Внезапно я увидел, что около него выросла черная фигура, которая прыгнула на призрак и схватила его за горло. Борьба была короткая и беззвучная, точно боролись два духа. Я молился Богу за молодого охотника, с таким хладнокровием и неустрашимостью рисковавшего своей жизнью. Скоро он вернулся обратно, причем кровь текла у него по лицу из широкой раны на голове. «О господи! – вскричал я. – Да вы ранены?» – «Пустяки, – ответил он. – Теперь я могу разбудить друзей!» Видите, сеньорита, – продолжал гамбусино, – мой сон оказался вещим. Отряд индейцев, которых мы разбили наголову у Развилки, то есть, я хочу сказать, в Техасе, ринулся по нашим следам с целью отомстить за смерть своих соотечественников, павших на берегах… то есть в том месте, где мы освободили молодого человека, но расчет их не оправдался. Их часовой, которого я принял за привидение, схваченный за горло молодым охотником, умер, не успев поднять тревоги. Остальные, захваченные во время сна, были переколоты кинжалом, и лишь немногие спаслись бегством. Все было кончено еще до рассвета. Гигант-охотник заботливо перевязал рану своему приемному сыну, после чего последний, побежденный усталостью, лег на землю и заснул под охраной своих друзей. С печалью смотрел я на искаженные черты его лица, его бледность и на окровавленную повязку на голове.
– Бедный мальчик! – нежно прошептала донья Розарита. – Такой молодой – и проводит жизнь среди нескончаемых опасностей! Бедный отец, которому приходится трепетать за своего любимого сына!
– Именно любимого сына, как вы совершенно верно выразились, сударыня! В течение всех шести месяцев я, можно сказать, каждую минуту видел доказательства бесконечной нежности, какую проявлял к молодому человеку старый охотник, обыкновенно столь грозный для других. Молодой охотник лежал спокойно, и только его уста шептали имя, женское имя, то самое, которое я невзначай, также во время сна, услышал от него.
Черные глаза Розариты посмотрели на рассказчика, по-видимому, вопросительно, но слова замирали на ее полуоткрытых устах, и она не решалась сказать то, о чем шептало ей сердце.
– Но я, кажется, злоупотребляю вашим временем! – продолжал Гайферос, казалось не замечавший волнения молодой девушки. – Впрочем, я подхожу к концу моего рассказа!
Молодой человек пробудился в то мгновение, как начало рассветать. «Послушайте, – сказал мне гигант-охотник, – сходите вниз и сосчитайте, сколько трупов оставили нам эти собаки». Оказалось, – продолжал гамбусино, – что трофеями грозных охотников были одиннадцать мертвых апачей, распростертых на земле, и две захваченные лошади.
– Честь им и слава, отважным незнакомцам! – искренне восторгался дон Августин, между тем как дочь его с разгоревшимся румянцем, с блестящими глазами хлопала в ладоши:
– Боже мой! Такой молодой и такой храбрый!
Розарита относила свои похвалы к молодому незнакомцу, имя которого она, быть может, уже угадывала с присущей женщинам проницательностью.
– Но вы узнали, наконец, как их зовут? – робко спросила молодая девушка.
– Старший носит прозвище Красный Карабин, второй носит имя Хосе, что касается молодого человека…
Гайферос, казалось, старался припомнить имя молодого охотника, не замечая как будто тревоги, которую выдавали в молодой девушке ее тяжело поднимавшаяся грудь, бледность и блеск глаз.
По сходству судьбы Тибурсио с судьбой этого молодого человека она уже не сомневалась более в тождестве этих двух лиц и собиралась теперь с силами, чтобы не вскрикнуть от радости и счастья, услышав его имя.
– Что касается молодого человека, – продолжал гамбусино, – то его зовут Фабиан!
Услышав ничего не говорившее ей имя, обманувшаяся в своих ожиданиях, Розарита тоскливо прижала руку к сердцу и едва смогла прошептать побледневшими губами:
– Фабиан!
Рассказ гамбусино был прервал слугой, пришедшим доложить асиендеро, что капеллан просит его на минуту к себе по неотложному делу.
Дон Августин оставил зал, обещая скоро вернуться. Гайферос и молодая девушка остались наедине.
С радостью, которую едва мог скрывать, смотрел гамбусино на растерянную и трепещущую девушку.
Какое-то тайное чувство говорило ей, что Гайферос сообщил еще не все.
И в самом деле, гамбусино, обратившись к ней, тихо произнес:
– Фабиан носил другое имя, сеньорита. Хотите, я назову его, пока мы одни?
Розарита побледнела.
– Другое имя? Назовите его, сеньор! – взмолилась она дрожащим голосом.
– Он в здешних местах известен как Тибурсио Арельяно!
Радостный возглас вырвался из груди Розариты.
Поднявшись, она подошла к счастливому вестнику и благодарно сжала его руку.
– Благодарю, благодарю вас, сеньор! Сердце мне уже давно подсказало его имя!
Нетвердыми шагами перешла она зал и опустилась на колени перед изображением Мадонны.
– Тибурсио Арельяно, – продолжал гамбусино, – с нынешнего дня опять становится Фабианом. Это последний отпрыск графов де Медиана, благородной и могущественной фамилии Испании!
