«И кровь, — недобро напомнил друг мой сердешный».
«От крови отказался, но коли потребуется — нацежу».
Глянул на меня лешенька неодобрительно, помянул пень замшелый в ругательстве, да и исчез, неся Воде весть радостную, что нашлась я, и хорошо все со мной. А я вздохнула и хотела было клюку призвать, но не успела — Леся явилась первая! Да как явилась, глаза, что себе из листьев вмиг сотворила на руки наши вытаращила и давай плясать. Ох, как плясала! И с бубном, и без, и радостный танец, и ликующий, и торжествующий, и… И потом Ярина явилась. Та теперь посильнее Леси была, и казалось бы поумнее тоже, как минимум поопытнее, по сдержаннее, но нет — обозрев руки наши сцепленные, эта умная и ответственная чаща… принялась танцевать. И торжествующе, и ликующе, и вообще очень выразительно. И вот стоим мы с Агнехраном, а вокруг нас чащи Заповедные, между прочим клыки и зубы леса, танцуют радостно.
— А ты уверена, что нам нужен такой дом? — мрачно спросил аспид-охранятельный.
— Ну, какой есть, — пожала плечами я.
И аккуратно руку высвободила.
И не то, чтобы чащи движения моего не заметили, они-то заметили, они все замечают, но на ликование это действия не возымело вообще никакого. Так мы и ушли с поляны, на которой веселились клыки и зубы… то же мне, защитницы… развратницы они, а не защитницы.
— Такой момент испортили, — сказал Агнехран и снова взял меня за руку.
И я подумала, что… нет, не испортили, такой момент вообще ничем не испортишь.
***
К избе пришли мы вместе. Я не очень быстро шла, да и тропу заповедную спустя рукава использовала — не хотелось мне торопиться, хотелось идти, идти и идти, неспешно, спокойно, под светом яркой луны, под пение цикад, да соловья где-то в ветвях заливающегося и рядом, просто рядом с тем, кто все так же держал за руку. И говорить не хотелось, и спрашивать ни о чем не хотелось тоже. Спокойствие было такое хрупкое, как ваза тонкая, что казалось одно движение, один вопрос и лопнет она, осколками осыплется и не станет покоя, места ему не останется.
А потом подошли мы к избе, да и остановились, до самой избушки моей не доходя — там спокойствию не было. Истово голосил петух, доказывая, что он всем петухам петух, мычала корова, мекали козы, овцы хоть молчали, хвала им, а домовой мой стоял, на все это добро взирал головенку ручками обхвативши, и вот хоть и тихим был мой Тихон, а чувствовалось — взвоет сейчас на весь лес.
— Охранябушка, — тихо сказала я, — а пошли обратно, а?
— В Пустошь черную? — спросил он.
— Не, не так далеко.
Я призадумалась.
— В бор сосновый идем, у меня дел по горло, так что в бор.
И развернулись мы и пошли в бор. И даже не спросил аспид-маг, от чего не зову я тропу Заповедную. А не хотелось мне, просто не хотелось, хотелось дальше так идти, когда рука в руке, и тепло его меня согревает, просто идти и не думать ни о чем.
***
Ведьмы начали прибывать утром. Я стояла на вершине горы, на мне платье было чародейское, да плащ теплый, на меху, коим по утру Агнехран меня укрыл, покидая. И двигался он осторожно так, бережно, сразу ясно стало, что будить не хотел, но я проснулась, как только руки его обнимать перестали, от холода проснулась, и никакой плащ не согрел, пусть даже и на меху. Куда ушел мой охранябушка я знала — по делам своим архимаговским, а потому не удерживала, даже притворилась, что сплю… Но едва он ушел, поднялась и я, дел на сегодня было много.
— Хорошо летят, — произнес лешенька, вглядываясь в косяк приближающихся ведьм.
— Угу, красиво, — глядя в горизонт, согласилась я.
— Так значит прав я был, аспид оказался архимагом, — леший впервые с утра темы этой коснулся.
— Ты был прав, — кротко ему ответила.
— Но в лесу он и дальше будет аспидом притворяться? — зол был мой друг сердешный, очень зол, но сдерживался.
А как не сдержаться? Многое для нас аспид сделал, а меня так вообще спас — не появись он вовремя, ловушка чародейская от меня бы один пепел и оставила. Вот только страшно было об ином сказать:
— Не притворяется он, лешенька, — я все же это сказала.
— Как это? — не понял верный мой друг и соратник.
Повернула голову, взглянула на лешего устало, да и пояснила:
— Он — аспид.
Застыл лешенька, на меня глядя потрясенно, горло прочистил, да и вопросил:
— Это как?
Ну, ведьмы были еще далеко, Агнехрана тут не было, так что рассказать торопливо я могла. Только вслух говорить ничего не стала, чуть отступила, ногу из туфельки высвободила, пальцами вмиг замерзшими к мху чудом в такой температуре выжившему прикоснулась, чтобы связь с лешим была более закрытая, да и передала мысленно:
«Думаю, дело было так — он родился аспидом, прямо вот в Черной пустоши и родился. Там у них, я когда жизненную силу распределяла, чтобы она меня не сожгла, видела жилья устройство — живут они в пещерах, на поверхности-то не выжить, а в пещерах там где вода есть, там жить можно. И вот он в одном таком поселении жил. Да жил недолго, видимо, кто-то на селение напал, да всех убил. И так убил, что ни одной души живой не осталось там, видать по всему племя иное напало, али совсем страшное случилось, но он остался чудом каким-то, а больше там никого, ни одной живой души не было. И знаешь, сказал он мне, что по памяти как мог селение восстановил, но так он это сказал, что чувство появилось, будто он в детстве всего лишился, и отца, и матери, и сестер-братьев, друзей-соседей. Всего лишился».
