илось в голове, темным кипятком бурлила в жилах кровь, и он дурел, как олень во время гона.
Виктор присел на корме, погрузил в воду весло, которым до сих пор правил. Пора было тормозить: они подплывали к последнему повороту, за которым — устье и Гусиное озеро.
В устье ничего не было.
Ашихэ стояла на носу, как зеленый холмик. Виктор — позади нее на коленях, воткнув весло в илистое дно. Из-за последних деревьев они смотрели на Упрямицу, впадавшую в озеро. Она его словно пробивает насквозь, а с другого конца вытекает уже более мощной струей и бежит дальше быстрее прежнего туда, где Виктор и Ашихэ встретились сегодня с семейством тигров.
Озеро было пусто. Но из тростников слева доносился плеск, хлопанье крыльев, шум, какой производят птицы, охотясь за пищей.
Виктор и Ашихэ ждали, настороженно вслушиваясь: гуси это или утки?
Наконец стало слышно гоготанье.
Виктор вытащил весло из ила. Лодка двинулась по течению и остановилась в устье. Через минуту течение стало ее поворачивать, и тогда Ашихэ, что-то приметив, нагнулась вперед, готовясь стрелять.
Виктор, не глядя, по звуку понял, что выстрел попал в цель.
Из тростника, когда там грохнуло, взлетели гуси. Ашихэ выстрелила вторично. Тут уже все тростники затрепыхались крыльями, зашумели тревожным гусиным криком — «спасайся кто может!» Гуси отовсюду стремительно поднимались в воздух, совсем близко, и так много их было, что Виктор не выдержал: схватил винтовку Ашихэ, уверенный, что и пулей собьет на лету гуся. Но затвор заело, а птицы исчезали, и вслед им понеслась брань на польском языке:
— Холера, не ружье!
— Что ты сказал, Вэй-ту?
— Не понимаю, как ты можешь из такого ружья стрелять. Рухлядь какая-то!
— Неправда, винтовка хорошая, трофейная. Надо только знать, что в ней неисправно. Сейчас я посмотрю…
— Не стоит, все равно гусей уже нет. Едем собирать добычу.
Одну птицу выловили без труда, другую отыскали не сразу. Смертельно раненная, она все-таки ушла в камыши и так укрылась там, что они ее увидели только случайно.
Оба гуся были молодые. Ашихэ вертела их, осматривала со всех сторон. Даже убив тигра, она не радовалась так.
— В наших местах их не видать, а Ю очень любит гусятину.
Виктор словно очнулся от сна. Ю! Он совсем забыл о нем. Но вот прозвучало это имя, и рассеялась иллюзия, будто Ашихэ просто его ровесница, одинокая, как и он. Нет, она замужняя женщина. У нее есть этот Ю, она о нем думает, вот радуется уже заранее, что угостит мужа гусятиной, заботится о нем, живет с ним…
Он невольно содрогнулся, представив себе эту пару рядом: невежественного тавыду Ю с тонкой старческой шеей — и ее, молодую, красивую, такую чарующе женственную, несмотря на мужскую одежду и винтовку, несмотря на то, что смотрит она на людей сурово и словно издалека. Что связало ее с Ю?
Правда, он человек почтенный, честный. Но безобразен, как замшелый пень, и грязен, ужасно грязен! И такой прикасается к ней, ласкает, спит с ней! Мерзость!
Эти мысли словно грязнили и Ашихэ, она не была уже той Ашихэ, к которой только что рвалось его глупое, неугомонное сердце!
— Стоять тут незачем, — сказал он, берясь за весло. — Гуси улетели, и ничего мы больше не убьем здесь.
Они поплыли обратно.
Опять полумрак лесного туннеля, но теперь краски свода поблекли и тени над Упрямицей стали гуще. Свесившись за борт, Ашихэ потрошила убитых птиц. Виктор не видел ее лица. Он гнал лодку по течению, работая веслами, насколько в руках силы хватало, чтобы как можно скорее добраться до фанзы.
