— Я — другое дело. Но ты молода.
— Ох, где у тебя глаза, Ю? А еще знаменитый охотник! Не видишь разве, что я только солдат с ружьем, как тысячи тысяч людей из Яньани? А знаешь ты, сколько я пережила? Не одну жизнь, поверь. Я старше тебя, Ю, и ничего уже не хочу — только быть такой, как братья из Яньани… Ну, пойдем, не стоит тратить время на пустые слова.
Ю зашагал дальше. Идя, слышал за собой совсем близко шаги Ашихэ, ее ровный певучий голос. Она словно сказку сказывала или читала вслух детям из большой книги с картинками:
— Ты идешь впереди меня, потому что знаешь дорогу, и в лесу никто не может сравниться с тобой в мудрости. А я иду за тобой, и у меня одна только мысль: послушно идти туда, куда ты меня ведешь. Так и тут. Мне говорят: «Отведешь Закопанного в Шуаньбао, на то место, где мы бились с японцами. Там вас встретит товарищ». И я иду и думаю только о том, как бы получше выполнить приказ. Потом мне говорят: «Подбрось эти книги Закопанному». И я подбрасываю. Потом велят: «Ступай к поляку, скажи ему то-то и то-то». Я исполняю — и этого мне достаточно. А тебе, Ю, достаточно того, что я тебе сказала.
— Да, Ашихэ. Теперь мне все ясно.
— Но я хочу, чтобы между нами все было ясно до конца и чтобы мы больше никогда к этому не возвращались. Так вот слушай. Когда я делаю что-нибудь для тебя — чиню или стряпаю мне иногда кажется, что я это делаю для отца. А отца, ты же знаешь, у меня больше нет, и никого из родных уже нет на свете.
— Ты была хорошей дочерью. Лучшей я не мог бы себе пожелать.
— И еще я тебе хочу сказать: не бойся, что я нечестно поступлю с тобой. Никогда я бы себе не позволила сойтись с человеком, которого ты закопал. Да и с кем-нибудь другим тоже. Ни с кем и никогда я не буду близка, пока живу под твоей крышей, слышишь? Все равно как если бы я была твоей женой по-настоящему.
На скулах темного, как кора, лица Ю лучами разбежались морщинки: это означало, что он улыбается. Видимо, разговор облегчил его душу. Он зашагал быстрее, живее озирался по сторонам, проверяя, нет ли чего достойного внимания, смотрел то на солнце, по-осеннему тусклое в этот ранний час, то себе под ноги. Земля уже поверху слегка подмерзла, и осыпанная инеем зелень хрустела под ногами, а между тем Ю и Ашихэ шли летними тропками, которые, как известно, короче и остаются проходимыми дольше зимних. Теперь Ю уже не напоминал дряхлого деда, которого ведет внучек, а скорее такого, который ведет и охраняет внука. Ибо, как сказала Ашихэ, в лесу никто не мог сравниться с ним мудростью и, уж конечно, чуткостью.
А потому, когда собака остановилась, вопросительно подняв морду к хозяину, Ю не удивился: он уже сам заметил то же, что она, и даже на секунду раньше.
Ашихэ же, которую он остановил жестом, видела только коричневатый валун вдали, у излучины речки. Посмеиваясь беззвучно, одними морщинками, Ю указал ей в ту сторону, где меж деревьев блестела вода.
Там речка что-то очень уж шумно плескалась. Но Ашихэ не сразу сообразила, в чем дело. В первую минуту могло показаться, что течение повернуло вспять и Упрямица возвращается в озеро.
Но так, конечно, только казалось. А присмотревшись, легко было заметить, что не вода течет в ту сторону — это шла кета!
Речка кишела рыбой. Заполнив ее во всю ширину, от берега до берега, сплошным косяком — как будто двигалось дно, — шел лосось метать икру.
Что-то противоестественное было в этом непрерывном движении бесчисленной массы живых существ, торопливо и слепо стремившихся навстречу смерти. Ведомые инстинктом, они, когда пришла их пора, двинулись из глубин океана дорогой, проделанной когда-то на заре жизни, от японских островов и еще каких-то архипелагов — в устье Амура, оттуда, во всю силу своих плавников и жабр, по течению Амура, Сунгари, Муданьцзяна, до этой горной речки, на дне которой родились когда-то. Приплыли, чтобы метать икру и затем умереть там, где родились.
— Смотри! — Ю тронул за руку заглядевшуюся на это зрелище Ашихэ. — Смотри, как он это делает!
Коричневый валун на берегу вдруг зашевелился, и Ашихэ увидела, что это вовсе не валун, а медведь.
Сидя на камне, он вылавливал из воды кету. Как только какая-нибудь рыбина из косяка оказывалась близко, он лапой, как черпаком, хватал ее и выбрасывал на берег. В воздухе то и дело сверкала чешуя, и на берегу уже серебрилась порядочная куча рыбы.
Медведь, должно быть, решил, что наловил достаточно. Он напился и стал выбирать из кучи одну рыбу за другой. Однако он их не ел, а только отгрызал головы и аккуратно бросал в одно и то же место, совсем как орешки грыз: хруст — и под елку.
Перебрав таким манером весь свой запас рыбы, он навалился на деревцо, под которое бросал ее. Сломал его и прикрыл его ветвями груду рыбы, а сверху еще камней набросал. Потом осмотрелся по сторонам.
Ю крикнул ему из-за деревьев:
— Дурень ты, я все видел!
Испуганный медведь пустился наутек.
