Розарита, задумчивая и мечтательная, прислушивалась к гармоничному шепоту вечернего бриза и, казалось, была погружена в неопределенную грусть.
Внезапно она пронзительно вскрикнула и указала рукой на темный канал, где под сводами зелени, в которой терялись воды озера, осторожно кралась человеческая фигура. По ее странной прическе и раскрашенному красками лицу в ней сразу можно было признать индейца. Первое время сам охотник поддался чувству тревоги при виде странного гостя, однако скоро жестом успокоил дона Августина, бежавшего на крик дочери с оружием в руках.
– Пустяки, – заметил Энсинас, – это мой друг команч, хотя и страшный на вид!
Чтобы окончательно рассеять недоверчивость отца и дочери, охотник спокойно пошел навстречу индейцу. Да и последний при виде сидевших на берегу людей перебросил через плечо карабин, который раньше держал в руке, и направился вдоль берега навстречу охотнику. То был стройный молодой человек, выступавший легким упругим шагом. Могучая грудь его и плечи были обнажены, а вокруг узкой талии был обернут тонкий индейский плащ ярких цветов. Его ноги были облечены в алые суконные гамаши, закрепленные снизу подвязками, сплетенными из конского волоса, а обувью служили полусапожки такой же замечательной работы, как и подвязки.
Голова его, выбритая сплошь, за исключением пучка волос на макушке, завязанных в узел, привлекала внимание странностью своего убора. То был род тюрбана, составленного из двух платков, живописно повязанных крест-накрест через лоб. Блестящая кожа огромной гремучей змеи терялась в складках тюрбана, голова пресмыкающегося с острыми зубами торчала справа, а хвост с погремушками свешивался до левого плеча.
Черты его лица обращали на себя внимание правильностью и грацией, их портил лишь густой слой красок, которыми индеец был размалеван. Высокий лоб, на котором было написано мужество и честность, черные, полные огня глаза, римский нос и тонкий, с гордыми очертаниями рот придавали ему величественный вид.
Спокойно и беззаботно приближался молодой воин, не обращая внимания на впечатление, производимое им, но при виде Розариты невольно остановился, бросив на молодую девушку взгляд наивного восхищения.
Бледная как полотно, Розарита с трепетом прижалась к охотнику, подобно голубю, ищущему убежища в колючках нопала от когтей коршуна.
На вопросительные взгляды Энсинаса индеец ответил двумя вопросами, вложив в них всю пышную образность индейского языка:
– Разве сегодня выпал снег на берегах озера? Или в лесной траве распустились водяные лилии?
Трудно сказать, развеял ли страх молодой девушки этот тонкий комплимент. Во всяком случае, она уже не жалась к охотнику. Беспокойство последнего, однако, не уменьшилось, и на цветистые вопросы индейца он предпочел ответить тоже двумя вопросами:
– Разве команч принес мне дурное известие? Разве он считает себя в неприятельской области, идя с карабином наготове, точно выслеживает какого-нибудь апача?
Сверкающий Луч презрительно улыбнулся.
– Апачей, – сказал он, – воин команчей преследует лишь с плетью в руке. Нет, команч видел недалеко отсюда бизонов и надеялся перехватить их у водопоя!
Энсинас не забыл, что индеец обещал ему идти по следам двух пиратов прерий. Знал он также, что этот воин был не такой человек, чтобы отказаться от своего намерения.
– Ничего иного зоркие глаза команча не увидели?
– Сверкающий Луч видел среди следов белых следы Кровавой Руки и Эль-Метисо и пришел предупредить друзей, чтобы они были настороже!
– Как! Эти негодяи все еще здесь? – с беспокойством воскликнул охотник.
– Что он говорит? – спросил асиендеро.
– Ничего особенного, сеньор Пена! – ответил Энсинас. И снова обратился к индейцу: – Воину известна цель, ради которой эти разбойники прибыли в здешние края?
Команч некоторое время молча разглядывал окружавших его лиц, потом выразительно посмотрел на донью Розариту, опиравшуюся на руку отца, и отвечал:
– Лилия Озера бела, как первый снег. Если бы перед глазами Сверкающего Луча не стоял образ избранной им подруги, его ослепила бы молния, исходящая от женщины, живущей в небесном вигваме. Это жилище достойно ее. Эль-Метисо прибыл похитить Лилию Озера!
При этом поэтическом намеке на ее красоту Розарита молча потупила глаза перед огненным взором команча.
– Сверкающий Луч одинок теперь, – продолжал индеец, – но он поклялся отомстить за смерть тех, которые положились на его слово. Он, как и мой брат, будет охранять Лилию Озера. Теперь Сверкающий Луч доволен. Он предупредил друзей и возвращается обратно к покинутым им следам.
– С тобой были еще два воина.
– Они возвратились в свои вигвамы. Сверкающий Луч идет один.
С этими словами, сказанными с благородной простотой, команч протянул охотнику руку и, кинув еще раз на Розариту восхищенный взгляд, удалился так же молча, как и пришел, как будто, идя в одиночку по следам двух опасных бандитов прерий, он делал самое обыкновенное дело.
– Что хотел выразить этот дикарь цветами своего красноречия? – спросил сенатор не без чувства ревности, едва фигуру индейца скрыли деревья.
