«Они привязанность да любовь почитают за слабость», — на сей раз даже без издевки, серьезно совершенно сказал кот Ученый.
«Этим и пользуются», — добавил к мысли его Мудрый ворон.
«Легко отделались», — постановил леший.
Водя не сказал ничего. Я тоже. Мы с ним первые поняли — это еще не все. Это только одна из вариаций планов, есть и другая вариация.
«Я рядом», — напомнил водяной.
И я вдруг поняла, что от другого хочу услышать эти слова. От другого. Другим голосом сказанные. Другими губами произнесенные. И взгляд должен быть тоже другой… Вот только он, вместо слов — я рядом, произнес — я ухожу. И сейчас, увидев на что способны чародеи, пусть даже практически сломленные, я понимала почему он так решил — они знали о его чувствах ко мне, Агнехран их не скрывал перед магами своими, Данир так вообще сразу все знал. Вот потому-то мой охранябушка и ушел, чтобы мне вред не причинить, чтобы я не пострадала, чтобы его чувствами мне во вред не воспользовались. Но легче ли мне от этого? Нет. Я это «нет» кричать готова, горло криком срывая. Да только что это изменит? Ничего. Я знаю Агнехрана, мы так мало времени знакомы, но одно я о нем уже точно знаю — собой он рискнет запросто, а вот мной никогда.
— Сражайся, когда теряешь силу.
Взлетай, когда падаешь вниз.
Дыши, когда воздуха нет.
К победе поведет ответ.
Губы шептали заклинание вновь и вновь, снова и снова, а мысли пытались пробиться сквозь пелену сопротивления, внезапно пробудившегося в чародейке. Не ведаю, откуда это взялось, а только вдруг поток ее мыслей и образов начал рассеиваться, истаивать туманом поутру, гаснуть искрами костра.
«Сирена… Сирена, ответь! Сирена?» — позвала торопливо, чувствуя, как теряю связь с разумом ее.
Чародейка не ответила, разум стремительно покидал ее, превращая в безумную, совершенно обезумевшую женщину. Словно кто-то выпивал ее разум прямо сейчас, невзирая на мою магию, магию моего леса Заповедного.
«Водя, ее пьют, словно воду, — сказала водяному».
Водимыч думал недолго — попытался отсечь-отрезать влияние чужое, да не вышло. Попытался чародейскую силу применить — тоже не вышло. И вдруг он произнес голосом ему не свойственным, голосом который звал недавно «Сирена, ты меня слышишь?». Вот именно тем тоном, тем голосом, с теми же нотками повелительными, Водя и произнес:
— Любимая.
Дрогнула чародейка, глаза шире распахнула, да воспоминание всколыхнулось в ней незвано-негаданно, и я увидела башню старую, стены в трещинах, но внутри убранство достойное, стол стоит длинный, кресла новые с обивкой зеленой бархатной, и сидят на креслах чародеи, лица их видны смутно совсем, но ясно, что все они в возрасте не малом, да во главе стола парень молодой. Совсем молодой, от того так странно смотрелся именно он главою собрания, а не менее странным была мантия на нем — набросил небрежно, от того лежала неровно, да проглядывала рубашка шелковая, темно-синяя… Такая, какую маги носят!
И голос у него был истинно маговский — повелительный, хорошо поставленный, четкий — самое то, чтобы повелевать да заклинания произносить. И вот парень этот, своим голосом хорошо поставленным и произнес: «Первая группа — вопросы по аспидам есть?».
Чародейка, чьи воспоминания я сейчас видела, была в группе номер два.
И она больше ничего не могла мне показать.
— Любимый… — прошептала Сирена в последний раз и рухнула на траву, что в сравнении со стремительно синеющей чародейкой, казалась изумрудно-зеленой.
Я отдернула руку от трупа, Водя придержал, когда поднималась, отошли на шаг мы с ним вместе, ладонь мою он на всякий случай в трех водах отмыл, включая серебряную.
Солнце ярко светило, вокруг сновали мошки, и радующиеся спасению птицы, невдалеке потревожил кусты дикий кабан, волки и олени были чувствительнее — они нас за милю обходили. В общем хорошо так было, светло и радостно.
А чародейка Сирена лежала мертвая. И убила ее не я, не лес, не заклинание какое — ее убил тот, кого она всем сердцем любила.
Постояла я над телом чародейки мертвой, клюку сжимая изо всех сил, и вроде оно как — человек умер, чародейка в смысле, а в душе нет скорби… злость одна.
— Достали уже! — сорвалась вдруг ведунья лесная. — Как тараканы все лезут и лезут, спасу от них нет, проклятых!
И тут поняла, что смотрят все на меня недоуменно — и Водя, и Мудрый ворон и кот Ученый, и даже олени откуда-то появились и из-за деревьев потрясенно выглядывают, а одна белка вообще орех из зубов выронила.
— Что?! — вопросила разом у всех.
Все быстро делами своими занялись, словно и не было ничего. Только Водя сказал задумчиво:
— Суровая ты стала, раньше пожалела бы помершую, а ныне только глядишь на нее гневно да раздраженно.
Развернулась я к водяному, в глаза его голубые, словно море прибрежное взглянула, да и сказала как есть:
— Мне не за что ее жалеть, Водя. Прежде чем чьей-то подставной женой стать, да подставной же матерью, она тех, чье место занимала, убивала ведь, понимаешь?
