– Неделю назад это дитя, – сказал асиендеро, указывая на донью Розариту, – увидела на лесной дороге двоих индейцев племени папагосов!
– Нет, батюшка, – перебила дочь, – папагосы не могут иметь такого зловещего вида. Это, несомненно, были волки, переодетые в овечью шкуру, как утверждает дон Висенте!
– Дон Висенте – такой же трус, как и ты! – улыбнулся асиендеро.
– Когда на руках имеешь такое сокровище, благоразумие никогда не лишне! – галантно отозвался сенатор.
– Хорошо, – согласился асиендеро. И, обратясь к охотнику, продолжал: – Сколько вы зарабатываете в день вашим опасным промыслом?
– День на день не приходится, сеньор! – отвечал Энсинас. – Иногда в день зарабатываешь много, а иногда целую неделю сидишь с пустыми руками!
– Сколько же, однако, в среднем?
– Мы можем заработать до двух песо в день, считая стоимость шкуры бизона, совершенно целой и неповрежденной, в пять песо.
– Ну, так вот что! Каждому из вас я назначаю по три песо в сутки, а вы должны с нами оставаться вплоть до окончания охоты. Согласны?
Товарищи Энсинаса утвердительно кивнули.
– Кроме того, – продолжал асиендеро, – я предоставлю вам выбрать по своему вкусу по мустангу из числа тех, которые нам попадутся!
– Браво! Сочтем за удовольствие послужить такому щедрому сеньору! – воскликнул Энсинас.
– Надеюсь, дитя мое, – прибавил дон Августин, – что теперь, когда у нас двадцать восемь вакеро и четыре охотника, ты будешь спокойна и ничто уже не омрачит твоего удовольствия.
Вместо ответа Розарита обняла и поцеловала отца, и, таким образом, все устроилось ко взаимному удовольствию.
Так как солнце скоро должно было погрузиться за вершину леса, то все принялись за последние приготовления к охоте. Лошадей охотников расседлали, затем внутри палисада поставили несколько коней в качестве приманки и, наконец, с берегов озера было убрано все, что могло напугать диких животных, за исключением двух палаток. Приближалось время, когда дикие лошади, томимые жаждой, должны были возвратиться к водопою.
Дон Августин осведомился у вакеро, не заметили ли они в три последние дня некоторых из этих животных близ Бизоньего озера.
– Нет, сеньор, – ответил один слуга, – не замечали, хотя вот уже трое суток Хименес с четырьмя своими людьми объезжают берега реки, сгоняя их сюда!
– Тогда сегодня вечером надобно их ждать здесь! – проговорил асиендеро.
Бизоньи шкуры, еще бывшие полусырыми, были сняты с кольев. Сбруя, седла и весь багаж были отнесены в глубь леса. Набросали на палисад свежие ветви вместо прежних, высушенных солнцем. Для двух наиболее ловких и опытных в искусстве метания лассо вакеро приготовили быстроходных скакунов.
При входе в одну палатку сели дон Августин с дочерью и сенатор таким образом, что, будучи укрыты от подозрительных глаз диких мустангов пологом, они видели все озеро. Вакеро и охотники за бизонами сгруппировались на берегу, противоположном тому, где разбросанные там и сям следы показывали обычный путь лошадей к водопою. Только двое слуг укрылись внутри эстакады, вставши по обеим сторонам ворот. Когда все это было сделано, наступила тишина.
Озеро и его окрестности казались пустынными. Солнце уже скрылось за лесом, и его последние пурпурные лучи, пробиваясь сквозь листву деревьев, гасли в водах озера, окрашивая в розовый цвет белые колокольчики кувшинок и цветы лилий. Оживленные наступающей прохладой, птицы везде зачинали свои вечерние мелодии.
Через несколько минут томительного ожидания, вызвавшего краску нетерпения на бледных щечках доньи Розариты, вдали послышался неопределенный шум. То стадо диких мустангов возвращалось к водопою, стремясь с быстротой урагана, повергая ниц на своем пути молодые деревья и сотрясая землю топотом копыт. Но, вместо того чтобы постепенно усиливаться, шум этот внезапно прекратился. Было очевидно, что животные почуяли опасность и остановились, охваченные паникой.
Лишь два-три звонких ржания, прозвучавших в вечернем воздухе, подобно боевой трубе, донеслись до слуха притаившихся охотников. Скоро, однако, треск кустарника возобновился, и наконец с полдюжины мустангов, более смелых, чем их товарищи, показались на опушке лужайки, вытянув вперед головы с раздутыми ноздрями и блестящими глазами. Через мгновение пять из них, взмахнув гривами, мгновенно повернулись и исчезли в лесу.
Остался стоять лишь один конь, белый, как лебедь, без малейшего пятнышка. Стоя на своих стройных ногах и вытянув белую шею по направлению к озеру, он с силой бил по крутым бокам своим пышным хвостом; от всей фигуры его веяло диким величием.
– Даю голову на отсечение, – прошептал Энсинас новичку, притаившемуся рядом с ним, – что это сам Белый Скакун Прерий.
– Что это за Белый Скакун Прерий? – полюбопытствовал Рамон.
– Это такой конь, который близко не подпускает к себе и которого никому не удается поймать. Те, кто осмеливаются приблизиться к нему, пропадают без вести.
