– Когда я согласилась на этот брак, – сказала она, – я думала, что Фабиан навсегда потерян для нас. Я не знала, что он любит меня. А между тем, судите, батюшка, какую тяжкую жертву я приносила ради любви к вам… я ведь хорошо знала…
Говоря это, девушка устремила на отца умоляющие глаза, еще подернутые влагою слез. Затем она вдруг бросилась к нему, обняла и положила голову ему на плечо, чтобы скрыть румянец на своем лице.
– А между тем я чувствовала, что все еще люблю! – прошептала она едва слышно.
– О ком ты говоришь?
– О Тибурсио Арельяно, графе Фабиане де Медиана, что одно и то же!
– Фабиане де Медиана? – машинально повторял асиендеро.
– Да, да! Но я люблю в нем лишь Тибурсио Арельяно, как бы ни был знатен и богат теперешний Фабиан де Медиана!
Богатство и знатность всегда приятно звучат для слуха честолюбивого отца, когда они прилагаются к молодому человеку, которого он любит и уважает, но которого считает бедным. Тибурсио Арельяно, несомненно, получил бы хотя и вежливый, но решительный отказ в руке его дочери. Но Фабиан де Медиана!
– Скажи же наконец, каким образом Тибурисо Арельяно превратился вдруг в Фабиана де Медиана? – спросил дон Августин больше с любопытством, чем с гневом. – Кто тебе сообщил эту новость?
– Вы не дослушали до конца рассказ гамбусино! – ответила донья Розарита. – А то бы узнали от него, что этот молодой друг двух бесстрашных охотников, с которыми он так благородно разделял опасности, был не кто иной, как Тибурсио Арельяно, теперешний дон Фабиан де Медиана. Каким путем он, раненый и одинокий, удалившись из асиенды встретил этих неожиданных покровителей? Какая связь имеется между Тибурсио и герцогом д’Армадой? Этого я не знаю, но гамбусино знает и объяснит вам!
– Надо его сейчас отыскать! – поспешно сказал дон Августин, отдавая явившемуся на звон колокольчика слуге соответствующее приказание.
Дон Августин с большим нетерпением ждал Гайфероса, но совершенно напрасно: последнего не могли отыскать.
Мы сейчас объясним причину его исчезновения.
Почти одновременно с тем, как асиендеро с дочерью доложили о неудаче поисков пропавшего гамбусино, вошедший слуга объявил о прибытии Трогадуроса.
Совпадение возвращения сенатора и представлявшегося приезда Фабиана было одной из тех случайностей, которые встречаются в жизни чаще, чем думают.
Чтобы окончательно склонить на свою сторону отца, Розарита поспешила нежно обнять его, выразить ему свое изумление по поводу того чуда, которое сделало из приемного сына гамбусино наследника могущественнейшей фамилии Испании. Пустив, таким образом, двойную стрелу в сенатора, молодая девушка выпорхнула из зала как птичка.
Трогадурос вошел с полным сознанием того, что его приходу как будущего зятя всегда будут здесь рады. Он заручился согласием отца и получил согласие дочери, хотя, правда, молчаливое. Несмотря, однако, на свое самодовольство и уверенность в будущем, он заметил необыкновенно важный и серьезный вид дона Августина, который счел своей обязанностью немедля сообщить ему важную новость:
– Дона Эстебана де Аречизы, герцога д’Армады нет более в живых. Мы с вами потеряли благородного и дорогого друга, дон Винсенто!
– Как? Он умер? – вскричал сенатор, поспешив приложить к глазам тончайший батистовый платок. – Бедный дон Эстебан! Какая невосполнимая потеря!
Но если бы мы заглянули в душу достойного дона Винсенто де Трогадуроса-и-Деспильфаро, то там обнаружили бы совсем иные чувства. Признавая многочисленные услуги, оказанные ему покойным доном Эстебаном, сенатор не мог не рассчитывать, что если бы тот оставался жив, то истратил бы на политические происки половину приданого своей жены, иными словами – выбросил бы полмиллиона буквально на ветер.
«Правда, я не буду, – размышлял жених Розариты, – ни графом, ни маркизом, ни герцогом, но это и неважно: для меня гораздо приятнее иметь полмиллиона песо, чем все титулы Испании! К тому же, благодаря этому печальному событию, ускоряется дело с браком… Так что, может быть, даже и к лучшему, что дон Эстебан почил в бозе!»
– Несчастный дон Эстебан! – продолжал сокрушаться сенатор. – Господи, вот поистине неожиданный удар!
Почтенному дону Винсенто суждено было позднее убедиться, что гораздо лучше было бы для него, если бы дон Эстебан остался в живых.
Вернемся, однако, к Гайферосу, неожиданное исчезновение которого удивило дона Августина.
Оседлав коня, гамбусино, никем не замеченный, выехал на равнину и направился в обратный путь в президио.
Дорога, по которой он ехал уже довольно долго, казалась совсем пустынной. Лишь изредка встречались одинокие всадники, с которыми он нетерпеливо обменивался традиционными поклонами и спешил дальше: очевидно, это были не те, кого он искал.
День был уже на исходе, когда Гайферос испустил радостное восклицание, заметив приблизившихся к нему рысью трех всадников. То были канадец, испанец и Фабиан. Гигант-охотник сидел на могучем муле, превосходившем размерами самую крупную лошадь. Однако и этот мул не вполне соответствовал своему грузному седоку. Фабиан и Хосе ехали на превосходных скакунах, отобранных у индейцев.
