Человек был от него уже на расстоянии двух прыжков. Ван поднялся и посмотрел ему прямо в глаза.
Ю встал на рассвете, сразу после Ашихэ.
Виктор, утомленный двухдневным переходом, еще спал. Завтракая за скамеечкой, поставленной на кан, горячей похлебкой из чумизы и кукурузными лепешками, Ю время от времени поглядывал на разметавшегося во сне гостя, лежавшего рядом. Виктор за два года очень вырос и возмужал — это прежде всего бросалось в глаза. И было в нем что-то, напоминавшее Ю молодого оленя или тигра.
Мороженые беличьи тушки, принесенные вчера из чулана, совсем оттаяли. Ашихэ снимала их с жерди и укладывала в большой горшок, приправляя фасолью, чесноком, луком и красным перцем. Оставалось еще положить соль, зелень и долго тушить на медленном огне, пока мясо не пропитается как следует подливой, и тогда будет очень вкусное жаркое, как и полагается на Новый год.
— Если я немного задержусь, пусть Хуан Чжоу меня подождет, — сказал Ю, вставая.
Хуан Чжоу собирался на праздники в Нинъань, он обещал сегодня погрузить на свои сани и товар старого Ю. Поэтому Ю так спешил — надо было достать из капканов последнюю добычу до прихода Хуан Чжоу.
— А с Вэй-ту мы встретимся на Польской могиле, — добавил Ю, идя к двери. — Скажи ему, что я с ним там прощусь.
Он вскинул на плечо вилы, взял корзину из древесной коры и вышел, захватив, как всегда, веник. Только собаку с собой не кликнул. После того как взбесившиеся тигры дрались поблизости от костра Ашихэ, он оставлял собаку дома: она, конечно, прежде всех учует зверя и лаем предупредит Ашихэ.
Ежедневный обход мест своей охоты Ю совершал по тропинке, так хитро протоптанной, что она проходила около каждого пристанища зверей, пересекала все их тропы, пастбища и водопои и при этом нигде не сворачивала дважды в одно и то же место. Выйдя из дому, Ю шел к перевалу, потом параллельно горному хребту, спускаясь все ниже, до самого брода, а оттуда обратно вдоль Муданьцзяна. Всего он проходил таким образом двадцать-тридцать километров, а после полудня возвращался в фанзу с противоположной стороны — по кладке над водопадами.
Осматривал все поставленные им западни, силки, капканы, самопалы. Если попадалась крупная добыча — рысь, ирбис, волк, — он ее оттаскивал подальше и потом вез домой на развилистой ветви, как на санках. Мелкое же зверье — куницу, лису, соболей или белок — сразу бросал в свою корзину. И во всех случаях, какова бы ни была добыча, он снова налаживал все силки и капканы и, уходя, заметал свои следы на снегу взятым из дому веником.
То же самое проделал он и сегодня. Но сегодня, как и вообще этой зимой, Третьему Ю не везло. Только в одной западне оказалась куница, и он взял ее, чтобы добавить к тому небольшому запасу шкурок, который Хуан Чжоу должен был отвезти в город на продажу.
Ю свернул в сторону оврага, к своему лучше всех укрытому тайнику в дупле старого дерева, где он, по обычаю звероловов, хранил наиболее ценную добычу, спасая ее от хунхузов.
Достал из дупла две мускусные сумки кабарги и направился к реке, к проходу между мертвым колючим лесом и берегом. Сюда приходят охотиться тигры, и не пришлые, а местные. Сделав это открытие, Ю поставил здесь вчера самопал, хорошее пистонное ружье четвертого калибра — лучшего и не придумаешь.
Накануне вечером он оставил здесь все в полном порядке: в трех шагах от тигровой тропы, перпендикулярно к ней, козлы, на них — ружье, заряженное крупной дробью и установленное точно на уровне груди тигра. Тоненькая проволока от спускового крючка натянута поперек тропки так туго, что при самом легком прикосновении к ней ружье непременно выстрелит. Все было отлично замаскировано ветками, к тому же за ночь иней покрыл и козлы и проволоку — сколько ни смотри, ничего не увидишь.
«Попался бы мне теперь тигр, — думал Ю, быстро шагая туда, где поставил самопал, — так мы выкарабкались бы из нужды». Правда, два года назад счастье им как-то раз улыбнулось, но сразу же все сорвалось, как угорь с удочки. Даже до аптекаря тигров не довезли. У городской заставы в Эму солдаты их задержали. Откуда? Что везете в арбе? А как увидели такое богатство — две тигровые шкуры и столько мяса, за которое дают много долларов, сразу откуда-то появился и комендант, начался допрос. «Да как же это ты, старик, один смог убить двух тигров сразу? Нет, убили другие, а тебе поручили продать. Наверно, это партизаны!» Две недели держали их под арестом в городской комендатуре. И они потом благодарили великого Амитафо за то, что удалось уйти целыми, оставив только тигровые шкуры начальству.
Вспоминая это происшествие, Ю всякий раз плевал с омерзением и говорил себе, что из семидесяти двух людских профессий военная служба, несомненно, самая гнусная. И сегодня, вспомнив об этом и плюнув, он угодил прямехонько в след тигра — совсем свежий след.
Осмотрел его. Да, здесь недавно прошли два тигра: самец и самка. Шли прямо на самопал.