Молодая девушка молилась и, казалось, не слышала слов гамбусино.
– Огромное богатство, славное имя, титулы, почести – вот что положит он к ногам своей избранницы!
Донья Розарита продолжала горячо молиться, не оборачивая головы.
– Однако в сердце дона Фабиана де Медиана по-прежнему живет та, что пленила сердце Тибурсио Арельяно!
Розарита прервала молитву.
На этот раз девушка и не подумала возобновить свою молитву. Она оплакивала Тибурсио, бедного и неизвестного Тибурсио, а не Фабиана, графа де Медиана. Только это имя звучало в ее душе. Почести, богатства, титулы – что они для нее? Тибурсио жив и по-прежнему любит ее: разве этого не довольно?
– Если вам угодно будет прийти сегодня вечером к пролому в стене асиенды, где он некогда расставался с вами с отчаянием в сердце, то вы найдете его там. Вы помните место, о котором я говорю?
– О боже мой! – прошептала девушка. – Еще бы не помнить, ведь я хожу туда каждый вечер!
И, не вставая с колен, Розарита снова углубилась в молитву.
С минуту гамбусино смотрел на это прелестное создание, стоявшее на коленях, на ее спустившееся до талии ребозо, на ее обнаженные плечи, с которых скользили и падали на пол вьющиеся локоны. Затем он бесшумно вышел из зала, оставив Розариту наедине с Богом.
Глава XXI. Счастливый конец
Вошедший дон Августин застал Розариту продолжавшей стоять в одиночестве на коленях и остановился, ожидая, пока она кончит молиться. Асиендеро был настолько поглощен полученным известием о смерти дона Эстебана, что, естественно, придал молитве дочери иное истолкование, чем она имела в действительности. Он думал, что молодая девушка так горячо молится за упокой души того, о таинственной кончине которого они только что узнали.
– Я распорядился, – сказал он, обратившись к дочери, – чтобы капеллан ежедневно в течение года служил заупокойную мессу по дону Эстебану, так как этот достойный человек упоминал о правосудии Божием, свершившемся в пустыне. Его слова были исполнены глубокого смысла, а вид, с каким он произнес их, не оставляет более у меня никакого сомнения в их истине.
– Да упокоит Бог его душу, – отвечала Розарита, поднимаясь с колен, – и окажет ему милосердие, если он нуждается в нем!
– Да упокоит Бог его душу, – повторил растроганный асиендеро. – Незаурядный был человек покойный дон Эстебан де Аречиза или, вернее, дон Антонио де Медиана, маркиз де Казарцел и герцог д’Армада, как ты должна наконец узнать.
– Медиана, говорите вы, батюшка? – удивилась девушка. – Так, выходит, его сын…
– О чем это ты говоришь? – спросил изумленный дон Августин.
– Ни о чем, батюшка, кроме того, что сегодня ваша дочь по-настоящему счастлива!
С этими словами донья Розарита обвила руками шею отца и, положив к нему на грудь голову, залилась слезами. Но это были слезы радости, к которым не примешивалось ни капли горечи. Они падали с ресниц девушки, подобно росе, падающей по утрам с пурпуровых колокольчиков мексиканского жасмина.
Мало знавший женское сердце, асиендеро не подозревал, какое удовольствие порой доставляют слезы женщине, и решительно не понимал, о каком счастье идет речь. Он спросил об этом дочь, но та, с улыбкой на устах и еще с влажными глазами, отвечала уклончиво:
– Завтра я все вам расскажу, батюшка!
Честный асиендеро действительно нуждался в разъяснении, поскольку не понимал, что происходит с дочерью.
– Нам надо исполнить еще одну обязанность, – сказал он. – Последним желанием дона Антонио, высказанным им при расставании со мной, было – видеть тебя замужем за сенатором Трогадуросом. Повинуясь его желанию, я решил не откладывать больше этого брака. Ты ничего не имеешь против этого, Розарита?
При этих словах, напомнивших ей о ненавистном обязательстве, о котором она старалась позабыть, девушка вздрогнула и вдруг залилась горючими слезами.
– Очень хорошо, – произнес с улыбкой асиендеро. – Это от счастья, не правда ли?
– От счастья? – с горечью повторила Розарита. – О, совсем нет, батюшка!
Дон Августин был совершенно сбит с толку этим противоречием. Надо и то сказать, что в течение своей жизни он больше занимался отгадыванием хитростей индейцев, чем наблюдением над женским сердцем.
– Батюшка! – вскричала Розарита. – Этот брак отныне станет смертным приговором для вашей дочери!
При этом неожиданном заявлении дон Августин сначала остолбенел, а потом, сдерживая невольное раздражение, воскликнул:
– Как? Не ты ли сама месяц назад соглашалась на этот брак, причем сроком его назначила день, когда мы окончательно узнаем о судьбе дона Эстебана? Он умер. Чего же ты хочешь еще?
– Это правда, но…
– Ну?
– Но я не знала, что он жив!
– Дон Антонио де Медиана?
– Нет, дон Фабиан де Медиана! – чуть слышно проговорила девушка.
– Дон Фабиан? Кто это такой?
– Тот, которого мы с вами знаем как Тибурсио Арельяно!
Дон Августин онемел от изумления; Розарита тут же воспользовалась его молчанием.