Понял. В глаза мои посмотрел и все понял.
— Дети не ее были? — уточнил тихо.
— Чародеи обретают молодость и вечную жизнь, теряя способность к деторождению, — вдруг сказал кот Ученый.
Мы к нему повернулись, на морду наглую ныне не призрачную поглядели вопросительно, а кот возьми и тоже психани:
— Нервничал я! Всю ночь со своим боем спать не давали, вот и… зачитался слегка. И неча так глядеть!
Нечего так нечего.
Я чародейку мертвую магией над лесом подняла, Водя поток воздушный задействовал, и отправили мы труп этот куда подальше, в земли пустынные, где ничего не растет. И не потому что жестокие да бездушные, а потому что — ничего хорошего я от чародеев уже не ждала. И могла бы захоронить ее тут же, да только кто его ведает, что это тело в себе хранит. Может гниль да тлен магический, может ловушку какую-то, может… Не стану я лесом рисковать, просто не стану.
***
И потянулись дни долгие, суматошные, заботами полные.
С ведьмами разбираться надо было, а вот с Ульгердой не смогла — требовала лишившаяся сил ведьма встречи, криком кричала истошно, ногами топала, да только… что сказать я ей могла? Ничего. В случившемся ее вина была, ее и только, и Радомира, что во главе всех ведьм встала, того же мнения была. Изгнали Ульгерду, за дело изгнали.
С вампирами разбираться тоже пришлось — Гыркула захотел поближе к волкодлакам жить, чтобы стало быть с другом верным по вечерам пропустить по стаканчику. Но селиться на территории леса Заповедного вампиры не стали, выкупили деревеньку поближе, и давай туда перевозить скарб свой, замок, и самое мне не понятное — все гробницы предков. Даже тех, что в случае Красной луны погрызут, и еще как погрызут.
Волкодлаки тоже вовсю обживались, деревни свои строили, стук топоров по всему лесу раздавался.
Болотники окончательно сдружились с речным народом, уже три свадьбы сыграли межэтнические, да такие, что гремели всю ночь, и кто только на них не плясал.
Кикиморы каким-то макаром заграбастали себе еще с десяток чертей, и свадьбы сыграли втихую, точно зная, что нарушают этим все правила, а потому и меня приглашали слегка уклончиво, мол «Победу празднуем, уважаемая леса хозяйка, будем рады видеть вас на нашем скромном пиру. Обещаем приготовить не только поганки».
В общем, радовался люд лесной и не лесной, да нечисть честная и не очень.
А я…
Я…
— Опять ты? — вопросил каменный леший, когда с книгою в руках устроилась неподалеку от него, у старой сосны.
— Снова, — усмехнулась невесело.
Мой собственный леший такие вылазки в Гиблый Яр не одобрял, но и запретить не мог. Видел он — хоть и в заботах, хоть и с утра до ночи поздней занятая, а страдаю я, плохо мне, тошно… одиноко. На избенку свою теперь смотреть не могла, а уж находиться в ней… Первую ночь спать попыталась, да от каждого шороха вскакивала, все казалось вот сейчас распахнется дверь и… И ничего. Ни двери никто не распахивал, ни на зов по блюдцу серебряному не отвечал. Ничего… только пустота, сердце пожирающая. И перестала я в избушке спать. Какое-то время в сосновом бору перебивалась, да только и там ждала-прислушивалась, все надеялась, что подойдет сейчас, рядом ляжет, обнимет осторожно… Зря надеялась. Совсем зря. И хоть спать приходилось все равно там, но перед сном я в Гиблом яру вечерами просиживала. Здесь меня никто найти не мог, ни кикиморы, ни русалки, ни Водя, ни вампиры, ни волкодлаки… даже кот Ученый сюда не забредал.
— Что-то ты, ведунья, день ото дня все бледнее становишься. Забот много?
— Много, лешенька, — ответила я каменному, страницы безучастно перелистывая.
За последнее время о чародеях я, кажется, знала уже все. От ведьм, магов и даже аспидов их отличала одна характерная черта — после себя они оставляли пустоту. Исключительно пустоту. Чародеи не могли продолжить свой род, в обмен на вечность лишаясь потомства. Чародеи уничтожали леса, степи, реки — и это чудо, что Водя в свое время заселился в нашей реке, потому как до него там и рыбы не было, пустая река была, мертвая. И степь, и земля. Одним чудом Гиблый яр долго держался, и вот это удивительно было, а так…
— Меня, смотрю, освобождать больше не пытаешься, — задумчиво отметил каменный.
Посмотрела на него — кусты терновые, туго сплетенные над каменным кругом, из них глазницы алые светом злым пугающе глядят, да и сказала как есть:
— Сил пока нет, и знаний.
А в душе тихо отозвалось стоном «и охранябушки»… Но говорить я об том не стала. Тосковала я. Так тосковала, что хоть вой, хоть рыдай, хоть… А не знаю я, что еще «хоть».
— А хорошо ты с побегами-пологом придумала, — каменный был сегодня на редкость разговорчивым, обычно вообще молчал. — Сияло так, что и отсюда видно было.
— Спасибо, — улыбнулась грустно, — я старалась.
Хмыкнул леший, да и сказал вдруг:
— Она тоже… старалась.
И книгу я закрыла, вопросительно в очи алые глядя. Просто сердцем вдруг почувствовала — на сей раз не будет он молчать, о прошлом расскажет.