Они принадлежали к самым знатным и богатым семействам в городе.
Каждый кавалер подал руку даме, и все направились вслед за губернатором, изъявившим желание осмотреть судно, пока экипаж еще оставался на местах и он мог в одно и то же время видеть и корвет, и людей.
Дон Фернандо и донья Флора не интересовались этим зрелищем — он, вероятно, будучи сам моряком, не находил в нем ничего нового, она, быть может из женской робости, не чувствовала стремления к развлечениям подобного рода; а возможно, оба по особой, им одним известной причине оставались к нему равнодушны. Незаметно пропустив вперед всех других гостей, молодые люди сами понемногу отстали и, пользуясь этим уединением в толпе, все внимание которой было приковано к занимательным по своей новизне предметам, завели вполголоса разговор, судя по выражению их лиц и блеску глаз, не только оживленный, но и чрезвычайно увлекательный.
Уже несколько раз дон Фернандо имел случай встречаться таким образом с доньей Флорой наедине, — мы говорим «наедине», потому что влюбленные, величайшие эгоисты на свете, все относят к себе, видят одних себя и ничего не замечают, кроме того, что относится непосредственно к их любви.
Донья Флора, глаза которой при первой встрече с доном Фернандо так явственно выдали ему, что происходило в ее сердце, не сочла нужным взять назад свое безмолвное согласие, когда он признался ей в любви со свойственным влюбленным лицемерием, очень похожим на бесчестность, так как объясняются они только тогда, когда в глубине сердца уверены, что объяснение их будет выслушано без гнева.
— А вы, донья Флора, любите ли вы меня? — заключил свое объяснение дон Фернандо.
Вся вспыхнув и дрожа от волнения, молодая девушка устремила на него свой ясный и невинный взгляд и, тихо опустив свою руку в его, ответила одним словом:
— Люблю.
Казалось бы, короткое, избитое слово, но как же сходил с ума дон Фернандо от радости, от счастья, когда услышал его!
С этой минуты при каждом удобном случае молодые люди вели нескончаемые разговоры на ту же полную очарования тему, никогда не истощающуюся и не утрачивавшую своей прелести со времени появления на земле мужчины и женщины, суть которой заключается в трех словах: любить, быть любимым.
Величайшее наслаждение влюбленных — нескончаемо рассказывать друг другу историю их любви: как она началась, что они испытали, впервые увидев предмет своей страсти, как электрическая искра в одно мгновение пронзила их сердца, заставила затрепетать все их существо, открыла им, что они наконец нашли того или ту, для кого впредь только жить и будут, — весь этот милый вздор, подсказываемый страстью, имеет, однако, неодолимую привлекательность, мысли утопают в океане несказанных и неведомых до того времени наслаждений, слово, взгляд, пожатие руки украдкой заставляют пережить век блаженства в один миг.
Но влюбленные ненасытны; чем больше они получают, тем больше требуют; разлука для них величайшее зло; видеться, говорить друг с другом для них верх счастья; глагол «любить» такой приятный, что во всех уголках земного шара и на всех наречиях его спрягают без умолку и тем не менее только в одном виде: я люблю! Эта нежная болезнь сердца есть ясное, простое и вместе с тем сложное выражение божественного луча, вложенного Творцом в души всех Его созданий.
Дон Фернандо и донья Флора любили друг друга всеми силами души, они знали это, говорили один другому сотни раз и не уставали повторять все с тем же радостным трепетом, тем же содроганием блаженства.
Дон Фернандо видел донью Флору у ее отца, в обществе, так как часто получал приглашения, у обедни, на прогулке — словом, везде, однако ему казалось, что этого недостаточно. Не станем утверждать, что Флора не разделяла такого мнения; молодая девушка любила со всей нежностью сердца, полностью отдавшегося предмету своей страсти, и с наивным чистосердечием гордой и девственной души.
Расхаживая по корвету и бросая вокруг себя рассеянные взгляды, не замечавшие ничего кроме доньи Флоры, молодой человек жаловался на тяжелые оковы, которые вынужден был налагать на свою любовь.
Донья Флора надула губки; дон Фернандо был раздосадован и не знал, чему приписать то, что он считал ее капризом.
И два сердца, которые так хорошо понимали друг друга, эти избранные натуры, связанные таким искренним чувством, чуть не поссорились во время однообразной и скучной прогулки по корвету.
— Однако, сеньорита, — вдруг вскричал молодой человек с тайной досадой, — что же все-таки является причиной такого непостижимого упорства?
— Но это вовсе не упорство, дон Фернандо, — кротко возразила девушка.
— Что же тогда? Вы мне только одно и твердите, что это невозможно.
— Потому что, к несчастью, это действительно невозможно.
— Обсудим дело вместе, согласны?
— Согласна, почему же нет?
— Вы меня любите, донья Флора?
— А вы сомневаетесь?
— Сохрани Бог! Верю, глубоко верю!
— Так что же?
— Да то, что моя любовь может и должна, кажется, идти открытым путем, когда она честна и благородна!.. Отчего вы не хотите разрешить мне просить вашей руки у дона Хесуса?
Девушка грустно улыбнулась.
