А маленький Ван в это время будет пожирать мясо убитых животных и расти. Окрепнут у него мускулы, отрастут когти и клыки.
МОЛОДОЙ ВАН
Через несколько дней рана зажила. И тигренок забыл о ней. Он даже, как и сестра, играл тем куском своего хвоста, что остался на поле битвы. Этот пушистый и длинный хвост напоминал зверька, который крадется к белым барсучьим костям.
В новой пещере, куда они переселились после стрельбы у Тигрового брода, было тепло. Даже в самые холодные ночи холод здесь не ощущался, и, что самое удивительное, в пещере чем глубже, тем было теплее, особенно в самом конце ее, где в скале была расщелина. Из этой расщелины бил горячий пар, оседая каплями на каменном своде и стенах.
Тигрица и детеныши спали на устилавшем дно пещеры навозе горных коз. Он был в добрый метр толщиной, накоплялся тут, верно, в течение многих веков, и нижние его слои уже окаменели.
На той высоте, где находилась пещера, жили только дикие козы да орлы-ягнятники. Только один раз покой тигрицы был нарушен, — это когда из-за скалы над ущельем выглянули две головы. Тигрица-мать долго потом ходила вокруг пещеры, обследуя местность. Но время шло, следы выветрились, и ничего не случалось такого, что могло бы внушить сомнение в безопасности их нового логова.
Однако здесь были и неудобства — до воды далеко и еще гораздо дальше до тех мест, где водилась добыча.
Мать подолгу пропадала в тайге, оставляя тигрят одних. Из тайги приносила мясо, иногда еще живое, и какие-то незнакомые запахи. Придя, она всегда начинала кататься по земле, как бешеная, чтобы раздавить о камни клещей и мошкару, облепивших ее тело, а больше всего уши и баки. После таких упражнений вся голова у тигрицы сочилась красными капельками, как будто она ее окунула в вишневый или клюквенный сок. И малыши слизывали кровь, не понимая, что случилось с матерью, — ведь здесь, в разреженном воздухе высокогорной местности, не водилось насекомых, этого бича тайги.
В отсутствие матери тигрята все чаще выбирались из пещеры и бродили по окрестностям, уходя за несколько километров.
Они видели зеленый мир внизу, и оттуда долетали теплые порывы ветра, несшие с собой запахи каких-то неведомых существ, незнакомой жизни.
Видели, как седоватые легкие туманы стелются по зубчатым вершинам гор, видели головокружительные прыжки косуль, видели и орла-ягнятника — его гнездо было на самой вершине перевала, под нависшим выступом скалы. Это от него в страхе убегали козы. Тигрята приседали на задние лапы, оскалив зубы и выпустив когти, как только черная крылатая тень падала на землю и огромная птица появлялась в воздухе над ними, паря на неподвижно распростертых крыльях — только слышен был громкий шелест леток. На глазах тигрят хищник этот однажды упал сверху на козла и столкнул его в пропасть. Потом слетел туда и сам, описывая в воздухе спираль, и, подскакивая, подошел к убитому, чтобы его расклевать и остатки унести к себе в гнездо.
Раз они наткнулись на целое козье семейство. Самец стоял на страже, стройный и бдительный. Коза лежала в яме на мху, а козлята паслись рядом.
Ван нервно замотал обрубком хвоста, возбужденный близостью добычи, оглянулся на сестру. Та притаилась, не проявляя никакой охоты к нападению. Она была красивее Вана, но не такого мощного сложения и не так отважна, как он, — все старалась брать хитростью и коварством.
Ван, не дождавшись ее, стал сам подкрадываться к козленку. Полз, не сводя глаз с его тонкой, хрупкой шеи.
До цели оставалось только два-три метра, и Ван уже весь подобрался, готовясь прыгнуть, как вдруг козел учуял его. Стремительно обернулся да как свистнет, как затопочет копытами! Вся семейка сорвалась с мест и замерла в ожидании, чтобы при втором сигнале пуститься наутек. Но козел, наклонив голову, с разбегу ударил Вана рогами так, что тот, и мяукнуть не успев, кубарем полетел вниз. Ударился о карликовое деревцо и свалился в кусты. Это его спасло. Упади он с такой высоты на камни, с ним было бы кончено и сестра уже ничем не могла бы ему помочь.
Теперь же она его лизала и тормошила до тех пор, пока Ван не встал, весь побитый. Голова у него кружилась, ему трудно было двигаться.
Мать только вечером отыскала их по свежему следу. Оба спали на дне расселины. Она обнюхала их и легла рядом так бесшумно, что они и не услышали.
Проходили знойные дни лета, только по временам сменяясь дождливыми. Юго-восточные муссоны приносили ливни, маньчжурские ливни, пестревшие всеми цветами радуги. После них все освежалось, тянулось вверх и жило полной жизнью. Весело вставали зори над землей, насыщенной теплом и влагой. Шумела всласть напившаяся зелень в лучах полуденного солнца, вскипала и пенилась буйным обилием новых побегов, пышным цветом, ароматом бурлящих в ней созревших соков.
Близилась осень.
Однажды лунной ночью тигрица вывела детей из пещеры. Они шли за ней на другую сторону гор извилистыми тропками по крутым склонам. Тигрята были голодны, мать их не покормила, и они острее ощущали все запахи и возбужденно напрягали зрение, ища среди ночных теней какой-нибудь добычи.