Молодой охотник сильно изменился с тех пор, как покинул асиенду Дель-Венадо.
Горестные и неизгладимые воспоминания заставили побледнеть и осунуться его щеки. Преждевременные морщины избороздили его лоб, а в его глазах мрачным огнем горела страсть, пожиравшая его сердце. Но эта худоба, бледность и болезненный взгляд, пожалуй, делали его привлекательнее в глазах женщин.
Не должно ли было это лицо напомнить Розарите любовь, которой она смело могла гордиться? Не говорило ли оно красноречиво о множестве перенесенных опасностей, которые окружали его двойным ореолом славы и страдания? Что касается двух прочих охотников, то, несмотря на солнце, лишения и опасности всякого рода, они ничуть не изменились, разве только их лица еще больше потемнели от загара.
При виде гамбусино в их глазах отразилось только любопытство, без малейших признаков изумления. Должно быть, взгляд Гайфероса удовлетворил их, поскольку свидетельствовал, без сомнения, о том, что все произошло согласно их ожиданию. Один Фабиан обнаружил некоторое удивление, встретив своего старого товарища так близко от асиенды Дель-Венадо.
– Так вы расстались с нами близ Тубака лишь для того, чтобы встретить нас здесь? – спросил он гамбусино.
– Конечно! Разве я не говорил вам об этом, сеньор?
– Я, вероятно, не так вас понял! – рассеянно заметил Фабиан и затем, не придавая, по-видимому, большого значения тому, что говорилось и делалось вокруг него, опять впал в мрачную задумчивость, столь свойственную ему в последнее время. Гайферос повернул коня, и четверо всадников молча продолжали путь.
В течение часа Гайферос и канадец обменялись между собой несколькими фразами, на что Фабиан по-прежнему не обратил ни малейшего внимания. Всадники проезжали мимо мест, будивших в них целый рой воспоминаний. Они миновали равнину, растянувшуюся по ту сторону Сальто-де-Агуа, к которому через полчаса и подъехали. Водопад по-прежнему грохотал в своих каменных берегах. Через него был перекинут грубый мостик, похожий на тот, который был сброшен в пучину водопада людьми, спавшими теперь вечным сном в Золотой долине.
Канадец спустился на минуту с седла.
– Вот здесь, Фабиан, – сказал он, – находился дон Эстебан, а там четверо бандитов, из которых, однако, следует исключить дона Диаса, грозу индейцев. Посмотри, вот остался еще след от подков твоей лошади, когда она скользила по этой скале, увлекая тебя в своем падении. Ах, дитя мое! Я и сейчас вижу, как клокочет над тобою вода; мне слышится отчаянный крик, который вырвался тогда из моей груди. Какой ты был тогда пылкий юноша!
– А теперь, – произнес Фабиан с печальной улыбкой, – разве я не такой?
– О нет, мой мальчик, у тебя теперь мужественный вид индейца, который улыбается даже у столба пыток. Ты остаешься спокоен при виде этих мест, а между тем я уверен, что навеваемые ими воспоминания больно отдаются в твоем сердце. Не правда ли, Фабиан?
– Вы ошибаетесь, батюшка, – ответил почтительно молодой человек, – мое сердце остается спокойным, как эта скала, где я не вижу никаких следов моей лошади, что бы вы там ни говорили; моя память так же молчит, как и эхо вашего голоса, которое вам представляется. Припомните, что я говорил, когда вы, прежде чем позволить мне окончательно удалиться в глубь пустыни, решили, в качестве последнего испытания, показать мне вторично места, которые могли бы напомнить мне былое? Я объяснил вам тогда, что таких воспоминаний у меня не осталось!
Слезы подступили к глазам канадца, и, чтобы их скрыть, он повернулся спиной к Фабиану и влез на своего мула. Путешественники перебрались через бревенчатый мостик.
– Можете ли вы различить на этом мхе и почве следы моей лошади, когда я преследовал дона Эстебана и его шайку? – спросил Фабиан канадца. – Нет, не можете, потому что они заросли травой и завалены опавшими листьями.
– Стоит мне только разворошить листья и удалить траву, и я нашел бы эти следы, Фабиан, подобно тому, как стоит мне захотеть пошарить в тайниках твоего сердца, и…
– И вы ничего не нашли бы там, – перебил с некоторым нетерпением Фабиан. – Я ошибаюсь, – продолжал он кротко, – вы нашли бы там воспоминание о девушке, воспоминание, с которым и вы связаны, батюшка!
– Верю тебе, Фабиан. Ты всегда был моим утешением. Но я тебе уже сказал, что я приму твою жертву лишь завтра в этот самый час, когда ты опять увидишь старые места, включая и тот пролом в ограде асиенды, через который ты некогда ушел больной и телом и душой!
При этих словах Фабиан невольно вздрогнул, как вздрагивает осужденный при виде орудия своей смерти.
Последнюю остановку путники сделали в лесу, расположенном между Сальто-де-Агуа и асиендой Дель-Венадо, и притом остановились на той самой памятной лужайке, где Фабиан нашел в лице канадца и испанца двух преданных друзей, словно нарочно посланных ему Богом с того края света. Только на сей раз ночная тень не покрывала этих мест, и теперь тут царила тишина, присущая лесам Америки в этот полуденный час.