— Еще не время, — сказала она.
— Не время! Чего же вы боитесь? Разве вы предполагаете, что мое предложение будет отвергнуто?
— И не думаю.
— Быть может, вы думаете, что ваш отец, насколько мне известно, связан своим словом с доном Пабло Сандовалем…
— Я не люблю капитана, ведь вы же знаете это, дон Фернандо, да и отец до сих пор лишь очень смутно намекал на такой союз.
— Однако дон Хесус может вынудить вас согласиться на этот брак.
— Когда я скажу отцу, что не люблю того, за кого он хочет выдать меня замуж, он наверняка возьмет свое слово назад и заставлять меня не станет.
— Насколько я могу понять из ваших слов, препятствие заключается именно во мне?
— Может быть, — покачала она головой.
— Ваш отец, вероятно, находит меня не слишком хорошего рода и недостаточно богатым, чтобы удостоить вашей крошечной ручки, моя дорогая донья Флора, — сказал он с оттенком досады.
— Опять ошибаетесь, дон Фернандо, мой отец пришел бы в восторг, если бы подозревал, что вы ухаживаете за мной и просите моей руки.
— Тогда я отказываюсь понять что-либо! Откуда же берутся эти препятствия для моего счастья?
— От вас самих, от одного только вас, дон Фернандо, — ответила она с грустью.
— Меня?! О! Вы будто нарочно терзаете мое сердце, донья Флора!
— О, дон Фернандо!
— Простите, донья Флора, простите, я сам не знаю, что говорю! Сжальтесь надо мной, я с ума схожу, одно слово, одно-единственное, умоляю вас, чтобы я знал, чего мне бояться, на что надеяться.
— Увы, дон Фернандо! Это слово жжет мне сердце, оно срывается у меня с губ, но…
— Что же?
— Я не могу произнести его.
— Опять!..
— Увы!
— О Господи! Что же делать?
— Я говорила вам, мой друг: ждать!
— Еще ждать!
— Так надо.
— Разве я могу?!
— Неужели мне, женщине, надо подавать вам пример мужества, дон Фернандо?
— Но я нуждаюсь не в мужестве! — вскричал молодой человек с невольным взрывом нетерпения.
— Нет, в вере! — прошептала она с грустью. Это слово заставило его опомниться.
— Ах, Флора, моя возлюбленная Флора! — сказал он тоном нежной укоризны. — Что же я сделал, чтобы вы говорили мне подобные вещи?
— Я страдаю, Фернандо, меня терзает ваша неблагодарность, ваше ослепление, а вы словно удовольствие находите в том, чтобы я страдала еще сильнее.
— Вы страдаете, Флора!
— Оставим это, друг мой, еще не время открыть вам глубокую рану сердца — увы, целиком принадлежащего вам!
— Разве я не могу требовать своей доли в ваших страданиях?
— Нет! Есть глубины, в которые вам проникать еще нельзя, тайны, которые принадлежат не мне одной.
— Кажется, я понимаю…
— Друг мой, — с живостью перебила она, — поверьте, вы ничего не понимаете.
Наступила минута молчания.
Общество, все еще с губернатором и капитаном во главе, который вел под руку донью Линду, возвращалось теперь на верхнюю палубу судна, после подробного осмотра его внутреннего устройства.
— Послушайте, Фернандо, — вдруг заговорила донья Флора с волнением, от которого слегка задрожал ее голос, — нам остается всего несколько минут разговора наедине. Я воспользуюсь ими, чтобы обратиться к вам с просьбой.
— Ваша просьба для меня приказ, сеньорита.
— Правда?
— Клянусь честью!
— Я полагаюсь на ваше слово.
— Прекрасно, говорите же теперь.
— Фернандо, я прошу у вас три дня.
— Три дня?
— Да, разве это много?
— Три дня на что, Флора?
— Чтобы открыть вам все.
— И вы обещаете?
— Клянусь, Фернандо!
— Благодарю, Флора, вы меня воскрешаете!
— Так вы согласны на условие?
— О! С радостью.
— Вот вам моя рука.
Дон Фернандо с наслаждением поцеловал крошечную ручку и долго продержал ее в своих руках, но девушка не противилась этому.
— Теперь ни слова более, мы уже не одни, — прибавила она с очаровательной улыбкой.
— Но как же мне вас увидеть?
— Не беспокойтесь, я дам вам знать.
В эту минуту к ним подошла донья Линда, и разговор был поневоле прерван.
В любви или ненависти женщины одарены каким-то ясновидением и с удивительным тактом угадывают час и минуту, когда необходимо подоспеть на помощь приятельнице или нанести сопернице решительный удар.
Поглощенные своей любовью, уединившись от окружающих их людей и сосредоточенные на самих себе, молодые люди продолжали разговор, чрезвычайно для них занимательный, отрывки которого мы привели выше, вовсе не замечая, что внимание всех этих посторонних людей, продолжительное время поглощенное занимательными предметами, которые командир корвета не без гордости выставлял им напоказ, теперь ничем не занятое, не замедлит от бездействия обратиться на них. К счастью, донья Линда издали охраняла свою подругу. Она бросила капитана Сандоваля, даже не извинившис