Эмзил посмотрела на монету, которую я вложил ей в ладонь. Потом недоуменно перевела взгляд на меня:
— Мне сказать им, что ты меня послал? И мне… ты хочешь, чтобы я иногда приходила сюда? По ночам?
— Нет, — быстро отказался я, чтобы не поддаться искушению. — Нет. Ты мне этого не предлагала, а я тебя об этом не просил. И не говори им, что тебя послал я. Скажи им… Нет, скажи именно ему, что ты хочешь, чтобы твой свисток имел форму выдры, — ты слышала, что свистки такой формы приносят удачу и могут спасти человеку жизнь. Но скажи ему это только тогда, когда рядом никого не будет. Ты меня поняла? Это важно.
Ее лицо выражало лишь замешательство.
— Ты хочешь, чтобы он счел меня полоумной и приютил нас из жалости?
— Нет, Эмзил. Это кое-что, о чем мы с ним оба знаем, кое-что, что даст ему понять, как важно тебе помочь. Как некогда помогли ему самому.
— Значит, свисток в форме бобра, — осторожно выговорила она.
— Нет. Выдры. В форме выдры.
Она сжала монету в кулаке.
— По крайней мере, отдай мне твои штаны, — неожиданно потребовала она.
— Что? — на этот раз удивился я.
— Вот эти твои грязные штаны. Отдай их мне, я выстираю, перешью, а потом принесу обратно.
Предложение было соблазнительным.
— Нет, — отказался я. — Всякий, кто увидит их, сразу поймет, чьи они. Эмзил, до тех пор, пока мне не удастся обелить свое имя, никто не должен знать, что мы знакомы. Спасибо тебе за все, а теперь иди.
Она опустила взгляд.
— Невар, я…
Неожиданно она шагнула вперед, и я подумал, что она меня обнимет. Но она лишь протянула руку и легонько похлопала меня по плечу, словно я был своенравным псом.
— Спасибо тебе, — повторила она.
Я отошел от двери, и она выбежала из моего дома. Я смотрел ей вслед. Маленькая женщина торопливо шагала по грязной дороге в сторону города. Я поддался внезапному порыву, склонил голову и попросил доброго бога присмотреть за ней.
Я не смог купить в городе продуктов. Несмотря на все происшедшее, мне зверски хотелось есть. Я выпил чаю, пытаясь заглушить им голод. Потом тщательно подготовил дом к обороне. Я запер на задвижку ставни, снял со стены свое сомнительное оружие и приготовил для него пять зарядов. Нахмурился и добавил еще пять. И все же я надеялся, что мне не придется из него стрелять. Быть может, горько подумал я, мне повезет и, когда толпа придет, чтобы вытащить меня из дома, эта древняя развалина взорвется и подарит мне быструю смерть.
Эбрукс и Кеси подошли к двери моего дома, перед тем как на ночь отправиться в Геттис. Они взмокли и устали, им хотелось немного поболтать и выпить чего-нибудь холодненького перед возвращением в город. Я впустил их, молча наблюдая, как они пьют воду из моего ведра. Дом был маленьким, и Эбрукс и Кеси переполняли его шумом. Они говорили о том, сколько травы скосили и что им нужно сделать завтра, словно это имело огромное значение. Мне их заботы казались ничтожными и бессмысленными. Тела мертвых солдат, их жен и детей разлагались в земле, из земли росла трава, а эти двое косили ее, чтобы кладбище выглядело опрятно, а потом вырастет новая трава, и они ее скосят, и умрут новые люди, а мы их похороним. Я подумал об украденном теле и о том, как я был возмущен и какие усилия мне пришлось приложить, чтобы его вернуть. А что, если бы я оставил его там, этого солдата, чьего имени я так и не запомнил, если бы корни дерева проникли в его тело, а жуки и муравьи растащили плоть? Чем это отличается от закапывания его в землю, над которой потом поставят доску с его именем? Я задумался о том, что называл своей жизнью. Я считал себя солдатом и охранял землю, в которой хоронили мертвецов. И я буду это делать, потому что оказался вторым сыном, рожденным моей матерью, и должен носить форму и служить королю — или, по крайней мере, делать вид.
Все это казалось столь бессмысленным, если взглянуть с такой точки зрения. Словно я прервал игру, отошел в сторону, посмотрел на разбросанные фишки и понял, что это лишь кусочки полированного камня на деревянной доске, размеченной квадратами. И смысл, которым они были наделены несколько мгновений назад, когда я пытался одержать победу в игре, им придавал я сам. Сами по себе ни фишки, ни доска значения не имели.
Я не мог решить, являюсь ли я обычной фишкой или я наконец отошел достаточно далеко от доски, которую кто-то сделал из моей жизни, и обнаружил, что не желаю быть таковой. Я потряс головой, словно хотел вернуть на место собственные мозги, пытаясь найти дорогу к прежнему взгляду на мир, в котором все эти понятия имели смысл, важность и значение.
— Что-то не так, Невар? — неожиданно спросил Эбрукс.
Я заметил, что они с Кеси странно смотрят на меня. А я невидяще уставился в окно. Я перевел взгляд на гостей. Их лица покрывали пот и грязь, но в глазах светилась искренняя тревога.
— Вы знаете, что обо мне говорят в городе? — спросил я.
Эбрукс отвернулся и ничего не ответил. Кеси вздрогнул. Этого оказалось вполне достаточно.
— Почему вы ничего мне не сказали? — резко спросил я.
— Ну, Невар, — заявил Кеси. — Мы знаем, что это неправда. В тебе такого нет.