— Приходи на Праздник весны, я тебе, пожалуй, кое-что оставлю! — крикнул ему вслед Ю.
— А когда он в самом деле вернется за своими запасами?
— Когда рыба здорово протухнет. Медведь любит рыбу с душком.
Они пошли к медвежьей кладовой под елочкой: Ашихэ захотелось осмотреть ее.
— Скажи, — спросила она по дороге у Ю. — Когда кета опять пойдет?
— Через семь лет. Семь лет живет она в большой соленой воде, а патом уходит в пресные малые воды и мечет икру.
— А куда она ее кладет?
— Очень просто — в ямку. Выроет ямку, поплавает над этим местом день, два, три — сторожит свою икру, а потом умирает. Чтобы новое родилось, старое должно умереть. Так бывает с кетой.
Ашихэ хотела его поправить, сказать, что не только с кетой. Но в эту минуту за речкой, очень близко, подал голос олень. И откуда-то отозвался другой.
Ю был очень удивлен. Какая-то нота в этих голосах показалась ему фальшивой.
А олени все кричали, причем первый явно удалялся от речки, а второй шел ему навстречу.
Ю слушал, слушал напряженно и наконец что-то понял: он даже затрясся от беззвучного внутреннего смеха и пробормотал, что можно обмануть оленя, можно обмануть тигра, но его, Ю, не проведешь! Ю разбирается в звериных голосах лучше, чем в человеческой речи.
Но вдруг у него мелькнула новая мысль — и он сразу стал серьезен.
— Дело неладно, Ашихэ, ой, неладно! — сказал он с беспокойством. — Тут надо ждать беды. Пойдем скорее — может, еще поспеем.
— Куда? Что случилось, Ю?
Ю схватил ее за руку и потянул за собой.
— Скорее! Там тигр приманивает человека, а человек — тигра: оба подражают голосу оленя…
ВСТРЕЧА
Первой выскочила на поляну Яга.
Услышав ее отрывистый визг, Виктор подумал, что если собака визжит, то, вероятно, где-то близко тигр, и, подумав это, вскинул ружье. Но Яга уже вернулась к нему, бросившись чуть не под ноги. И, раздвинув ветви, он в просвете между елями увидел впереди голову тигра, а подальше — Люй Циня, который колотил палкой тигренка на спине у Звездочки.
Кабан ударялся спиной о дерево, пытаясь сбросить непрошеного седока, а тигренок, яростно вцепившись в него, грыз его, раздирая мясо, и не отпускал.
Тигренок был под прицелом. Виктор уже в последний момент, нажав спуск, дрогнул при мысли, что пуля может попасть в Люй Циня.
Грохнул выстрел, и тигренок свалился с кабана. Старая тигрица метнулась к елям, и Виктор мгновенно выстрелил, на этот раз дробью, целясь ей между глаз.
Отскочить он не успел. Тигрица задела лапой дуло, и ружье выпало у него из рук, а сам он, сбитый с ног, отлетел за деревья.
Вскочил и, перебегая от ствола к стволу, старался поскорее убраться с поляны. Но, оглянувшись, удивился: что же произошло, почему тигрица не гонится за ним?
Она от сильной боли каталась по земле, била хвостом так, что в воздухе летали сухие листья и ветки, и лапами терла глаза, словно хотела сорвать упавшую на них пелену мрака. За минуту перед тем бешено сверкавшие желтые глаза ее были прострелены и залиты кровью.
Судорожные корчи постепенно ослабевали. И вот прекратились. Тигрица была недвижима.
Значит, пуля в нее попала? Или дробь ее прикончила?
Нет, хвост еще жил. Хвост дрожал.
Тигрица ткнулась носом в то место, где стоял Виктор, когда она бросилась на него. Пошевелила мордой, вдыхая еще теплый запах человека, и двинулась за ним сначала медленно, потом все быстрее и решительнее, не переставая при этом тихо рычать, и в этом страшном ее «уанг-уанг» слышалась такая боль и такая кровожадность, что Виктор окончательно потерял голову.
Он помчался напрямик через поляну, но тигрица скачками догоняла его.
Он снова стал кружить между деревьями. Цеплялся за спасительную мысль, что удастся запутать след и потихоньку удрать. Но у тигрицы слух был тоньше и ноги крепче, чем у него. К тому же — нюх. Этот нюх вел ее за Виктором, и полосатое тело мелькало в чащобе то тут, то там, все ближе, все быстрее.
Сердце у Виктора громко стучало, колени тряслись, и он чувствовал, что из этой игры в жмурки не выйдет живым. Нет, не уйти ему от тигрицы! Ошалев от ярости, она, слепая, роняя на землю кровавые капли из пустых глазниц, будет гнаться за ним по пятам без передышки, до конца, пока либо он, либо она не свалится.
Даже взобраться на дерево было невозможно — везде стояли деревья с такими мощными стволами, что их никак не обхватишь.
Спасения не было. Оставалось только бежать что есть духу за своим ружьем и поскорее зарядить его — патрон он держал наготове, судорожно зажав в руке.
Он помчался туда, где упало ружье. Только бы не зарылось дулом в землю, не закупорилось бы!
Оно лежало, должно быть, неподалеку, где-то за елями или немного правее. На бегу Виктор искал его глазами, а в глазах уже мутилось…
— На дерево, Вэй-ту! — кричал ему откуда-то Люй Цинь. — За тобой тигр!
Он глянул через плечо — со стороны поляны к нему подкрадывался молодой тигр. Виктор мигом взобрался на березу, благо ствол ее был не слишком толст.