Шли неторопливо — отяжелели, видно, после удачной охоты, — тигрица впереди, самец за нею. И никуда не сворачивали. Значит…
Он уже издали заметил: есть! Пошел быстрее, убежденный теперь, что наконец-то они с Ашихэ выкарабкаются из нужды и Ашихэ получит все, что ей полагается, как если бы была его настоящей женой. На все хватит.
Вот и добыча. Красавец тигр — видно уже издали по спине!
Ю вдруг остановился. Ему показалось, что зверь шевельнулся.
Но это второй тигр высунул голову из-за спины убитого.
Ю задрожал.
С тех пор как свет стоит, не бывало, чтобы тигр оставался у трупа — он всегда убегает как можно дальше от того места, где грохотали выстрелы и царила смерть. Значит, это не простой тигр, это Да Ван!
У него на голове был знак богов, и Ю, глядя в сверкающие бездонные глаза тигра, словно боролся с его взглядом, его страшной волей. Ему казалось, будто он ощущает на себе взгляд Амитафо, пронизывающий, отнимающий у человека все силы, убивающий.
Он опустил глаза — и в тот же миг тигр прыгнул на него.
Подбросил его вверх и присел. Человек лежал, как брошенный ворох тряпья.
Ван обошел его кругом, все еще ожидая отпора, борьбы или хотя бы какой-нибудь хитрости с его стороны. Он не мог поверить, что человек настолько слаб. Человек, который все истребляет, от которого все бежит, — слабее кабана, даже козла?
Ю шевельнулся, застонал. Тогда Ван набросился на него и растерзал на куски.
Потом снова стал над убитой тигрицей, свесив большую голову.
Через некоторое время, потревоженный каким-то донесшимся издалека звуком, он оглянулся.
С горы за рекой на него смотрел, приставив ладонь к глазам, высокий молодой человек с ружьем и собакой.
Было солнечное морозное утро. В прозрачной синеватой дали ослепительно белели, искрясь на солнце, снежные вершины. Скованная льдом Муданьцзян уходила от них на север открытой снежной дорогой, и над ней, словно изваяния деда-мороза, стояли в белых шубах серо-зеленые ели. На деревьях стучали дятлы, где-то свистели рябчики.
Виктор шел по замерзшей реке — эта дорога была и легче и во всех отношениях безопаснее, если только быть внимательным и обходить «окна». Со дна реки кое-где били источники, и над ними лед был тонехонек, очень хрупок — легко было провалиться, тем более что снежный покров мешал что-либо заметить. Примечать такие опасные «окна» во льду можно только по одному признаку: прибрежные кусты в таких местах бывают густо покрыты инеем. Помня это, Виктор держался берега и, поглядывая на кусты, быстро шел вниз по реке. В бараньем полушубке, сибирском малахае, в валенках до колен, с сумкой за плечами, к которой были приторочены собольи шкурки, он выглядел сейчас настоящим сибиряком — Иваном Кузьмичом Потаповым, двадцати двух лет, из села Борисовки, как сказано было в паспорте, спрятанном у него на груди в кожаном мешочке.
Все — и одежду и документ — он получил в фанзе Третьего Ю. Ашихэ сказала, что это прислал друг, который ждет его в Харбине. Надо только позвонить ему по телефону — номер 44–03 — и сказать: «Это я, Потапов. Отец прислал меха для Петра Фомича». И Петр Фомич назначит ему свидание, поможет перебраться в Центральный Китай, в порт, а оттуда он уедет в Польшу.
— И что же ты будешь делать там, на родине?
— Гожусь я только для работы в лесу. Но там в лесничие не возьмут без диплома, без специального образования, а у меня и то, чему учили в гимназии, все из головы улетучилось. Я совсем одичал.
— Знаешь что… — начала было Ашихэ, но, встретив его доверчивый и немного мечтательный взгляд, только пододвинула ему блюдо с беличьим жарким: — Ешь.
— Ты что-то хотела сказать.
— Нет, ничего. Подкрепись, дорога будет трудная, Вэй-ту, очень трудная.
— Ну, самое тяжелое позади.
— Будь готов ко всяким неожиданностям. Ты узнаешь много горького и страшного. Но, думаю, Петр Фомич тебе поможет.
Да кто же, черт побери, этот Петр Фомич или, вернее, тот человек, что скрывается под таким именем? Кто этот человек, который издали опекает его, Виктора, заботится о нем, как родной отец?
Судя по имени-отчеству, он русский. Будь Багорный жив, Виктор готов был бы поклясться, что это он. Ведь в ссылке отец с ним крепко подружился, оказал ему услугу. И, наконец, Багорный каким-то непонятным образом впутал их семью в страшную тайну, навлек на них месть японцев…
Однако Багорный давно погиб, Алсуфьев сам похоронил его и вернулся с его винтовкой.
Так кто же этот благодетель? У семьи Доманевских друзей было мало и среди них, конечно, ни единого богача или влиятельного человека. Правда, когда отец торговал мехами, с ним вместе работал один русский — бывший поручик, немного фантазер, а немного жулик. Он потом уехал в Австралию и в Мельбурне разбогател, став парикмахером. У него были три парикмахерские, и он в письмах звал к себе Доманевских, описывая, как хорошо ему живется. А отец Виктора говаривал: «Ишь как легко добывают богатство из мыльной пены!» Но как звали того русского, Виктор не помнил. Да и возможно ли, чтобы парикмахер до сих пор не терял его из виду? А впрочем, кто знает? Может, этот человек служит в английской разведке? Может, англичане думают, будто он, Виктор, знает то, что знали его отец и Багорный об оружии Танака?