– Вашей милости известно, что индейцы иначе и не могут объясняться! – ответил Энсинас. – Тем не менее он принес достоверное известие о появлении в здешних местах двух негодяев. Впрочем, это не должно вас пугать: нас ведь почти три десятка вооруженных мужчин!
Затем Энсинас передал асиендеро все, что он знал о двух пиратах пустыни. Дон Августин свою бурную юность провел в непрерывных стычках с индейцами, и его боевой дух с годами нисколько не ослаб.
– Если бы нас было даже десять человек и то нам не пристало страшиться каких-то негодяев и из-за них лишать себя предстоящего развлечения! Впрочем, как вы выразились, нас слишком много, чтобы чего-либо опасаться.
– Теперь мне понятно тревожное поведение Озо, – продолжал охотник, – он чуял друзей и врагов. Посмотрите, он оставался спокоен и не тронулся с места при приближении молодого воина. Вы вполне можете положиться на его инстинкт и его умение отличать друзей от врагов!
Однако прежде, чем совершенно стемнело, Энсинас взял свой карабин и, свистнув верного пса, направился в обход Бизоньего озера. В силу того же благоразумия дон Августин приказал перенести на ночь обе палатки на середину лужайки между двумя зажженными кострами.
Когда Энсинас возвратился из обхода, его товарищи вакеро уже кончали ужин. Ничего подозрительного охотник не заметил, и доклад его, сделанный в этом смысле, вселил во всех уверенность в полнейшей безопасности.
Пока сеньоры закусывали припасами, извлеченными из погребцов, охотники и вакеро, сидя вокруг, тихо беседовали между собой о происшествиях дня. К ним подсел и Энсинас.
Яркий свет костров, озарявший разнообразные костюмы охотников и вакеро и отражавшийся в спокойной воде озера, придавал озеру и ночью такую же живописность, какую оно имело днем.
– Я оставил вам ужин, – сказал молодой вакеро Энсинасу, – справедливость требует, чтобы каждый имел свою долю, особенно вы, такой интересный рассказчик!
Поблагодарив Рамона за его предупредительное внимание, охотник энергично принялся уписывать за обе щеки, но ел молча, что опять-таки не входило в расчеты новичка.
– Ничего нового не видели в окрестности? – спросил он, чтобы завязать разговор.
Охотник сделал отрицательный знак, продолжая жевать.
– Однако Франциско что-то долго не возвращается с охоты за Белым Скакуном Прерий! – заметил Рамон.
– Белый Скакун Прерий? – с недоумением переспросил один из вакеро. – Это еще что за зверь?
– Это чудесный конь, вот все, что я знаю, – ответил Рамон, – остальное вам может объяснить сеньор Энсинас!
– Да вы же сами видели его, черт побери! – возразил охотник. – Ваш товарищ пытался нагнать его, да чуть не сломил себе шею. Так всегда и бывает в этих случаях!
– Если бы у меня лошадь так не рванулась вперед, она бы не поскользнулась, и потому…
– …вы бы не свалились в воду! К сожалению, это случилось.
– Подумаешь, невидаль! Это испытали и многие другие. По-моему, для вакеро больше чести, если он упадет вместе с лошадью!
– Что верно, то верно!.. Но если бы вы, подобно мне, побывали в западных прериях, – продолжал уже серьезно Энсинас, – то узнали бы, что там время от времени встречается белый конь поразительной красоты. Быстрота его такова, что он рысью проходит большее расстояние, чем другой галопом. Ну а этот белый конь, которого вы видели сегодня, – разве можно найти нечто подобное по красоте и быстроте?
– Ваша правда, сеньор! – согласился вакеро.
– Несомненно, этот конь и есть Белый Скакун Прерий!
– Я думаю то же! – вскричал Рамон тоном убежденного человека.
– А что особенного в этой лошади? – спросил какой-то вакеро.
– Во-первых, ее несравненная красота, затем ее поразительная легкость и, наконец… Сколько, по-вашему, ей лет?
– Ну, ей далеко еще до старости! – заверил другой вакеро.
– Ошибаетесь! – важно ответил Энсинас. – Ей около пятисот лет!
Возгласы недоверия встретили это невероятное утверждение.
– Это так же верно, как то, что я с вами говорю! – заверил слушателей охотник с такой непоколебимой уверенностью, что, кажется, вполне их убедил.
– Но, – возразил все тот же недоверчивый вакеро, – не прошло еще, как я слышал, и трехсот лет, как испанцы привезли лошадь в Америку!
– Ба! – воскликнул Рамон. – Двести лет больше или меньше не имеет значения!
Люди вообще склонны верить всему чудесному, но эта склонность особенно присуща тем, кто живет в пустыне: здесь невежество и суеверия, поставленные лицом к лицу с природой, сильнее проявляются, чем в городах. Заинтересовавшиеся слушатели упросили охотника рассказать все, что он знает о чудесном коне.
– Я знаю только то, – начал Энсинас, – что с давнего времени вакеро Техаса тщетно гонялись за ним; что у него копыта словно кремень; что кто издали следует за ним, теряет его в конце концов из виду, а кто слишком приближается к нему – пропадает без вести. Я сам знаю нечто подобное!