Но когда вышли на открытое место, Ашихэ пожелала увидеть Цзинбоху, и Виктор направил лодку к проливу, за которым красными отблесками пылала широкая гладь озера.
— Это к западному ветру, — сказал Виктор. — Будут большие волны. Я завтра сам повезу вас.
— Нет, Вэй-ту, это безрассудство! Напрасно ты там и раньше-то показывался.
— Меня там никто не знает. Кого в Ханьшоу может интересовать, кто я такой и откуда…
Он приготовился спорить, но Ашихэ отвечала ему спокойно, вразумительно. Это-то его больше всего и раздражало — ее спокойствие и рассудительность, помогавшие ей всегда находить выход. Точь-в-точь старый Ю! Недаром говорят, что муж и жена, если сжились, становятся друг на друга похожи.
— Ладно, сама увидишь, какой завтра поднимется ветер. А когда река разбушуется, вам с лодкой одним не управиться.
Ашихэ промолчала. Ее словно околдовала безбрежная мерцающая гладь озера, тишина и простор вокруг. За островом в тростниках перекликались лебеди, сговариваясь перед отлетом. Один выплыл на озеро и провожал лодку издали, весь розовый в свете заката.
— Вэй-ту, — промолвила наконец Ашихэ, не отрывая глаз от лебедя, — ты же обещал слушаться и терпеливо ждать.
— А ты откуда знаешь? — Виктор так и застыл на месте с поднятыми над водой веслами.
С минуту она не отвечала, словно ей жаль было отрываться от созерцания розового лебедя. Потом все-таки отвернулась от него, расстегнула куртку и, достав что-то из-за пазухи, протянула Виктору. На ее маленькой ладони лежал засушенный цветок пиона.
— Я и ждал, — растерянно пробормотал Виктор. — Считал дни, недели. Но я вовсе не был уверен, что и вправду придет кто-то. Ведь это был сон…
Он схватил ее за руку.
— Ты, наверное, знаешь! Скажи!
— Что сказать?
— Это было на самом деле? Или сон, видение? Если сон, то как же двоим может присниться один и тот же сон? Скажи сама, разве это возможно?
— Думаю, что нет.
— Тогда что это? Видения, духи? Ашихэ, я от этих мыслей метался, как дикий осел, замучился — не могу больше! И тут у меня нет никого. Алсуфьев боится и говорить про это, твердит, что нельзя.
— Что ты хочешь знать? Говори яснее.
— Хочу знать, что с нами было той ночью у костра.
— А я не знаю…
— Неправда!
— Я никогда не лгу, Вэй-ту. Не умею.
Она сказала это таким тоном, будто признавалась, что не умеет шить или не знает алгебры.
Виктор все еще держал ее за руку и видел над собой ее лицо — оно вблизи казалось еще более детским. И контраст между ее наружностью маленькой умненькой девочки и тем тягчайшим жизненным опытом, который чувствовался в ее голосе, во взгляде, начинал мучить и злить Виктора.
— Кто ты? — спросил он тихо. — Откуда пришла?
Свободной рукой Ашихэ начертила в воздухе какой-то знак, похожий не то на вилы, не то на рога. Но, видя, что Виктор ничего не понял, кивнула в сторону гор.
— Я оттуда… Но меня не было у вашего костра — потому я и не знаю… А прислал меня друг.
— Как его имя? Это ты знаешь?
— Знаю, но пока не могу его назвать.
— Почему?
— Тебе было бы тяжело. Лишнее огорчение… Узнаешь позднее, кто этот далекий друг, что о тебе заботится, и почему он сейчас не может отправить тебя на родину.
— Значит, это невозможно?