За рекой, отряхнувшись после купанья в ледяной воде, они вошли в лес. И оробели. Высоко в горах, где они выросли, было светло, далеко видно вокруг, прохладно и везде одни камни. А здесь царили мрак и влажная духота, под ногами — мягкая земля, здесь их коварно обступали со всех сторон стволы, ветви, кусты, что-то шелестело, словно перекликаясь, благоухало неведомо что и где.
Но мать их двигалась между деревьями так же свободно, как по скалам, бесшумно ныряла в гущу подлеска, и Ван с сестрои шли за ней уже смелее, повторяя все ее движения. Вот она остановилась — и Ван тоже застыл на месте: вдали слышался какой-то плеск.
Мать припала к земле и медленно поползла вперед. Плавным движением змеи Ван делал то же самое.
В болотце, освещенном луной, плескались дикие кабаны. Тигрица с минуту мерила их суженными зрачками, подалась чуточку назад — и Ван увидел ее скачок: дугой блеснуло в воздухе напрягшееся тело и обрушилось прямо на загривок кабана, размозжив его уже самой своей тяжестью, силой удара.
В болотце поднялся переполох. Стадо во весь опор разбегалось в разные стороны. Кабанята — с визгом, а взрослые кабаны и матки — гневно пыхтя и громко лязгая бессильными на этот раз клыками.
Жирной кабаньей туши хватило на все семейство тигров. Наевшись, они перебрались на другой берег и после недолгого перехода залегли в густых зарослях багульника под наклоненной над водой березой.
Ван улегся не сразу. Он наткнулся на ямку, оставшуюся от костра. Правда, все в ней уже выветрилось, но впервые в жизни у тигренка под лапой оказалась зола и птичье крыло, а в ноздрях — запах болотного розмарина. Да, здесь сильно пахло им.
Они лежали в блаженной сытости до рассвета, а когда взошло солнце, появились люди.
Ван до того никогда их не видал. Правда, после его борьбы с барсуком на скале над ущельем промелькнули какие-то две фигуры, но мать тотчас прогнала его из ущелья, притом он был тогда сам не свой от ярости и боли. Сейчас можно было хорошенько присмотреться к этим невиданным дотоле существам.
Люди спускались с утеса, под которым лежал Ван с матерью и сестрой. Шли на задних лапах уверенно и прямо. У речки спустили с себя до половины серую шкуру, и на солнце заблестело их голое бронзовое мясо. Потом присели на корточки и передними лапами стали набирать воду. Не пили, а только все брызгали на себя. Мочили в воде черные волосы — у всех они были черные, только у одного голова совсем белая.
Ветер доносил их запах — препротивный, совсем не похожий на запахи зверей, но вид у них был ничуть не грозный, они казались слабыми. Ван подумал, что кабана или горного козла, пожалуй, повалить труднее и связываться с ними опаснее, чем с людьми. Однако мать, сверля их глазами, начала потихоньку уползать через заросли назад, в горы.
Уже издали, оглянувшись, тигры увидели, что повыше того места, где они ночевали, зияет отверстие, похожее на вход в пещеру. В глубине этого входа как будто трещал огонь, суетились люди — видно, там было их логово!
С этого дня тигрица больше не водила своих детей на охоту. Уходила из пещеры, лишь когда уже совсем стемнеет, а возвращалась пред рассветом и еще бдительнее обследовала местность вокруг: ведь где-то были люди. И в гротах над рекой их жило много, и в фанзе за перевалом — двое. По ночам они нередко перемигивались огнями.
Тигрице все труднее становилось удерживать при себе молодых. Стоило ей задремать после ночного похода, смотришь — их и след простыл. Они уже не были беспомощны, как прежде, они выросли, и в логове им стало тесно. Ван был уже величиной с волка, даже побольше. И его тянуло в долины, к новой, только что открывшейся ему жизни.
А лес манил к себе всеми красками поздней осени, в нем ревели олени, дрались из-за самок. Самая лучшая пора для охоты!
Следовало бы перекочевать в тайгу, и тигрица, вероятно, об этом уже подумывала, но произошло это совершенно неожиданно и помимо ее воли.
Однажды в конце пещеры, где из расщелины бил теплый пар, вдруг послышался звон железа. Посыпались камни, и в проходе появился белоголовый человек.
— Ага, значит, здесь есть и второй выход!
За ним вынырнуло из темноты еще несколько человек. Один из них высоко поднял факел.
— Стоп! Здесь, кажется, тигры!
Было уже поздно — тигрица прыгнула. Факел погас. Раздались крики, стрельба наугад, но тигрица с детьми успела выскочить из пещеры и помчалась по откосам к лесу.
До сумерек бродили они по тайге. Старая тигрица привыкла проходить по восемьдесят километров в день, и шла она сейчас тем же широким, бесшумным и упругим шагом, но Вану и половины этого расстояния одолеть было не под силу, он едва плелся.
К счастью, скоро перед ними заблестела вода. Ее было очень много, конца ей не было видно. Тигрята утолили жажду, освежили лапы в озерной волне и побрели за матерью на тайболы под сопкой. Это сухое плоскогорье представляло собой обширный вересняк, уходивший куда-то в неоглядную даль. Среди вереска разбросаны были островки смешанного леса, где преобладали хвойные. Часто попадались родники.