Он еще лез, еще не добрался до ветвей, как ствол закачался от двух ударов. Это старая тигрица и ее сын почти одновременно подскочили к березе с разных сторон.
Встав на задние лапы, они передними таранили дерево, разрывая кору. Задрали головы, искали человека наверху, тигренок — глазами, а его слепая мать — нюхом. Человек был близко, она чуяла его над собой, и дерево уже поддавалось под тяжестью ее тела, тряслось от ударов. Она рванула его зубами раз-другой. Тигренок поспешил сделать то же.
Так они с разных сторон вгрызались в ствол. От него уже летели щепы.
Виктор, сидя на ветвях и прижимаясь к стволу, телом ощущал каждое сотрясение дерева, этого дерева его жизни. Он был уверен, что оно не устоит, неизбежно в конце концов свалится. Хруст березовой мезги в зубах тигров отзывался во всем его теле, и он уже не мог справиться со своими нервами. Вдруг поймал себя на том, что, как всегда в трудные минуты, твердит мысленно отцовские слова: «Только не ссылайся на нервы, Бибштек, нервов нет». Да, он все время машинально повторял это. Попробовал уже сознательно, всей силой воли внушить себе, что нервы — это действительно только отговорка трусов и нытиков. Но ничего у него не выходило. В голове мутилось. Он все так же дрожал и, как зачарованный, смотрел вниз, на двух хищников, дружно грызущих его дерево. А дерево свалится несомненно, удары сотрясают его все сильнее.
Виктор порывисто схватил нож, но тут же подумал: «Ребячество! С ножом на тигра?!» Однако прикосновение холодной стали и сознание, что он все-таки не совсем безоружен, подействовали на него отрезвляюще. Не соскочить ли? Ведь если сидеть на дереве, то погибнешь непременно, а если спрыгнуть…
Все-таки шанс на спасение. Только прыгать надо не с той стороны, где тигренок. Увидит и цапнет. Лучше уж через голову тигрицы прыгнуть, прямо на нее — и сразу же полезть на соседний дуб. Он толще, и ветви у него такие, что можно за них ухватиться, одним броском подтянуться кверху, а там лезть еще выше — тогда пусть грызут…
Эта мысль ему понравилась, но он лихорадочно соображал, что ничего сделать не успеет — один из тигров набросится на него.
Надо их сначала как-нибудь ошеломить. Так делал Люй Цинь в молодости, когда ловил тигров. Швырнуть в них чем-нибудь — ну хотя бы улами. Улы его — из звериной кожи и остро пахнут человеческим потом. Швырнуть их в голову тигренку — он, конечно, схватит их, начнет теребить. А слепая мать услышит возню и кинется к сыну…
Виктор уже перекинул ногу через сук и снимал обувь, как неожиданно раздался выстрел. Ствол березы дрогнул.
Из-за лиственницы напротив кто-то снова старательно целился, выставив дуло ружья и ногу.
На поляну вышел Третий Ю и остановил стрелка, сказав:
— Хватит, жаль заряда. Глянь-ка на ее хвост.
Тигрица по-прежнему стояла на задних лапах, вогнав зубы в ствол березы, но хвост у нее опустился, висел плетью. А тигренка уже не было — скрылся неизвестно куда.
Из-за лиственницы вышел мальчик с ружьем — так подумал Виктор в первую минуту. Но Ю воскликнул:
— Отличный выстрел, Ашихэ! Лучше не бывает.
Оба подошли к березе, почтенный Ю и девушка, та самая, которую не так давно Виктор мельком увидел на перевале около «мяо». Он сразу узнал ее: маленькая, с ружьем и в платочке, повязанном так, как принято в тайге.
Виктор торопливо надевал снятые улы, а с другого края поляны уже шел к ним Люй Цинь.
Встретились посредине. Третий Ю, как младший, поклонился Люй Циню ниже и поздоровался первый:
— Ел ты уже сегодня?
— Да, — приветливо отвечал Люй Цинь. — Я ел. А ты?
Было что-то глубоко трогательное в этой встрече двух старых китайцев, свидетелей минувшего века. Столько спокойного достоинства было в этих людях, что смотревший на них с дерева Виктор, как ни был он взбудоражен, не мог не почувствовать этого.
Только что смерть прошла совсем близко, здесь еще ощущалось ее дыхание, здесь стоял мертвый зверь. И такой нежданной была встреча этих двух стариков в тайге после стольких лет, — но они ничем не выдали своих чувств. Ни возгласов, ни удивления. Поклонились друг другу, приложив, как водится, руки к груди, и вместо приветствия задают традиционный вопрос о том, что некогда, триста лет назад, во время страшного голода, было единственной заботой людей, их единственным желанием: «Ел ли ты?»
Обменявшись приветствиями, каждый осведомился о здоровье другого. Затем дошла очередь и до девушки. Ю представил ее:
— Это хозяйка моего дома.
Вот оно что! Так она — его жена!
Виктор соскользнул вниз по стволу, но перед пастью тигрицы невольно помедлил. Она стояла как живая — слепая и страшная. Наконец он соскочил на землю и хотел идти за своим ружьем (как все лесные жители, он без оружия чувствовал себя как без рук), но пришлось сразу же поискать опоры. Ноги у него подкашивались, голова кружилась. Какое счастье, что он не успел прыгнуть минуту назад. Ведь задуманный им вольт — перескочить через головы зверей и молниеносно взобраться на другое дерево — был совершенно неосуществим.