– Вы шутите, сеньор?
– Тише! Не испугай его. Да смотри во все глаза: лучшего коня ты нигде не увидишь!
В самом деле, трудно представить себе более великолепный образчик этой вообще превосходной породы лошадей, столь обыкновенной в некоторых провинциях Мексики. Сила, изящество, легкость так гармонически соединяются в них, что ничего подобного нельзя увидеть ни в одной самой богатой конюшне.
В несколько мягких и эластичных прыжков Скакун достиг берега озера, где, как в зеркале, отразилась его гордая и стройная фигура, и остановился, весь дрожа, подобно струне. Затем, с кокетливостью нимфы, любующейся своим отражением в воде, он вытянул вперед шею и вошел в воду с такой осторожностью, что даже не замутил ее.
– Ах, сеньор Энсинас! – прошептал Рамон. – Вот бы теперь набросить на него лассо!
– Вряд ли из этого вышел бы толк, мальчик! Притом любая попытка овладеть им обычно оканчивается несчастьем.
Тем временем Скакун Прерий, войдя передними ногами в озеро, издал звучный храп и потом уже принялся жадно глотать воду. Время от времени он приподнимал голову, обводя беспокойным взглядом чащу леса.
Тогда зрители увидали, как над изгородью палисада осторожно высунулась голова одного из слуг и тотчас скрылась обратно. То же проделал и его товарищ.
Неожиданно Скакун метнулся на берег, подняв целое облако пены, и с быстротой вихря помчался прочь от озера.
В то же мгновение из палисада вылетел слуга, размахивая над головой кожаным лассо. Ремень свистнул в воздухе, и петля упала на шею Скакуна, но лошадь вакеро, не успев повернуть вдоль берега, поскользнулась и покатилась по крутому откосу в озеро, увлекая и своего всадника.
– Что я говорил! – воскликнул охотник, которого этот непредвиденный случай еще более утвердил в его суеверии. – Посмотрите, как этот неуловимый конь освободился от лассо!
Между тем белый конь продолжал мчаться, потряхивая головой. Вся гордость благородного животного, видимо, возмущалась от нечистого прикосновения ремня, пущенного в него рукой человека, и скоро он далеко отбросил его от себя.
Второй вакеро уже летел по его следам, держа наготове лассо. Развертывалось удивительное зрелище, где человек и конь, казалось, соперничали один с другим, выказывая чудеса ловкости и сноровки. Ничто не останавливало всадника. Летевшие навстречу деревья грозили ему смертью, но вакеро, проворный, как кентавр, обходил все препятствия, с виду непреодолимые, успевая вовремя пригнуться к седлу или даже совсем повиснуть под лошадью. Скоро оба скрылись из виду.
Тогда все зрители разом высыпали из своих убежищ, испуская восторженные крики. Сцена, только что разыгравшаяся перед их глазами, сама по себе стоила поимки двух десятков диких мустангов.
Тем временем Энсинас поспешил к горемычному вакеро, который в эту минуту со сконфуженным видом выбрался на берег, весь мокрый и облепленный илом. Добряк захотел утешить бедняка.
– Счастье ваше, что вы так вовремя отступились от него! Дай бог, чтобы и ваш товарищ сделал это, пока не поздно, так как иначе гибель его неизбежна! – убежденно заявил Энсинас.
Глава IV. Охота на мустангов
Когда первый момент смятения прошел, дон Августин разослал приказ загонщикам этой же ночью сузить круг, которым они оцепили Бизонье озеро. Теперь не было сомнения в присутствии около него громадного табуна диких мустангов, которыми и было решено овладеть в следующую ночь. Пока развозили это приказание, слуги дона Августина устраивали костер для приготовления ужина и освещения лагеря в течение ночи, в чем им деятельно помогали охотники за бизонами, исключая, впрочем, Энсинаса. Последнего донья Розарита пожелала кое о чем расспросить, пользуясь тем, что отец ее прогуливался в это время с сенатором, вероятно обсуждая с ним свои планы на будущее.
Сидя на берегу озера, молодая девушка рассеянно слушала стоявшего перед ней охотника, машинально обрывая лепестки букета, собранного для нее сенатором. Вечерний ветерок рябил поверхность озера, на которую она бросала задумчивые взгляды. Белая и грациозная, подобно ундине[13], Розарита, слушая охотника, думала об опасностях, окружающих в пустыне одинокого путешественника. Но не о себе она беспокоилась: все ее мысли покоились на молодом человеке, так внезапно покинувшем ночью их асиенду, о котором она вот уже две недели ничего не слыхала. По некоторым робким справкам, наведенным ею, оказалось, что ни по дороге в Гваймас, ни по дороге в Ариспу никто не встречал приемного сына Арельяно. Один вакеро видел его пустую хижину, и ничто не указывало, чтобы он возвратился туда, где протекло его детство. Он должен был направиться не иначе как к Тубаку, а там как раз начинались опасности. Энсинас прибыл из президио, и от него молодая девушка надеялась получить сведения о человеке, который завладел всем ее существом.
Сумерки начали густеть над озером, его гладь блекла, темнела. Скоро легкие пары задымились над водой, затягивая ее легкой вуалью. Это был час, когда птицы скрываются под листвой деревьев, посылая последнее «прости» умирающему дню.