— Спасибо! — добродушно отвечал Хосе. — А где находится это сокровище?
— Там, вверху! — проговорил Кучильо, указывая на вершину пирамиды.
— Там, на вершине возле пихт над обрывом? Ах, сеньор Кучильо, укажите, где точно следует искать?
Бандит не очень-то хотел расставаться со своим грузом, но, решив поскорее отделаться от «беспокойного человека», как он мысленно называл Хосе, поплелся на вершину холма. Хосе направился за ним, показав знаком Фабиану и Розбуа, чтобы они по приглашению бывшего солдата взбирались следом.
— Никто не уйдет от своей судьбы, — говорил Хосе догнавшему его Фабиану, — смотрите, этот бездельник глазом не моргнет! Как бы то ни было, но помните, что вы клялись отомстить за смерть вашего приемного отца! Еще тут не расчувствуйтесь!
— Не беспокойся! — твердо проговорил Фабиан, нерешимость которого теперь совсем исчезла. — Пусть и с ним поступят так, как он поступал с другими!
И трое неумолимых людей появились на вершине пирамиды, где Кучильо их уже поджидал.
При виде строгих и суровых лиц тех, кого он имел столько оснований опасаться, в душе Кучильо снова зароились прежние опасения. Тем не менее он старался сохранить свой апломб и не падать духом раньше времени.
— Вот смотрите, видите? — сказал он, указывая на водопад. — Вон там в скале!
При этом он указал рукой на то место, где раньше искрилась та громадная глыба золота, которой овладел Ороче и от которой осталась лишь выемка в скале.
Жадный взгляд бандита тотчас же заметил исчезновение самородка, — и крик сдерживаемой ярости едва не вырвался у него из груди. Но никто из его судей не глядел на водопад. Фабиан взглянул на Кучильо — и под его взглядом кровь застыла в жилах бандита.
— Кучильо, — проговорил молодой человек. — Вы однажды не дали мне умереть от жажды и этим оказали услугу человеку, который не отплатил вам за то неблагодарностью: я простил вам тот удар кинжалом, которым вы ранили меня в саду гасиенды Дель-Венадо; простил вам и новые покушения на мою жизнь близ Сальто-де-Агуа; мало того, я простил вам еще и тот выстрел, который только вы могли направить в нас с вершины этой пирамиды! Я простил бы вам все дальнейшие попытки подобного рода, которые клонились к тому, чтобы лишить меня той жизни, которую вы некогда сохранили мне. Я не только простил вас, а еще вознаградил более чем по-королевски за исполнение того приговора, который был утвержден на нашем суде! Но у вас на совести есть еще одно преступление, которого вам и ваша совесть не могла простить!
— О, с совестью-то своей я постоянно живу в ладу! — возразил Кучильо с мрачно-любезной улыбкой, начиная уже чувствовать сильное беспокойство.
— Я говорю о том вашем друге, — продолжал Фабиан, — которого вы так предательски убили!
— Он оспаривал у меня мой выигрыш, и, говоря по чести, в тот раз выпито было очень много вина! — оправдывался Кучильо.
— Не прикидывайтесь, будто вы не понимаете меня! — гневно воскликнул Фабиан, раздраженный наглостью и нахальством этого негодяя.
Кучильо сделал вид, что старается что-то припомнить.
— Если вы говорите о Тио Томасе, то это дело никогда не было хорошо расследовано, однако.
Фабиан раскрыл уже рот, чтобы ясно сформулировать обвинение в убийстве Арельяно, когда Хосе неожиданно перебил его.
— Я очень бы желал узнать поподробнее историю о Тио Томасе. Быть может, сеньор Кучильо не найдет времени для составления своих мемуаров, что, конечно, стало бы невосполнимой потерей для человечества.
— Я, со своей стороны, дорожу возможностью доказать, что немногие могут похвастать такою чуткой совестью, как я, — сказал Кучильо, видимо, польщенный комплиментом. — Так вот, как было дело: Тио Томас, мой закадычный друг, имел племянника, с нетерпением ожидавшего наследства после своего дядюшки, человека весьма зажиточного. Я получил от племянника сто песо и за эту сумму обязался ускорить время вступления его в права наследства. Это было, конечно, ничтожное вознаграждение за столь прекрасное наследство, и я пошел и предупредил о нашем заговоре Тио Томаса, который дал мне двести песо за то, чтобы я позаботился о том, чтобы его племянник никогда не смог ничего наследовать от него. Но здесь я оплошал, отправив на тот свет племянника, не предупредив его даже о том, как бы это следовало сделать. Вот тогда-то я и почувствовал, как неудобно иметь слишком чуткую совесть: деньги племянника положительно жгли мне руки и ложились упреком на мою совесть, я решил избавиться…
— От этих денег?
— Нет, от упрека, и с этой целью прибегнул к единственному средству, какое еще оставалось в моем распоряжении…
— То есть вы отправили и дядюшку своим чередом на тот свет?
Кучильо самодовольно поклонился.
— С тех пор, — сказал он, — я не чувствую ни малейшего упрека совести. Я честно заработал свои триста песо, исполнил все по уговору, как с тем, так и с другим!
Кучильо все еще улыбался, когда Фабиан неожиданно воскликнул:
— А сколько вам было заплачено за убийство Маркоса Арельяно?
При этом неожиданном обвинении мертвенная бледность мгновенно покрыла исказившиеся черты Кучильо. Теперь он уже не мог более ошибаться насчет грозившей ему участи. Повязка разом упала у него с глаз, — и сладостные обманчивые мечты, которыми он все время убаюкивал себя, сменились суровой действительностью.
