Ох, и страшна она была…
Я свою голозадую ругала частенько, но моя была миленькая и родненькая, а тут почти такая же, только в волосы ее зеленые, человеческие головы были вплетены, пальцы все в крови несвежей оказались, на лице оскал звериный криво отражался, в глазах пустота и мрак, а еще несло от нее гнилью и разложением, и затошнило меня так, словно и правда в положении… я даже рукой рот прикрыла, сдерживая то ли рвотный позыв, то ли крик ужаса.
И чаща изменилась в тот же миг!
Исчезла с пальцев ее кровь, из волос головы мертвые, запах гноя сменился ароматом травы мятной, глазницы засияли светом радостным, а выражение на морде стало, прямо как у моей чащи. Наклонилась она резво, к животу моему присмотрелась, выпрямилась, засияла улыбищей и руками жест изобразила, словно ляльку покачивает.
Вот те раз!
Это что ж, проверяли меня на тему: затошнит или не затошнит?
Я была уверена, что эта чаща меня не тронет, только если решит, что я беременная. Такое случалось в древние времена – если ведун или ведунья лесная гибли, одичавшая чаща могла выбрать себе женщину беременную, заманить в лес с помощью нечисти и, приняв роды, забрать себе ребеночка, чтобы из него вырастить хозяйку али хозяина.
Так вот о таком я думала, что заманит-закроет выходы из яра Гиблого, чтобы меня в нем удержать, но нет – все оказалось хуже. На порядок хуже. Неземное счастье сияло на морде чащи Заповедной, жуткие ядовитые пауки уже трудились над чепчиками да пеленками, прямо здесь, от пути проложенного мечом и огнем не отходя, лианы начали соревнование, кто лучше люльку сплетет. А чаща начала мне радостно вкусняшки подсовывать – ягоды малины, к слову, скверной не отравленные, землянику свежую и гнилью не тронутую даже достала откуда-то…
И это ошеломило страшным осознанием – чаща знала, что отравлена.
Чаща знала, что прогнила.
И чаща не хотела такой оставаться.
Несмотря на яд, несмотря на скверну, несмотря на весь ужас Гиблого яра – чаща была не просто умная, она оказалась еще и достаточно сообразительная, чтобы осознать, что происходящее не есть норма от слова совсем.
Я сжала клюку, с болью глядя на чащу. На чащу, что не только ум сохранила, но и доброту, и сострадание, и желание жить… А я ведь даже не знала! Не появись в жизни моей охранябушка, не случись разговора с Водей опосля столкновения с Заратаром, я бы за реку еще много лет не взглянула бы даже, со своим лесом разобраться сил да времени едва хватало, и я и подумать не могла, что тут вот, вот так вот мучительно и страшно погибает целая Заповедная чаща…
Думала недолго.
– Я вреда не причиню, – прошептала, всю искренность в каждое слово вкладывая.
И она поверила. Застыла передо мной, все так же протягивая на двух листах малину и землянику, а я, руку протянув, прикоснулась ладонью к ее щеке.
И пошатнулась, на клюку опираясь, – плохо дело было.
Чаща – это защита, а опора и суть чащи – лес Заповедный. Гиблый яр Заповедным уж давно не был… Но в воспоминаниях чащи я уловила отголосок тех, прежних времен, когда этот лес был наполнен волшебством и жизнью, а затем все светлое накрыл знак, тот самый Знак Ходоков, от которого уберег меня охранябушка…
Хозяйку этого леса не уберегли!
Стара была, подслеповата да подлости такой не ждала вовсе… Это мы, современные ведуньи, уже наученные горьким опытом да нелепыми королевскими указами, ведаем и про ловушки, и про попытки лес отобрать, а тогда… не ведала она. В знак жуткий вступила живой, а отступила полыхающим огнем умертвием. Ведунья была стара, но от того и опытна – последнее, что она смогла сделать для своей чащи, это уберечь ее от скверны, и потому подожгла себя прежде, чем стала умертвием. Да сгорела не сразу. И от нее скверна как яд по всей территории леса растеклась, вот так в миг один Светлый яр Гиблым яром обернулся. А дальше – кто из зверей да птиц сбежать успел, тот выжил, а кто нет… В лесу этом нынче только смерть хозяйкой была. А чаща… чаща все также лес охраняла. Какой был, такой и охраняла. Как могла, так и охраняла, изо всех своих сил.
Опустила я руку, клюку сжала с силой, слезы пытаясь сдержать, да на чащу, стоящую передо мной, смотрела с болью.
И что сказать ей, отчаянием и горем отравленной? Как помочь, как утешить? Все войско ее – вот оно передо мной. Страшная сила, да только, если в контексте всей территории леса рассматривать… это уже не сила, так, остатки. Гнилью поеденные, ядом отравленные, тленом захваченные. Долго ли ты простоишь еще, чаща? Лет пять, не более… а то и менее…
Об одном жалею – знала бы раньше, если бы только знала раньше, что эта чаща правильная, что сохранила разум и жизнь, я бы всех волков своих сохранила, и я бы… я бы раньше сюда пришла.
– Не враг я тебе, чаща Заповедная, – с болью сказала, с трудом. – Я за своим пришла, свое возьму и оставлю лес твой, но ненадолго. Одна ты больше не останешься, в этом я тебе клянусь. А сейчас пропусти меня.
