Я замерла.
Хотя и не стоило на таком моменте останавливаться – больнее ему будет потом. Вот только, даже не догадываясь, сам архимаг сейчас причинял невыносимую боль мне, вскрывая старую рану каждым из слов.
– Замолчи! – не попросила, скорее потребовала.
Замолчал… жаль, что ненадолго.
– Его вылечить не смогла, да, ведьма? – тихо спросил маг.
Вскочила, сама не ведаю как, развернулась, сбежала вниз по ступеням крыльца, дороги не разбирая, ушла в лес, без клюки родимой даже.
Шла куда глаза глядят, потом сил не осталось – рухнула на колени, рукавом закрывая крик и всем телом сотрясаясь от рыданий.
Не смогла…
Все сделала, что умела, что не умела, сделала тоже… Два месяца его мучила, к смерти не отпускала, а спасти… не смогла.
И захлебываясь слезами, не услышала тихой поступи, лишь замерла, когда укутал одеялом, когда обнял, прижимая к себе, когда произнес сокрушенно:
– Прости меня, Веся, прости. Нужно было заткнуться.
Нужно было.
Но говорить я этого не стала, лишь спросила:
– Как ты меня нашел?
Маг молча положил передо мной клюку.
Помолчал и добавил:
– Прости.
Вытерев слезы, тихо ответила:
– Дело прошлое.
Я поднялась, маг поддержал.
И убрал руки прежде, чем я успела попросить об этом.
В остатки избушки вернулись молча. Я сходила к бочке, умылась ледяной водой, постояла, глядя на лес… Лес меня и защитил, и вылечил. Лес мудрее нас. Он бережет, он хоронит, он скрывает… Хорошо мне в этом лесу было. Так если подумать – я даже счастливая живу в нем. Мне здесь и хорошо, и спокойно, и это дом мой теперь, да только страх появился, что уничтожить и его могут. Но позволю ли? За первый свой дом я сражаться не могла, мала была еще, из второго «дома» сбежала, а третий дом для меня вот он. Мой лес. Мои леший, кот, ворон и чаща, пусть и зловредная. Так что не позволю! Никому не позволю!
Когда в дом вернулась, маг за столом сидел, опять с книгой.
– Спать ложись, охранябушка, скоро рассвет, – сказала я, в постель укладываясь.
Взгляд архимага не увидела, скорее почувствовала, да в ответ смотреть не стала… не сегодня.
– Веся, я могу спросить?
– Ведьма, – поправила я, – называй меня так, мне привычнее, тебе проще.
– Мне не проще, Веся.
Ну, твое дело, значит. Я отвечать не стала, укрылась почти с головой. Но охранябушка мне попался упорный и настойчивый.
– Прирожденная ведьма ведь слабее ученой, я правильно понял?
Да что ж ты все не уймешься никак?!
– Правильно, – тихо ответила.
И зажмурилась, надеясь перейти в то состояние дремоты, в котором видишь лес и не видишь воспоминаний и снов. Да разбередил маг все, все, что болело на сердце, но уже, казалось бы, похоронено было под прошлогодней листвой, но нет – тлел еще тот костер, на котором сожгли мою мать.
«Ведьма!»
«Дочь ведьмы!»
«Смотрите, ведьма идет!»
Я слышала это с детства, с самого раннего детства, но однажды селяне перешли черту.
«Смотрите, опять эта ведьма до колодца идет! А бей ее! Бей ведьму!»
До меня и первый камень не долетел. Не знаю, как это вышло, до сих пор не знаю. Я навроде только голову руками прикрыла, но что-то случилось, и от скрещенных в попытке защититься рук ударила в толпу волна силы. Да такой силы, что снесла подростков, организовавших травлю, и взрослых, что стояли в отдалении, наслаждаясь моим унижением, и даже парочку домов сила тоже снесла.
И осталась я, со слезами застывшими в глазах, а повсюду прочь бежал народ, дети кричали, страх поселился, и тучи сгустились, страшные тучи, внезапно превратившие ясный день в серую муть.
Потом прибежал отец, тряс меня, ухватив за плечи, и все орал: «Ты что наделала, Веся?! Ведьма, что ты сделала?!» А я не ведала, что ответить. Только больно было от того, что и папа меня ведьмой назвал, ох как же больно от этого было. И спросить мне хотелось только одно: «За что? За что так со мной? За что так с матерью моей?»
– Весь, но прирожденных ведь много, – вдруг сказал архимаг. – Да почти каждая вторая, у тебя не должно быть силы, практически вообще никакой.
Ее и не было, до того самого дня. Ее не было…
– Знаешь, охранябушка, если тебя ведьмой с детства кличут, ведьмой и станешь, – едва слышно ответила ему.
А мама ведьмой не была. Это я потом, когда у Славастены в обучении находилась, уже точно выяснила, к отцу приехала и под нос ему сунула выписку из учетной книги. Мама ведьмой не была! А вот я ею стала. В тот самый день и стала, о чем было указано во второй выписке – всплески силы всегда фиксировались ведьмами, так что все было наглядно и других доказательств не требовалось.
Отец выписку прочел, на меня посмотрел, пошатнулся. Мачеха кинулась, воды принести, а отец… он только и смог, что сказать: «Прости меня».
Не простила.
За себя, может, и простила бы, а вот за маму – нет!