Промолчал леший, лишь на меня смотрел сурово и вопросительно, дальше что было знать хотел.
«Как он из Пустоши выбрался не ведаю, — продолжила я, — видать эффа помогла, та что у них травница-целительница, но как-то вышло так, что стал Аедан магом, да имя сменил на Агнехран».
Нахмурился леший, но не перебивал, слушал все так же внимательно.
«А потом, знаешь, семью создать попытался. Оно ж как — семья всем нужна, очаг родной, угол теплый, только женился он на магичке и та не ведала, с кем очаг делит, да от кого дитя в себе носит. Поняла все, когда родила не ребеночка розовощекого, а аспида черного…»
Тут замолчала я. И вроде боль не моя, а у меня сердце сжимается. За ребеночка того, да за охранябушку моего.
«А маги, они знаешь, лешенька, они другие, — продолжила, боли не скрывая, — первая ценность у них — это сила. Силу они завсегда хотят больше, чем что бы то ни было. И сохранила та магичка в тайне, что о расе мужа своего, да ребенка ведает, видимо ничего не сказала, от того и не ждал Агнехран опасности со стороны родной матери сына своего. А следовало бы…»
«Это та, у которой могилы нет?» — уточнил леший.
Он наш прошлый разговор с аспидом слышал.
«Она, — кивнула я».
«Поделом», — сказал лешенька.
И тут согласна я с ним была, наверное, что поделом ей.
«А сына он похоронил там, где жил раньше… где восстановил все по памяти…Страшно, правда?»
Леший не ответил. И я на него взглянула, а заметила только сейчас — глаза у него пустые стали. Совсем пустые. Словно свет в них погас.
«Лешенька, случилось что?» — я руку протянула, его руки коснулась.
«Ничего, — отвернулся друг сердешный, — ничего, Весь. Не ожидал лишь, что между мной и этим магом проклятым, так много… общего».
Замерла я, аж дыхание перехватило, в ужасе на лешеньку гляжу, а он усмехнулся криво, да и сказал:
«Ничего, Веся, это все прошлое, прошло уже. Да и мой сын так и не родился, избавилась она от него травами ядовитыми… Напрасно вспомнил. Иной раз, кажется, вот, задеревенел уже весь, руки-ноги деревянные, сердце навродь больше не бьется. Не бьется, Веся, но болит. Так значит аспид он по рождению?»
Кивнула я, а сказать ничего не смогла. Что тут скажешь? Помочь уж нечем, как ни пытайся.
«Но по лесу ходит он аспидом? — продолжил леший.
«Магом я его в лес Заповедный пустить не могу, — сказала твердо».
Не могу, потому что с аспидом-то я справлюсь, а вот с архимагом силы его — нет. И рада, что вчера Агнехран спрашивать ничего не стал, ведь коли спросил, пришлось бы ответить.
«Правильное решение, — поддержал леший».
«Знаю, что правильное, — согласилась я. — Не знаю, правильно ли было иное решение принять, как и истину».
Посмотрел на меня леший, прямо в глаза посмотрел, да и спросил:
«А без него, Веся, мы бы справились?»
Мы оба знали, что нет. Мы это знали. Но знали и другое — как архимагу ему в лесу Заповедном делать нечего, в смысле… он то может и нашел бы, чем заняться, но ужас в том, что изнутри он весь мой лес уничтожить может. Никто не сумеет, даже с чародейскими ловушками я бы справилась, пусть и ценой своей жизни, а вот с ним не справлюсь, хоть сто раз умри.
«Как аспиду ему путь год будет открыт, что бы ни случилось, дальше поглядим, а вот как мага — не пущу никогда, потому как не только за себя несу ответственность, и я не вправе рисковать лесом Заповедным, нет у меня такого права».
«Решение верное, — согласился сотоварищ мой, — только одного понять не могу — любишь ты его, Веся, это я вижу, и чувствую — отголосок твоих чувств я ведь тоже ощущаю, и коли хотел бы маг твой вред причинить, давно мог бы. Так объясни, не осуждаю, спрашиваю лишь, от чего недоверие такое?»
Холодно мне стало, зябко.
Ногу в туфельку вернула, под плащом меховым поежилась, да и ответила правду:
— Маг он, лешенька, маг. К магам у меня доверия нет.
Помолчал леший, да и спросил вдруг:
— Тогда что, получается, в лес не пустишь, но вне его время с магом своим проводить будешь?
И вроде только вопрос, а то что ирония в нем слышится, да насмешка дружеская, дело второе, или даже третье, но… леший был прав — коли простила да приняла, я Агнехрану путь в сердце свое открыла, впрочем там он, боюсь давно уж был. И как жить теперь? В лес пустить не могу, лес он не только мой, но в душу пустила, сердце отдала, а теперь… страшно мне. Обжегшись на молоке, дуешь и на воду, и я боялась, до крика боялась, что однажды услышу что-то вроде: «Валкирин, ты сможешь. Давай быстрее, Валкирин».