Призадумалась чаща, смотрит пристально, взгляд нехороший… не понравился мне взгляд ее, ох и не понравился. Но в сторону с пути моего шагнула и поклонилась даже мне, хозяйке лесной… а вот это уже не понравилось окончательно. Чащи Заповедные, они собственницы зверские. Такая коли хорошую хозяйку найдет, то вовек не отпустит – по своей знаю. Ну да ничего, поутру леший выдернет, никакими путами не удержит меня чаща.
А вот сейчас чащу следовало удержать мне. Да так, чтобы следом не кинулась, чтобы здесь осталась, себя сберегая. Ведь с нежитью я разберусь, и яр Гиблый рано или поздно отчищу, а вот коли погибнет чаща, тогда спасать будет уже нечего.
– За мной не ходи, Заповедная! – приказала непререкаемо. – Силой с тобой поделюсь, отдам, сколько смогу, а ты полученное – сбереги, наказ мой тебе хозяйский, к исполнению обязательный.
Нахмурилась чаща, руки-лианы на груди переплела, стоит мрачная.
– Делай, что приказала, – повторила уверенно. – У меня времени мало совсем, коли не успею – сожжет охранябушка весь яр, и спасти тебя только водяной сможет. Так что к реке спеши, чаща моя, у реки и жди меня.
И ударила клюкой о стену из воды. И понеслась та волной – гниль уничтожая, скверну вымывая, яд обращая смолой, шипы острые – цветами весенними, мох гнилостный – грибницами, лианы ядовитые – побегами деревьев молодых.
И на глазах расцветал лес, обновлялся, оживал.
От меня до самой до реки, вычищая всю эту территорию.
И хорошее это дело, однако все, что мне теперь оставалось – бежать! И так быстро, что ветер свистел в ушах, а капюшон давно упал за спину.
И помчались мы с волками быстро, так быстро, как только могли.
Сида и Хоен впереди, парой мчались, в паре атаковали. Чаща нам больше не препятствовала, но в этом мертвом лесу нежити оказалось поболее, чем в моем – живности всяческой!
Теряла я амулет за амулетом, голос охрип от заклинаний, мне бы воды сейчас, хоть глоточек, да не было, хрипели, рычали, бросались в бой неравный волки, падая безмолвно в случае поражения, а я даже помочь не могла… Бежала вперед я, бежала отчаянно, уж и в боку кололо, да так, что хоть криком кричи, в глазах темнело, но все, что мне оставалось – бежать.
Бежать, зная, что каждая пядь земли уносит жизни моих волков, боясь, что могу не успеть, бежать, в какой-то миг осознав, что возле меня лишь Сида и Хоен… других волков больше не осталось. А вот врагов – хоть отбавляй.
И наступил страшный миг – миг, в который я вынуждена была остановиться.
Остановиться, тяжело дыша, не падая лишь по одной причине – за клюку держалась, остановиться, с ужасом понимая, что, кажется, теперь я единственный противник всех тварей Гиблого яра. Я. И судя по тому, как дрожала земля под ногами, нежить все собиралась и собиралась, мчалась ко мне изо всех сил да со всех сторон. Гиблый яр – он огромный, двадцать дней пешего пути от центра к выходу, это поболее моего Заповедного леса будет, и вот сейчас все монстры яра желали растерзать меня.
Причем только меня. Это-то и пугало.
Так пугало, что дышать стало вконец больно – если они все против меня восстали, кто же тогда против охранябушки стоит? Никого? Неужто мертв он? Неужто не успела?
Зарычала Сида, шагнула вперед, готовая кинуться в бой, что проигран заведомо, но я остановила. Волки, что могли, уже сделали. Теперь, Валкирин, твой ход.
– В бой не вмешиваться, – приказала волкам, – вы у меня одни остались.
Одни, это правда.
А впереди стоит лич, щитом своих тварей накрывает, в бой снаряжает. Слева ходоки рычат неестественно, с губ пена ядовитая зеленая капает, но хуже всех – твари. Много их, слишком много, и каждый в прошлом маг, а значит, не с тупой нежитью дело имею, а с хитрой, коварной, ученой. Выберусь ли?
Свела ладони вместе, зажмурилась и крикнула, вливая силу ведьмовскую в заклинание свечения:
– Meridiem!
И засиял яркий белый дневной свет посреди отравленного ночного леса. Взвыла нежить, упал ослепленный лич, ходоки забились в припадке на земле и только тварям свет не помешал ничуть. Ну да ничего, для вас иная магия имеется в запасе.
И упав на колено, я ударила ладонями оземь и прошептала:
– Расти!
И потянулись из черной мертвой земли яркие зеленые побеги, побежали вверх, оплетая нежить, сковывая по рукам и ногам тварей, в кокон укутывая лича, прорываясь среди врагов.
А я уже мчалась вперед, Сида и Хоен за мной по пятам.
Последний рывок, последний. На большее сил нет!
И ликующее чувство в изнывающей груди – успела!
Успела!
Мы с волками вырвались на поляну в тот самый миг, когда маг находился в середине прорисованного кровью круга и собирался сжечь себя и весь Гиблый яр заодно.
Он стоял в центре пятиконечной звезды, что заняла весь охранительный круг, запрокинув голову, раскинув руки, и медленно нараспев читал заклинание…
А повсюду лежали останки его врагов, кровью нежити он охранительный круг начертал, да такой, что и я, живая, с трудом через его грань переступила, волков чуть ли не силой загнать пришлось, преследующая нас нежить на ту же поляну примчалась. Но поздно уже – мы успели! Мы перешагнули контур охранительного круга и теперь были в недосягаемости. Абсолютной недосягаемости для нежити. И та, осознав это, разразилась взбешенным воем, да выть могла уже сколько угодно.