Молча вышла из дому, силой отшвырнув от себя брата, что кинулся на меня с вилами, да сестру с топором. На дворе постояла, ловя отовсюду перепуганные взгляды соседей. О да, теперь они меня боялись, я больше не была маленькой беззащитной девочкой, которую можно было безнаказанно обижать. Теперь я была ученой ведьмой, в дорогой одежде, приехавшей на дорогой карете, запряженной двумя вороными жеребцами, и с кольцом на пальце. Огромный черный бриллиант в обрамлении капелек прозрачно-белого бриллианта – признак моего статуса. И одно это кольцо стоило больше, чем вся эта деревенька, некогда затравившая мою мать только за то, что приехавший свататься к дочери старосты купец с первого взгляда влюбился в нее, сиротинку с окраины, безотцовщину.
Безотцовщина…
Дед охотником не был, но когда в лютую зиму в деревню пришел медведь-шатун, он бросился защищать… эту деревеньку и этих людей. И ни один охотник из избы не вышел, чтобы помочь ему! Медведь-то огромный был, испугались мужики. Дед победил, да только подрал его медведь, сильно подрал… до весны дедушка не дожил. Вот так и стала моя мама в десять лет безотцовщиной. С бабушкой они не жили – выживали. Без мужика в деревне не проживешь, а бабушка в другой раз замуж не пошла, не смогла она, не захотела. Вот так и вышло, что мама к семнадцати была не сосватана – приданого-то нет, а то, что милая да пригожая, это еще не повод венчальный венок предложить. И все же нашелся один парубок, из тех, что с охотничьими дружинами в лес на заготовку шкур уходил да по весне возвращался. И вроде сладилось у них, да только тут мой отче пожаловал. Он влюбился сразу, но и мама полюбила всем сердцем. И чего только не натерпелась от своей любви. Избу их с бабушкой поджигали, да не раз, в спину порой летели камни, а купец, что клялся жениться, со свадьбой вдруг затягивать начал. Купец, что с него взять? Когда первый порыв чувств прошел, он вспомнил о том, что брак с дочерью старосты – это выгодно. Купец был заезжий, у старосты можно было поставить перевалочный пункт да и возить товары в обход пограничников, без уплаты пошлины, а с мамы моей что было взять? Ничего. Да вот тут проблема образовалась – я уже под сердцем у матери жила.
То, что случилось дальше, узнать мне было очень тяжело, но я узнала. Одна из «подруженек» матушки прибежала на Святки, попросила погадать ей на жениха. Обычная забава – воск свечи вылить в блюдце с водой да по воску застывшему, по кляксе этой непонятной пытаться судьбу прочесть. И ничего колдовского в забаве такой нет, нет и ничего опасного, но только мама воск в чашу вылила, набежали деревенские да храмовники. Маму обвинили в колдовстве.
Меня спасло лишь то, что роды начались преждевременные. Так я осталась на руках у бабушки, а мама умерла в храмовой тюрьме. До вынесения приговора она не дожила, так что спалили на костре лишь ее окровавленное родами платье.
И во время этих событий мой отец находился в деревне.
Я была совсем маленькая, когда умерла бабушка. Помню только, что было мне тепло и хорошо, а потом вдруг стало холодно и голодно, и жить я начала в другом доме. Отец забрал. Плохо он ко мне не относился, прохладнее, чем к своим детям от мачехи, но не плохо. Плохо относилась мачеха, мои кровные брат с сестрой да селяне.
«Ведьма, дочь ведьмы»…
Я хорошо помню тот день, когда вышла из дома своего отца и стояла на дороге, глядя в небо. А деревенские, видать, поняли, что прокляну я их сейчас. И не ошиблись ведь.
«Сколько мать моя слез пролила, столько и вам не видать солнца ясного!»
Я сказала это громко, чтобы все слышали, и ответом мне был грохот небесный.
Когда я уезжала, в деревеньке Горичи шел дождь.
И спустя неделю – там все еще шел дождь.
И спустя месяц…
И спустя год!
Жалобы на меня до самого короля дошли, от него приказ к Славастене: «Угомони ученицу». Но прозвучало уже проклятие, как снять его, я не ведала, ведьмы подступились было, да только в результате вмешательства дождь лишь сильнее пошел.
Нет больше деревеньки Горичи, болото одно осталось.
Кто мог – уехал, кто не мог – ушел. Отец бросил свою жену, как только понял, что склады теперь держать в Горичах не получится, но и он кары не избежал – в родной стране его ждал неприятный сюрприз, брат его младший все имущество к рукам прибрал, и отец остался ни с чем. Знаю я это потому, что купец не постеснялся ко мне приехать и о помощи просить, мол, «прокляни брата моего беспутного, я же тебе не чужой, ты же дочь моя». Ну раз дочь, я и прокляла… отца, естественно. На неудачу.
А в Горичах все так же часто идет дождь, но каждое утро солнце светит на три могилки за селом, и цветут на них цветы круглый год в любую погоду.
«Весь, у нас вторжение», – сообщил вдруг леший.
«Ведьмак?» – мгновенно насторожилась я.
«Вроде он, – с сомнением ответил друг верный, – но не ведьмак теперь, а ромашак. Не взыщи, Веся, другого слова не подберу. Вторгся на самой опушке да сидит, ждет чегось».
Поговорить, значит, ведьмак хочет, да только я сейчас совершенно не в том настроении.