А те трое уже шли в его сторону, то ли не видя его за деревьями, то ли, быть может, нарочно медля, чтобы дать ему время прийти в себя и не застать его в таком жалком состоянии.
Он без труда отыскал ружье за елями, шагах в двадцати от березы, и вернулся к своим спасителям. Они осматривали тигрицу.
— Пуля прошла через ухо. Словно молнией ударила. Как, Люй Цинь, верно я говорю?
— Добыча славная и выстрел славный. Сколько же будет отсюда до той лиственницы? Ого, тридцать, а то и сорок чжанов!
Виктор видел сгорбленные спины обоих стариков и юное лицо девушки. Она смотрела прямо на него. И под ее взглядом он окончательно пришел в себя. Вспомнил, что стоит без шапки. Она лежала неподалеку на земле. Он поднял ее, отряхнул, все еще ощущая на себе спокойный, проницательный взгляд девушки.
Ведь именно она спасла его, и первым делом следовало ее поблагодарить. Но она была только «хозяйкой дома» Третьего Ю.
— Цзювэй! — промолвил Виктор, кланяясь Ю.
— Лайла! — дружелюбно поспешил ответить Третий Ю, потрясая сложенными перед грудью руками. — А ты изрядно подрос, такой же высокий, как отец. Твой достопочтенный отец дарил меня своей дружбой. Как он поживает?
— Не знаю. Японцы сожгли наш дом, а отца увели.
— Он непременно вернется, — утешил Виктора Третий Ю. Но не спросил, как того требовал обычай, о здоровье его матери. Очевидно, ему все было известно. — Такой человек не пропадет, — добавил Ю.
— Если вернется, то прежде всего придет к тебе и сумеет поблагодарить тебя лучше, чем я. Ведь если бы не этот меткий выстрел, достался бы я тиграм на обед.
— Ну-ну, не преувеличивай! Ты бы и сам справился. Я же видел, как ты снимал улы. Зачем?
— Хотел швырнуть в тигра и перескочить на тот дуб. Его они не смогли бы перегрызть.
— Ну вот видишь!.. Я сразу подумал: вот это настоящий тавыда. И очень удивился: откуда ты, такой молодой, знаешь наши старые охотничьи уловки?
— Учился у Люй Циня, он меня приютил и стал мне вторым отцом.
— Ну вот видишь, я был прав. У тебя такой учитель, да ты и сам молодчина — никакой тигр тебе не страшен. Ты бы, конечно, спасся и без чужой помоши.
— Сомневаюсь. У меня уже душа ушла в пятки.
— Не верь ему, Ю, — с живостью вмешался Люй Цинь. — Пустяки он говорит. Его сердце не знает страха.
Старый розовощекий Люй Цинь и безобразный Ю с лицом, словно вырезанным из дубовой коры, оба от души наслаждались этой беседой, Третьему Ю было приятно, что Виктор почти свободно говорит по-китайски, а главное, учтив, как настоящий китаец. А Люй Цинь был тронут тем, что юноша назвал его своим вторым отцом.
В этой беседе, которая становилась все более дружеской и оживленной, только маленькая девушка с ружьем не принимала участия. Она молчала и не сводила глаз с Виктора.
Он сказал ей с поклоном:
— Очень, очень вам благодарен.
— Не за что. Это просто счастливая случайность, что мой выстрел попал в цель.
Виктор был уверен, что сейчас Третий Ю подтвердит это, чтобы умалить заслугу жены. Жена — собственность мужа, и ее добродетели или заслуги прежде всего славят его, так что хвалить свою жену считается неприличным, это походило бы на хвастовство. Так считалось в древнем Китае, а Ю был человеком старого мира.
Думая так, Виктор уже готовил подходящую реплику, чтобы вторично и еще горячее выразить свою благодарность. Но оказалось, что Третий Ю вовсе не склонен преуменьшать заслуги жены. По примеру Люй Циня, который только что хвалил Виктора, он на слова жены возразил:
— Напрасно она так говорит. Мне не случалось видеть, чтобы она когда-нибудь промахнулась.
— Тем более я преклоняюсь перед твоей высокой и правдивой супругой, Ю.
Виктор, как того требовали приличия, употребил слово «линьчжэнь», что означает «высокая и правдивая». Но к этой девочке, что стояла перед ним, настолько не подходил старомодный титул, что он споткнулся на этом слове и не мог удержаться от улыбки. И она улыбнулась в ответ, но как-то рассеянно, только в знак того, что поняла его. Улыбнулась одними губами — глаза оставались холодны и серьезны.
— Что их смешит? — спросил Ю у Люй Циня.
Оба не могли этого понять. Для них традиционные метафоры давно утратили свой первоначальный смысл и слово «линьчжэнь» уже воспринималось просто как слово «жена». Виктора же, чужеземца, понимающего все китайские слова буквально, не могло не рассмешить комичное несоответствие этого эпитета.
Ашихэ сразу это угадала — видно, она была девушка сообразительная, и это Виктор отметил прежде всего.
— А где же Звездочка? — спросила она поспешно, чтобы помешать Виктору опять благодарить ее. — Как поживает твой кабан, Люй Цинь?
— Звездочка наконец-то ушел от меня.
И заметив, что молодые не понимают, почему он сказал это так радостно, Люй Цинь пояснил, что тигр сильно потрепал Звездочку, и он, Люй Цинь, даже заплакал, когда осматривал его истерзанную спину. Но кабан вдруг повернулся и медленно побрел в чащу. Это очень хорошо. Там он найдет ил, смолу, те травы, что нужны для заживления ран.