, нет лучшего средства, чем мазь из сала тигра с отваром кикенги. А уж корень женьшеня, если усилить его действие салом тигра, исцеляет от всех болезней.
Затем Люй Цинь сказал Третьему Ю, что товар этот можно продать, конечно, без всяких хлопот, но следует обсудить, в какое место его лучше везти и к кому именно там обратиться. Нигде в мире нет такого согласия между купцами, а в особенности между аптекарями, как в Китае. Он, Люй Цинь, аптекарей хорошо знает, он ведь с незапамятных времен продает им травы. Времена переменились, но аптекари остались такими же. И когда едешь в город, то наперед знаешь: если не сторгуешься с первым аптекарем, так ни одна аптека в городе трав у тебя не купит. Куда ни сунься, везде уже знают, что ты был у такого-то, что ты его поставщик, и тебе говорят: иди к тому. В лучшем случае дадут столько же, сколько предлагал первый.
— Так куда же мне советуешь ехать?
— По-моему, лучше всего в Эму.
— Там я не бывал. Далеко это?
— Водой восемьдесят ли да потом еще сушей вдвое. Поедешь на моей лодке до Ханьшоу, туда день пути. Оттуда арбой еще два дня. Хорошо, что погода стоит холодная, мясо не испортится, а Эму — город большой, и там есть новый аптекарь, вполне порядочный человек.
— Так я пойду приведу лодку в порядок, — сказал Виктор. — Она течет. Надо ее законопатить и осмолить.
Ашихэ вызвалась ему помочь. Решили до обеда поработать еще здесь всем вместе, а потом старики останутся при тиграх, а Виктор и Ашихэ займутся лодкой.
— А ведь у нас мог быть еще и третий тигр. Если бы вместо Алсуфу вышел на него Вэй-ту, не правда ли, Люй Цинь, был бы у нас третий тигр?
— Нет. Вэй-ту не стал бы в него стрелять. Я стоял неподалеку, видел, как было дело. Малый тигр вернулся. Он кружил вокруг поляны, боялся выйти — здесь стреляли и пахло еще людьми и собаками. Но не уходил. Он был верный сын, этот тигренок, не мог уйти от матери. Все осматривался, нюхал, нюхал, но ветер дул в мою сторону, так что он меня не почуял и подбежал к старой тигрице. Ох, Ю, видел бы ты, как он просил, чтобы она взглянула на него, чтобы ушла с ним! Но она уже ничего не чувствовала, безглазая, недвижимая. Понимаешь, мать, самая мудрая и самая близкая, стала вдруг совсем чужая ему, другая какая-то! Страшно это было, Ю! Нет, нельзя стрелять в тигра, когда он плачет, как человек.
— Алсуфу же стрелял!
— Видишь ли, он боялся тигра и, верно, хотел показать себя настоящим охотником. А Вэй-ту… Нет, этот ни за что бы не выстрелил, и у нас не было бы третьего тигра.
— Теперь и я так думаю.
— Еще скажу тебе, Ю: хоть этот тигренок изранил моего Звездочку и растерзал твою Люйпу, надо ему отдать справедливость — он молодчина!
— Верно говоришь. Храбрый тигренок.
Из него вырастет настоящий Ван. Полосы у него на голове уже темнеют. Через год-два, вот увидишь, будет на нем знак богов, знаки «да» и «ван».
— Не повезло ему.
— Да. Лишился матери, сестры и остался один в чужой стороне — ведь он с гор, этот тигренок, никогда не бывал у нас в лесах. Теперь бродит он по тайге и не знает, каково это — пробираться через лесное море!
Слова Люй Циня были красочны, а в голосе столько теплоты, что Виктор и Ашихэ перестали на миг работать ножами, задумавшись о тигренке, который остался сиротой в чужих краях.
— А у тебя на родине, Вэй-ту, водятся тигры?
— Я не знаю своей родины, Ашихэ…
ПТИЦЫ ЛЕТЯТ НА ЮГ
Лодка была готова, ее можно было спустить на воду, но Виктор и Ашихэ все еще возились с нею; он накладывал последнюю заплату, она орудовала лопаткой. Им не хотелось возвращаться к старикам — очень уж интересный шел у них разговор. Сейчас Ашихэ рассказывала, как ее взяла к себе красивая Ин, та, что жила у поляка.
— У какого поляка?
— У доктора Ценгло.
— Ценгло? Толстяк такой с длинной черной бородой?
— Да, да. Веселый он был и смеялся громко, басом. А меня звал так: «А ну-ка, иди сюда, девушка «Три даня». Это потому, что Го увел меня из дому за три даня проса.
Оказалось, что Го, прозванный за свою жадность и суетливость Сорокой, отнял Ашихэ у родителей за долги и продал в Шитоухэцзы Большому Фу, а тот в свою очередь перепродал ее вместе с другими детьми госпоже Ма в Харбине. Госпожа Ма всех детей — а сидело их у нее взаперти семнадцать — отослала куда-то далеко. Одна только Ашихэ сбежала и, скитаясь по городу, попалась на глаза Ин, которая жила с поляком. Хотя у красивой Ин было много нарядов, и жила она в богатстве, и доктор всячески баловал ее, она не забыла, что и у нее тоже отец крестьянин. Ашихэ жила у них вместе с их дочкой.
— Ее звали Тао.
— Знаю я ее. Мы учились в одной гимназии, только она в младшем классе.
— Я ее недавно встретила, и она меня не узнала. Да и не удивительно — столько лет прошло. Тогда ей было пять, а мне — девять.