— Я уж надеюсь. Но я не понимаю, откуда мог взяться этот слух и почему столько людей в него верят.
— Ну, дело в том, какой ты, — весомо изрек Кеси. — Живешь тут один, рядом с лесом. Да еще такой большой. Никто о тебе ничего не знает. Из-за этого им легче что-то о тебе вообразить. Тебе стоило бы почаще заезжать в город, выпивать с парнями, показать им, что ты вовсе не такой уж и странный.
— Хороший совет, но запоздалый, — проворчал я. — Не то чтобы у меня когда-то были деньги на пьянки с парнями. А теперь меня только что не изгнали прочь, а сегодня едва не забили камнями.
— Что? — с ужасом спросил Эбрукс.
Они выслушали мою историю, мрачно кивая. Когда я описал человека, который пробирался ко мне сквозь толпу, Эбрукс кивнул.
— Это, должно быть, Дейл Харди, — пояснил он. — Он новенький. Дай ему месяц в Геттисе — и он поутихнет. Станет такой же, как все.
Мы поговорили еще немного, а потом они ушли, пообещав принести мне завтра еды из столовой. Все это не слишком меня утешило. Я ничего не ел весь день, и терпеть голод становилось все труднее. Неожиданно у меня в голове кое-что связалось. Прошлой ночью я воспользовался магией, чтобы согреться. Сегодня мой голод соответственно усилился. Магия, по-видимому, требовала больше пищи, чем физические усилия. Я задумался, удастся ли мне потратить достаточно магии, чтобы избавиться от стены жира вокруг моего тела. Скорее, решил я, это пробудит во мне такой аппетит, что я сойду с ума прежде, чем добьюсь успеха.
Я вышел из дома в сгущающихся сумерках, чтобы поискать чего-нибудь съедобного. Ружье я прихватил с собой, хотя и уговаривал себя, что мне нет нужды беспокоиться. Если бы толпа хотела выследить меня и вздернуть, они бы уже это сделали. Верно?
На огороде еще ничего не успело вырасти. Я зашел в стойло к Утесу и смущенно забрал из его кормушки меру зерна. Оно было грубым, твердым и не слишком чистым, но я промыл его и положил отмокать в горшке возле огня. Моя бочка с водой почти опустела; я взял ведро и направился к ручью.
Как и в самый первый день, меня преследовало ощущение, что кто-то за мной наблюдает. Я услышал шелест перьев над головой, торопливо взглянул вверх и увидел стервятника, опустившегося на ветви дерева на опушке леса. Очертания деревьев и птицы четко выделялись на фоне медленно тускнеющего неба. Неожиданно она каркнула, и по спине у меня побежали мурашки. Я вскочил на ноги, плеснув себе в сапог холодной воды.
— Невар. — Тихий голос доносился из леса.
Казалось, он идет со стороны дерева, послужившего насестом стервятнику. Хотя голос был женским и я узнал интонации Оликеи, первой моей мыслью было, что это смерть зовет меня по имени. Однако следом за ней пришли жаркие воспоминания об Оликее. Все мои чувства резко обострились. Я вглядывался в сумрачный лес, но не различал ничего и никого, пока она не пошевелилась. И тогда я перестал понимать, почему не заметил ее раньше. Она вышла из-за деревьев, но все еще оставалась в лесу.
Неожиданно я увидел корзину, которую она несла на сгибе локтя. Она протянула руку и поманила меня. Я медленно шагнул в ее сторону, пытаясь заставить себя мыслить трезво. Хочу ли я вновь войти в ее мир? Она сжала руку в кулак, и мои ноздри наполнил аромат раздавленного плода.
— Невар, — нежно позвала она снова и сделала шаг назад, к лесу.
Я выронил ведро и поспешил за ней. Она рассмеялась и бросилась бежать.
Я последовал за ней в лес. Она останавливалась и снова бежала, уворачивалась, пряталась, а потом появлялась вновь, а я бездумно преследовал ее, как собака, которая выслеживает белку, перескакивающую с дерева на дерево. Она свела всего меня к двум простейшим побуждениям — пище и влечению. Достоинство, ум, рассудочность осыпались с меня, пока я гнался за Оликеей по сумрачному лесу.
Под пологом сплетенных ветвей сгущалась ночь. Мои глаза привыкли к сумраку, а нос стал надежным союзником. Оликея не пыталась всерьез от меня отделаться, просто оставалась как раз за пределами досягаемости, смеясь, стоило мне подобраться поближе, а потом вновь ускользая и прячась в обманчивых вечерних сумерках.
Я и не заметил, как мы оказались у границы настоящего древнего леса. И тут она помчалась по-настоящему, корзинка запрыгала у нее на руке, ягодицы так и мелькали. Она больше не пыталась прятаться от меня, и я бежал, тяжело дыша, но, словно собака, взявшая след, упорно и без устали.
Догнал ли я ее или она сама обернулась и поймала меня в объятия? Не могу ответить. Знаю лишь, что у родника эта игра закончилась нашей общей победой. Она по колено забежала в воду, брызги летели во все стороны. Я последовал за ней, она обернулась, охотно и без робости. Я поцеловал ее, — казалось, это удивило и заинтриговало ее. Она отпрянула и рассмеялась.
— Тебе не нужно есть меня, великий. Я принесла правильную пищу для тебя, эта пища восстановит твои силы и поможет тебе раскрыться. У меня есть ягоды путешествующих во сне и кора полета глаз. И еще всегда-лечи и не-устань. Я принесла тебе все, в чем нуждаются великие.