— Маркое Арельяно?! — пробормотал он заикаясь. — Я не убивал его!
— Лжешь, негодяй, ты убил его! — гневно воскликнул Фабиан. — Ты задушил его у костра, а труп бросил в реку!
— Нет, нет! Кто вам это сказал?
— Кто сказал? — горько усмехнулся Фабиан. — Скажи лучше — указал!
— Кто, кто?!
— А кто указывает вакеро, где искать сбежавшую лошадь? Кто указывает индейцу, где скрывается неприятель? Кто указывает гамбузино, где природа прячет золото? Только вода не сохраняет следа проплывшего по ее поверхности челнока, да воздух не сохраняет след пролетевшей птицы. Но земля, земля хранит все следы! Тебе это так же хорошо известно, как и нам.
— Я не убивал! Не убивал я его, кабальеро! Клянусь Господом…
— Не богохульствуй! Повторяю тебе, ты — убийца. Ты оставил на земле следы своего преступления. Люди видели и прочли эти кровавые следы! А твоя припадающая на левую ногу лошадь и твоя хромота — о них тоже поведали следы, — все это неоспоримые свидетельства твоего преступления!
— Это не я! Не я! — упорствовал бандит.
— Бессмысленная ложь, Кучильо! Припомни-ка встречного вакеро! Ведь он узнал Арельяно! И разве не ты ехал рядом с ним на серой в яблоках лошади?
— Сжальтесь! Пощадите, сеньор Тибурсио! — взмолился Кучильо, подавленный этим внезапным открытием фактов, единственными свидетелями которых были он да Бог на небесах. — Возьмите все золото, которое вы дали мне, но оставьте мне только жизнь, и я за это буду убивать всех ваших врагов, убивать их везде, повсюду и всегда, когда только представится случай, по первому вашему слову или взгляду… и задаром… даже отца родного я готов убить, если вы мне прикажете. Но, ради Господа всемогущего, ради солнца, которое светит нам всем, оставьте мне жизнь! Прошу вас только об одном, не лишайте вы меня жизни! — молил негодяй, ползая в ногах у Фабиана.
— И Маркое Арельяно, наверное, просил у тебя пощады, а ты разве пощадил его? — проговорил Фабиан, отворачиваясь от него.
— Но ведь я же убил его, чтобы единолично завладеть всем этим золотом, а теперь отдаю его все за свою жизнь! — продолжал он, отбиваясь от Хосе, который не давал ему обнять колени Фабиана.
С искаженным ужасом лицом, с пеной у рта и чрезмерно расширенными зрачками лишенных разума глаз, Кучильо все еще молил о пощаде, стараясь доползти до ног Фабиана. Незаметно для самого себя он очутился на самом краю обращенной к горам почти вертикально обрывавшейся западной стороны пирамиды; позади него широкая полоса воды с шумом и ревом низвергалась вниз, пенясь и бурля.
— О, пощадите, пощадите! — молил он. — Прошу вас именем вашей матери, именем доньи Розариты, которая вас любит, я это знаю! Она вас любит — я это слышал…
— Когда?! — воскликнул Фабиан, бросаясь в свою очередь к Кучильо, но вопрос замер у него на устах: сорвавшись с края обрыва, благодаря легкому пинку ногой бывшего карабинера, Кучильо полетел в пропасть с раскинутыми руками.
— Что ты наделал, Хосе? — воскликнул Фабиан.
— Этот негодяй, — презрительно сплюнув, проговорил бывший микелет, — не стоил ни веревки, ни заряда пороха!
Душераздирающий вопль на мгновение заглушил даже рев водопада. Фабиан вытянул вперед голову, чтобы взглянуть в пропасть, и тотчас же откинулся назад, охваченный ужасом: уцепившись за ветки куста, подававшегося под его тяжестью, так как корни, едва державшиеся в расщелине скалы, мало-помалу обрывались, Кучильо висел над пропастью и положительно выл от смертельного ужаса, леденившего кровь в его жилах.
— Помогите! Помогите! — кричал он задыхающимся, полным самого безнадежного отчаяния голосом. — Помогите, если в вас есть хоть что-нибудь человеческое!..
Все трое, стоявшие на вершине пирамиды, обменялись взглядами, передать которые нельзя никакими словами. И каждый стал утирать холодный пот со лба.
Неожиданно мольбы бандита разом оборвались и сменились диким истерическим, каким-то безумным хохотом, от которого невольно мурашки бежали по коже. То был хохот помешанного; затем донеслось еще несколько бессвязных слов, — и все смолкло. Теперь один грохот водопада тревожил тишину мрачной пустыни. Бездна поглотила свою жертву, смерть взяла наконец того человека, вся жизнь которого являлась сплошным рядом разных преступлений и злодеяний.
— Хосе! — горестно воскликнул Фабиан. — Ты лишил суд человеческий его священного права — сознательно покарать преступника!
— Ничего! Наверно, суд Божий над этим негодяем будет еще ужаснее! — заявил испанец.
XVI. ВНУТРЕННИЙ ГОЛОС
Тени незаметно начинали удлиняться по мере того, как солнце склонялось к западу, и под его косыми лучами золотоносная россыпь отбрасывала лишь местами бледный отблеск. Скоро беспредельным пустыням предстояло потонуть во мраке, объятым темным покровом южной ночи.