— А почему же ты от них ушла?
— Ин умерла. Заразилась от больных. Она ведь служила санитаркой в лечебнице у доктора Ценгло и, хотя потом стала жить с ним, не бросила свою работу — она очень любила ее. Ну, вот в лечебнице и заразилась. А когда она умерла, доктор опять стал сильно пить, и в доме у него хозяйничали разные женщины, то одна, то другая, — каждая хотела занять место Ин. И дом уже не был домом. Тао пробовала утопиться в ванне, и тогда доктор прогнал всех женщин и сам занялся дочкой, а меня отдал сестрам францисканского монастыря.
— Ну, а там?
— Я немного училась, а немного стояла.
— Как это — стояла?
— А так. Они хотели, чтобы я стояла в часовне около них, когда они молятся или поют. Верили, что на меня что-то сойдет и очистит меня. Не знаю что… А я не хотела этого, боялась, ведь они говорили, что это будет как огонь и в нем сгорят все мои грехи. Вот я и взяла образок с голубем, что висел над моей постелью… белый голубь и весь в лучах, как корона.
— Это дух святой.
— Мне он очень нравился. И я взяла его и пошла на вокзал.
— Хотела ехать домой?
— Нет, вернуться домой я боялась, — оттуда меня бы опять забрал Го. Я пошла на вокзал, в отдел просвещения. Мне говорили, что там есть приюты и в них детям живется хорошо. Я слышала еще, что железной дорогой управляет начальник Чанган и живет он в красивом каменном доме на Большом проспекте.
— Это верно. А неподалеку и наша гимназия имени Сенкевича.
— Ну, я и пошла туда и показала им ту картинку с голубем, для того чтобы они меня взяли в приют.
— Ну, знаешь!.. Прийти к советским начальникам с иконкой!
— А я не знала, Вэй-ту, что это за «советские». Я пошла к европейцам, к русским. Мне сказали, что у них очень хорошие приюты, но китайских детей туда не принимают.
Ашихэ помолчала, а когда заговорила снова, в ее голосе звучала грустная ирония человека, уже кое-что познавшего.
— Должно быть, я в монастыре тоже стала немного верующей. Сестры там постоянно твердили: «Молись, дитя. Этот святой образок — пропуск в рай». Я китаянка, я видела войну, я знала, что такое полиция и что значит пропуск — дапяо, как много может он сделать!
Виктор живо представил себе, как этакая козявка, важно ступая, входит в управление Китайско-Восточной железной дороги и показывает советскому начальнику католическое изображение святого духа. «Что это у тебя, девочка?» — «Дапяо». И смотрит на него доверчиво своими черными, как агат, глазами, не сомневаясь, что сейчас перед ней, предъявившей такой пропуск, откроются двери приюта.
— Чего ты так на меня смотришь, Вэй-ту?
— В тебе все такое странное.
— Что, например?
— Все. И даже имя. Почему тебя назвали так, как называется станция за Харбином?
— Потому что я там родилась. Мои отец с матерью ехали тогда из Чанли. Наша семья родом из-за Великой стены, из Внутреннего Китая. Первый участок земли в Маньчжурии мой отец получил около станции Ашихэ, и едва они вышли из вагона, как мать меня родила — прямо на вокзале. Вот меня и назвали, как эту станцию: Ашихэ. Ты же знаешь, детям иногда дают имена в честь того места, где они родились.
— Ну, это чаще всего мальчикам дают такие имена, да и то только до школы.
— А я, когда жила дома, в школу не ходила. В Шуаньбао школы не было. Вот я и осталась навсегда с этим именем. Ашихэ — и все.
— А в приюте?
— Там я пробыла недолго, только два месяца. Началась война с Советами — помнишь?
— Не очень. Помню только, что отец стал привозить домой газеты, а до этого он их никогда не читал. Он еще раньше говорил, что война будет непременно. Но тебе-то чем она помешала?
— Помешала. Меня советские приняли в приют не по закону — так заявляли китайские чиновники. И это верно. Я не была дочерью железнодорожника, и у меня никто не погиб на железной дороге — так почему же меня приняли? Просто так, понравилась я им. Я была красивая девочка.
«И выросла красивой», — подумал Виктор, а вслух сказал:
— Значит, из-за тебя был большой спор?
— Еще какой! Советские поставили на своем, приняли меня, но скоро началась война. Ну, и меня выгнали из приюта.
— Как же ты жила?
— По-разному. Одно время я служила кукушкой в «Небесном странствии» 9.
— Эх, пропади они пропадом! — выругался Виктор по-польски.
— Что ты сказал, Вэй-ту?
— Ничего, ничего. Весело тебе было, должно быть, там, в похоронном бюро. — И, бросая в лодку ненужные уже гвозди, молоток, паклю, добавил: — А я думал, что знаю Китай! Вздор! Живем врозь, мы — по-своему, вы — по-своему… Рассказывай дальше, Ашихэ. Прошу об этом не из пустого любопытства. С тех пор как я остался один, я много думаю о разных вещах. Но если тебе это неприятно…
— Нет, Вэй-ту, ничуть. Что нам еще остается сделать?
— Ничего. Можно отплывать.
— Тогда давай испытаем лодку, хорошо? Я никогда еще не была на озере. Сяду вот здесь, а ты…
И движением руки, которое в Европе означает «уйди прочь», пригласила сесть рядом.
Виктор, упершись ногами в землю, столкнул в воду лодку с сидевшей в ней Ашихэ.