товара на деньги. Я не досмотрела чем дело закончилось, мне в лес возвращаться уж надобно было, леший на опушке ждал.
Сегодня не ждал. Сегодня меня никто не ждал и никто не торопил.
— Душа моя, выбирай что сердцу угодно, весь мир тебе купить готов! — объявил Водя, едва подошли мы к спешно сворачивающимся торговым рядам.
Торговый люд быстро глянул на водяного, представляющегося славным парубком лет так тридцати, да пуще на кошель его с золотом, что на поясе висел, и быстро передумал сворачиваться.
— Весена, солнышко, ох как выросла-то, — запричитала баба Токна, торопливо придавая товарный вид платкам расшитым. — Это сколько тебе уж готков-то, семнадцать?
— Осьмнадцать! — гордо поправила я.
Понятно было, что это представление баба Токна устроила исключительно выгоды ради, но кто ж знал, что Водя поддержит.
— Сколько? Осьмнадцать? — возопил он, картинно прижав руки могучие к сердцу. — А говорила шестнадцать всего, а ты выходит старая! Люди добрые, посередь белого дня обманывают!
Люди азартно достали семечки.
— Вот ты ж сволочь, — сплюнула с досады.
Потому что знала я Выборг и знала, что сейчас начнется.
— Это ты кого старой назвал? — со ближайшей лавки старуха поднялась, годков сто, не меньше. Но крепкая, в руках клюка изогнутая, в глазах желание посваритыся. — А может и меня, старую, старой назовешь?
«И где логика?» — потрясенно спросил у меня Водя.
«Как будто тут кому-то нужна логика. Народ хочет веселья, наслаждайся».
И ушла к бабе Токне, та со мной добродушно семечками поделилась, и мы принялись лузгать, с интересом наблюдая за разворачивающимся представлением.
— Ну что вы, уважаемая, — начал пытаться выкрутиться из ситуации Водя, — вы юна, аки… — тут ви дать нервы у него сдали, и он мрачно добавил, — аки дуб столетний.
— Ах ты ирод! — возопила бабка, замахиваясь клюкой.
Выставив ладони, Водя отступил, поспешно изменив линию своего поведения:
— Хотел сказать, что вы самая красивая девушка в Выборге, юная и стройная аки береза молодая!
Зря он это сказал, это ж ярмарка после полудня — тут девушек да молодух пруд пруди, а он их всех взял и оскорбил разом.
— Эх, надо было больше семок прикупить, — вздохнула торговка рядом.
Это точно.
— Ирод! — воскликнула молодая баба с ребенком. — А я что, значит, младенчик мокрогубый?
А Водя он к такому обращению не привыкший, русалок то своих строит не задумываясь, вот и тут не сдержался:
— Головастик мокрозадый, — буркнул он, с мольбой глядя на меня.
«Не-а, — нагло ответила ему, — ты это все начал, вот ты и разбирайся».
«Веська, ну сглупил, прости».
«Мне вообще-то двадцать один, — напомнила свой возраст».
«Да знаю я, — возмутился Водя».
Но больше ничего мне сказать не успел, молодуха с дитенком, ошалев от такого сравнения, как заорет:
— Мужинек, сокол мой ясный, жену твою тут оскарблят кто ни попадя!
Про сокола соврала, это не был сокол, это был бугай. Мужик огромной и зверской наружности прискакал словно прямо из кузни, в руке молот, в бороде искорки тлеющие. Мужик впечатлял. Водяной впечатлился. Да что там он — все впечатлились, треск лузгаемых семечек стоял такой, что треск костра разводимого на площади перекрывал. А так тишина, где-то даже сверчки пели.
И мы все на Водю глядим, а он стоит, да мнется неловко. Оно ж как — привык уже к власти, что одного взгляда хватает, чтобы склонили перед ним головы все подданные, а тут как — силу свою не покажешь, я прибью, мощь свою не призовешь — опять же я прибью, а в рукопашную с кузнецом не пойдешь, потому как Водя сильнее, и он ему может невольно руку там сломать, или шею. Так что стоял водяной целой реки Повелитель и спешно решал что делать. Пришлось на подмогу идти.
— Ой, а какой у вас ребеночек-то сладкий, весь в отца! — сказала я.
Молодуха тут же забыла о своей красе попранной, и к младенчику обратила взор исполненный любви материнской, и проворковала:
— Да вот только спит в последнее время неспокойно, а так здоровенький, Елисеюшка.
— А имя то какое славное,- добавила я еще ложку меда.
Водя молчал. Молчал, а потом возьми и спроси:
«А это вообще нормально, что ты ребенка сладким назвала? Это ж вроде как синоним термина «вкусный». И что, никого не напрягает, что ты младенца вкусным сочла?»
«Не-а», — нагло ответила ему.
А между тем мужик-то на похвальбу младенцу не купился, и начал переть на Водю, угрожающе перехватив молот и прорычав:
— Ты что, на Любу мою заглядываешься, ирод проклятый?
«Почему сразу ирод?» — возмутился водяной.
«Потому что чужой, а чужих тут не любят».
«Веся, ты издеваешься? Это ярмарка. Здесь три сотни чужих сегодня!»
«Купцы это купцы, они не чужие, они свои», — глубокомысленно объяснила я.
Но Водя мысль ухватил, повернулся к кузнецу да и спросил деловито:
— Почём топор, уважаемый?
Уважаемый прищурился и с подозрением уточнил:
— А ты кто будешь? Неужто, купец?
— Купец! — гордо подтвердил Водя.
— А есть, кому за тебя поручиться-то? — кузнец оказался опытным, такого не проведешь.
Но и Водя не ударил в грязь лицом, и заявил:
— Савран. Савран сын Горда-кузнеца поручитель мой.
И загудел народ уважительно, Саврана тут знали, опустил молот кузнец, да и подойдя ближе, сказал:
— Ну, коли купец, пошли товар свой покажу. А Савран-то где сам? Он у меня скобы заказывал, топоры, да пруты странные железные, сам не понял к чему. Расскажешь?
— Заказ оплачу, — решил Водя.
Это было правильное решение.
— Душа моя, а ты пока выбери что тебе по нраву, — уходя, бросил мне водяной.
Это было неправильное решение, потому как быстро люд торговый соображает, очень быстро.
— Весена, а хошь бусиков нарядных? — раздалось справа.
— Монисто золотое! — сразу сделал ход конем зототенщик слева.