— Пока нет. Надо подождать. Год, а может, и два. Но ты непременно туда поедешь: тот человек, что велел это тебе передать, никогда еще слову своему не изменял. Он мне сказал: «Передай, чтобы ничуть в этом не сомневался и не делал глупостей. Пусть будет осторожен и никуда из тайги не уходит. Японцы не забывают».
— И это все?
— Да. Еще он просил меня узнать, не нуждаешься ли ты в чем.
— Спасибо, ни в чем. У меня есть ружье, патроны, собака, есть Люй Цинь… Так ты только для этого пришла? Только ради меня?
— Разумеется.
— И пойдешь обратно такую даль, сто ли в один конец?
— Пойду. Я сделала, что нужно, и рада этому. Буду теперь думать о том времени, когда опять принесу тебе наш цветок и скажу: «Ну, Вэй-ту, можешь возвращаться на свою родину, она свободна».
— А разве теперь она не свободна? Ты что-то путаешь, Ашихэ. Ты, верно, хотела сказать, что дорога туда будет свободна?
Она легонько погладила его по волосам.
— Правда, правда. Дорога будет свободна, и ты поедешь в Польшу, где нет ни тигров, ни японцев.
— Ну, если ты можешь ради меня пройти сотни ли по тайге, то и мне можно перевезти тебя через озеро. Да, да, не спорь, я завтра еду с вами в Ханьшоу. Только довезу вас, а в деревню и носа не покажу, ладно? И разреши мне потом принести тебе в Фанзу над порогами…
За островом что-то зашумело.
— Гляди, Вэй-ту, улетают!
Над потемневшим озером, усиленно двигая крыльями, поднимались в воздух лебеди. Только когда они были уже высоко над закатом, их силуэты обрели воздушность, длинные шеи вытянулись, как стрелы, шум полета стал ритмичным и слитным, тени их заскользили по воде, которую морщила легкая рябь, поблескивая сталью, как чешуя карпа.
— Это лебеди-кликуны, — определил Виктор. — Возвращаются на Малайю.
— «Птицы летят на юг, а люди стремятся к счастью» — так поется у нас в песне. О чем ты сейчас думаешь, Вэй-ту?
— Хочу, чтобы ты не двигалась и не отнимала у меня своей руки.
— Хорошо тебе?
— Я будто снова дома, и время остановилось. Завтра вместе поплывем через Цзинбоху.
— Будь по-твоему. Но после этого, Вэй-ту, не пытайся меня увидеть. Не приходи никогда в Фанзу над порогами…
Часть вторая. СТЕКЛЯННАЯ ГОРА
НОЧИ ТИГРОВ
Тринадцатый лунный месяц неожиданно начался снегопадом и вьюгами.
Несколько дней с перевала, как из дымовой трубы, валил на тайгу снежный буран, с грохотом падали вывороченные с корнями деревья. Потом снег покрыл всё, и прочно установилась зима.
Близился да-хань, предвещая жителям тайги лютое время, когда особенно свирепствуют морозы и дикие звери.
Все чаще слышалось рычание тигра.
Охотники и звероловы, — как те, кто охотился за мехами, так и те, кто убивал зверей только ради мяса, — все спешили управиться со своими делами, связанными с концом года.
Осматривали и собирали добычу, чтобы к Новому году доставить торговцам полные сани товара или хотя бы снести на спине полную корзину. Они знали, зарубками отмечая свои доходы на балке в чулане, что и на этот раз получат меньше, чем рассчитывали, — но тут уж ничего не поделаешь. Долги держат человека в тисках, и все торговцы между собой в сговоре: ни один не захочет отбить у другого покупателя и поставщика… Так что приходится мириться. И пойдут охотники с полученными за свою добычу товарами и малой толикой деньжат, разойдутся по ближним деревням и городкам — справлять праздник в кругу родных и друзей. А у кого их нет, тот останется у знакомого купца, и купец, покорный обычаю, примет гостя, будет кормить его бесплатно все две недели, пока длится праздник Нового года.